— Эй, сын человеческий! Сначала привет, а потом уж обед! Давай для начала померяемся силами, а потом уже подкрепимся. Что за борьба на полный желудок?
Хоть и проголодался юный падишах, а пришлось ему сойтись с арабом в рукопашную. И то ли был тот араб колдуном и чародейством одолел юношу, то ли сам юноша был слишком голодным и думал лишь о еде и не смог настроиться на поединок, только прижал незнакомец его к земле и отсёк ему голову. Тем временем визирь и слуги остались на распутье и не могут они нарушить ни приказ нынешнего падишаха, ни запрет его отца. Час стояли они, другой, третий, пятый. Вот уж и солнце стало клониться к западной стороне неба и закатилось за горизонт, а они решили возвращаться во дворец. Ни завтра, ни в последующие дни от юного падишаха не было никаких известий, а, после его исчезновения, слухи распространились очень быстро и потому поехать или от того распутья налево отказывались даже рабы.
— Лучше сразу казни меня, мой господин, — говорили они, — чем я пойду туда.
Вот и провозгласил первый визирь наследником среднего брата. Долго ли, коротко правил тот, но не прошло и месяца, как он от скуки, собрав весь двор, выехал на охоту. И его вскоре дорога привела на тот же перекрёсток трёх дорог. Вспомнилась ему недавняя охота его старшего брата и решил он поехать посмотреть, что же всё-таки с ним случилось и как не отговаривал его первый визирь, наказав всем оставаться у перекрёстка, средний брат повёл своего коня по левой дороге. И с ним всё произошло также как и со старшим братом: при дороге стелилась повилика и среднему брату захотелось сорвать её цветы, но они отдалялись от всадника до тех пор пока не привели его к большому котлу с аппетитным пловом, что стоял у входа в пещеру и только понял падишах, что проголодался и прикоснулся к ложке, как вышел араб и, предложив померяться силами, победил его и отсёк ему голову. Безуспешно целый день прождали его визирь и придворные, когда же наступил вечер вернулись они во дворец и в отсутствии вестей от среднего брата провозгласил визирь падишахом младшего из трёх братьев. Хоть и была за ним слава юноши неосторожного и способного к неожиданным поступкам, да и не готовили его специально управлять империей, но старшие братья пропали и пришёл его черёд. То ли младшему действительно стало скучно, то ли взыграло в нём любопытство, только выехал он вместе со всем двором уже через пару дней после своей коронации и, естественно подъехал вскоре к проклятому распутью. И уже направил он поводья коня, чтобы повернуть налево, как его остановил первый визирь:
— Два твоих брата уже погибли в той стороне, так и ты туда же! А ты не подумал, кто тогда станет падишахом над всеми нами?
— Так тебя ж никто не неволит. — отвечал ему нынешний падишах. — А я поеду: и братьев своих найду, да и погляжу, что за напасть там впереди.
И поехал налево. А весь двор застыл в страхе, не решаясь последовать за своим падишахом. Первым, что привлекло его внимание, было ржание коней, они до сих пор паслись на лугах вокруг той горы. Вокруг был совершенно идиллический пейзаж и юноша задумчиво сказал сам себе:
— Наверное моим братьям здесь так хорошо, что они не стали возвращаться во дворец и променяли титул на эти красоты!
Вскоре перед ним точно также как и перед его братьями появились цветы повилики и они привели его к котлу с пловом.
— Повилики не нарвал, — сказал он вслух, слезая с коня — так хоть наемся от души.
— Наешься, — отвечал на его слова араб, вышедший из своей пещеры, — только вначале — приветы, а потом уж беседы, не так ли? Давай поборемся, а потом и наедимся.
— Согласен. — сказал юноша и встал в стойку.
