— Ну вот, так-то лучше, моя девочка. Теперь тебе не попадет песок в ушки... Еще несколько шагов и мы совсем дома... прежде чем начать, я угощу тебя горячим чаем. Что?... Ты даже не посмотришь по сторонам? А вдруг Тоно идет следом? Да, вот он, его ведет Дорлей!

Он попытался поймать ее на самую простую ловушку, но она никак не отреагировала на имя 'Тоно'. Аалеки был разочарован.

— А ты хочешь его увидеть? Ну, смелее! Кивни хотя бы! Хочешь? Отвечай!

Он нетерпеливо встрехнул ее за плечи, и она пробудилась от безмыслея:

— Да.

— Хочешь его увидеть? Хотя бы издали?

— Да.

— А что, если я оставлю вас наедине? Минут на десять... Ты этого хочешь?

— Да.

— А хочешь, я отрежу от него несколько аппетитных кусочков?

— Да.

— Так что же ты хочешь больше? Увидеть его или чтобы я его разрезал?

— Да.

— Что 'да'?!

— Нет...

— Ответь