И быть бы и младшему брату побеждённым этим арабом, только вот знал он молитву кара-хедже, известную только чёрным магам и руки араба перестали слушаться своего хозяина, тот выронил кинжал и упал на землю. Отрубил юный падишах голову своему противнику и только собрался он угоститься пловом, как его взгляд снова упал на повилику, но на сей раз трава не убегала от него, а спокойно далась ему в руки. Воткнул юный падишах себе в чалму её былинку, откушал плова, да, свистнув коней, принадлежавших его братьям, вернулся к перекрёстку. И первый визирь и все придворные смотрели на юного падишаха как на вернувшегося с того света. Рассказал он им про араба убившего его братьев да про плов, только вот долго ему пришлось уговаривать их поехать по левой тропе, да откушать плова. Под вечер вернулись они во дворец сытые да довольные и с тех пор больше никто не боялся ездить по той левой дороге.
Перед сном юноша достал из чалмы былинку повилики, налил стакан воды и поставил её на полку, чтобы она лучше сохранилась до утра и лёг спать. А надо сказать, что была у него с детства такая привычка: просыпался он среди ночи и перекусывал сладостями лукумом да шербетом и ложился в кровать засыпать. Привычка эта была совершенно безвредной и никому не вредила, а потому он решил сохранить её, став падишахом. И вот в эту ночь, когда все во дворце заснули, былинка повилики, вылезла из стакана, отряхнулась и превратилась в девушку, настолько прекрасную, что ни одна девушка в мире не сравнится с нею. Прошлась она по спальне падишаха, выпила шербет, закусила лукумом, и для того, чтобы на её появление точно обратили внимание, меняет местами два подсвечника, один из которых стоял у ног падишаха, а другой — у его головы. Совсем уж наслаждаясь своей безнаказанностью она расцеловывает правителя в обе щеки и превращается в былинку повилики, что стоит в стакане. Как вы уже конечно догадались в былинке той жила девушка-пери. Шутка, проделанная ею была вполне невинной, но представьте себе ощущения проснувшегося среди ночи юноши, еда которого съедена, а вещи — переставлены. Так ему и пришлось остаться без сладкого.
Вызвал он поутру слуг и давай допытываться:
— Кто ночью входил ко мне в спальню?
— И мы не входили и никого входившего не видели. — отвечали слуги и все вместе и по отдельности. Но, чем больше твердили они это, тем больше разъярялся падишах и от злости даже избил нескольких, попавших под горячую руку.
А глубокой ночью, когда заснул падишах, а вместе с ним — и весь дворец, всё повторилось снова: повилика превратилась в девушку, съела оставленные на ночь запасы, переставила подсвечники, расцеловала спящего и вернулась в свои зелёные покровы. А в предрассветных сумерках, проснувшийся голодным падишах опять увидел, что кто-то побывал у него в спальне, и разъярился пуще прежнего: мало того, что шутки с правителем неуместны, так ещё речь могла идти о покушении или заговоре. И так он разошёлся, что у слуг брызнула кровь. На третью же ночь юный падишах притворился спящим, а чтобы не заснуть, до боли обвязал себе палец шёлковым шнурком. И вот в полночь повилика ожила и превратилась в девушку и делала всё то же, что и в прошлые разы, падишах с любопытством наблюдал за нею, когда же она наклонилась над кроватью, для поцелуя, он схватил её за руку.
— Отпусти меня! — завопила девушка-пери.
— И не подумаю! — отвечал падишах. — Ты знаешь скольких слуг я избил за твои проделки?
— И что это меняет? — спросила девушка-пери.
Но падишах не ответил, он, наконец, дотянулся до стакана с водой, в котором стояла былинка, в которую одевалась пери, и порвал её.
— Неееет! — заорала она.
Но было поздно: девушка больше не могла вернуться в свои одежды и была вынуждена остаться в человеческом облике с падишахом. На следующее утро правитель объявил о своей помолвке с нею, и к полудню началась сорокодневная свадьба и они не расставались друг с другом до самой смерти.
26. Салкым-Зюмбюль
В давние времена была где-то страна, в которой правил падишах грозный да смелый. И был у падишаха у того сын молодой да такой красивый что ходила о нём молва народная по всему свету и не было среди людей такого, кто посмотрев на шахзаде не обмирал бы от красоты его неземной да не терял бы покой от желания страстного. А уж как любил его отец падишах! Тот и вовсе с сыном не раставался ни на миг, ибо любил он его больше всего остального на свете.
Но вот пришло время его и заболел падишах могущественнейший, и сколько бы лекарей да чародеев не пыталось излечить государя великого — ни у кого не вышло. Ходил бедный шахзаде от скорби черный, ходил и не ел и не пил, да только и он отцу помочь не смог — умер падишах в отведённый для него день. И горе обуяло народ, и плач поднялся громкий да нестерпимый, даже собаки и те выли и от пищи отказывались, и долго горевала вся страна и не было ни у кого никаких радостей и смеха слышно не было. Построили для падишаха того великий тюрбэ подстать умершему, да похоронили со всеми почестями. Так горестно было всем что казалось будто даже солнце померкло вместе с ним, и тишина на всю страну ту упала траурная. А сын его почтительный и вовсе не в себе был, от боли душевной по родителю падишаху великому ходил он в горьком трауре втрое дольше положенного да в люди не показывался и как не уговаривали его визири да советники, не желал он даже на солнце смотреть без умершего. И кто знает как долго бы продолжалось то наваждение, но визири решились и посадили его на место отцовское. И смирился красавец-шахзаде и понял что родительское дело продолжать нужно и стал править той страной как повелевал ему долг.
Время летело и устал юный падишах от суеты да от тяжести доли своей. И вот однажды решил он отдохнуть от трудов своих государственных, кликнул своего лала и, вскочив на своих резвых коней, умчались они, словно от пэри или дэвов грозных. И долго скакали они пока не устали они вконец да не заморились их кони и вот устроились они под сенью дерева раскидистого да плодовитого. А поутру дальше скакать решили, и ещё несколько дней с коней своих быстрых почти не сходили. Полей промелькнуло пред их глазами видимо-невидимо, рек быстрых да звонких без счёта пересекли они, под древними деревьями ночлег они искали усталые.
Вот увидали они долину, а в ней словно сад чудесный да волшебный, а посреди него играл, искрился и пел источник полный воды чистой и прозрачной, а вокруг него деревья стояли невиданные, да такие что глаз залюбуется, их разглядывая, а цветы меж теми деревьями ароматами своими манят да дурманят усталых путников, словно уговаривая их уснуть на ковре из трав душистых да цветов красочных. А сад тот чудесный со всех сторон окаймляют луга сочные да пышные и пчёлы над ними жужжат, словно мелодию воды травам напевают. Омыли путники наши лица разгоряченные да ладони усталые в источнике, а вода в нём вкусная, а вода в нём чистая, а вода в нём студёная. Наполнили они бурдюки, лошадей напоили да отдохнуть прилегли. Смотрел лала на воспитанника своего да дивился: переменился тот в лице и в раз скорби да печали отступились от него и сменились восторженными вздохами по красоте этой чудесной. И о трауре своём не печалился он боле и горе отпустил с души молодой и вокруг смотреть начал и красоту замечать и улыбаться ей вновь научился. Не нарадуется лала на воспитанника своего, а у того даже красота засияла на лице как в юности. Пока же предавался лала думам своим радостным падишах голос подал к лале обращаясь:
— Ох, лала, дорогой мой лала, здесь молодость моя ко мне вернулась, и вновь себя я чувствую живым, и глаза мои, увидев эту красоту не хотят более видеть будни серые и тяжкие, давай останемся мы здесь хоть на время, давай поживём здесь и души наши растревоженные ублажим покоем.
А лала что? К спеху ли ему было возвращаться в столицу? Был он доволен преображением воспитанника своего, да и сам был отдохнуть не прочь. От того обрадовался лала предложению юного падишаха да согласился он с красавцем-падишахом, и решили они задержаться в том чудесном краю. И не раз и не два откладывали они свой отъезд. Было, что перекусив плодами чудесного сада да раскурив чубук, садились они лицом к источнику тому, с дымящимся кофе да чубуком в руках и заводили неспешную беседу. Одну, другую и время пролетало и вот уже беспечное журчание вод ручья да голоса птиц чудесных, что летали между ветвями уносило их в мир сновидений сладчайших и красочных. А по пробуждению падишаху и вовсе уголок тот в сердце иголкою вонзался, не хотел он покидать его.
— Ах, лала! — восклицал юноша. — Посмотри на эту красоту, послушай пение источника и птиц райских, взгляни на луга бескрайние, красоту цветов да птиц вниманием не обдели и скажи: разве хочется тебе отсюда уезжать? Лала, отвечай! Моему сердцу нет дороги отсюда, не хочу я покидать эту долину чудесную, в сень дворца моего скучного возвращаться, променяв свободу птичью на плен глашатаев и визирских поучений. Давай останемся тут, хоть до полной луны.
Распереживался лала, что воспитанник его без охраны, мало ли какие лихие люди бродят по окрестным горам, да и дела в столице не ждут, но как он не пытался уговорить падишаха — да всё бестолку, не стал его слушать йигит. Долго убеждал его лала, мол, скоро вернёмся сюда и часто будем приезжать, ведь место уже знакомое, но упёрся падишах и не уехали они и в тот день. И вновь сидели они у источника, гуляли по лугам, да по саду чудесному, слушая как пчёлы играют с травами, да вода уносит пение птиц вдаль, смотрели они на причудливые тени, что отбрасывали деревья да кусты. И так провели весь день до сумерек.
А когда наступил новый день и вновь молодой падишах растроился что надо уезжать надо, да с досадою ногой притопнул:
— По возвращению в столицу велю тотчас же здесь замок возвести да такой, чтобы был он подстать красоте этой! И буду я в погоду добрую здесь жить да гулять да дела вершить.
И поник лоб его от мысли что пришло время покидать долину эту и вздохнул он горестно. А лала, от облегчения что воспитанник его всё же собрался возвращаться во дворец, ему лишь поддакивает а сам меж делом коней собирает, да к падишаху подводит. И только собрались они уезжать, как к источнику подошёл старец с кувшином. Набрал воды набрал, умылся, да и назад повернулся уходить. Изумился юный падишах: они с лалом здесь столько дней да ночей провели, а ни разу того старика здесь не замечали, и спросил он старика кто он да откуда. Охнул он по-стариковски, поставив кувшин наземь да отвечал:
— Недалеко отсюда, если верхом — минутах в двадцати неспешным шагом, стоит дворец красавицы Салкым-зюмбюль, и вся эта земля её, и источник тоже, а я при ней служу. Вот вышел я воды набрать уж очень моя госпожа её любит. Она сама посещает источник этот один раз в двенадцать лун и три дня пребывает здесь её паланкин, но частенько она посылает меня сюда за водой. А вы-то как осмелились сюда явится? Красавицу Салкым-зюмбюль охраняют дэвы числом в три дюжины да еще дюжины треть. Бегите прочь оба и по-быстрее, ибо если прознает её охрана о вашем пребывании здесь, никто вас больше не увидит, разве что оплачут те кто вспомнят. Своим бы внукам я бы посоветовал бежать быстрее ветра, и вам о том же говорю. Не серчайте на старика, да молодость свою не губите.
Юность всегда горяча, а падишах был молод и была охоча до приключений его красивая голова, вот и загорелся он желанием увидеть ту красавицу Салкым-зюмбюль и душа его затрепетала от огня любопытства и сомнений. И расспрашивал он старика о том, как бы ему девицу ту увидеть. Но как ни просил, как ни уговаривал он старика рассказать ему о девушке, дед всё отмалчивался, да по-прежнему советовал бежать как можно быстрее и как можно дальше. Совсем уже было собрался старик уходить, но, обратив внимание на необычайную красоту юного падишаха, вдруг сжалился над ним да решился рассказать о девушке. Вздохнул он, потряс бородой и указал на вершину горы виднеющуюся вдалеке на юге.
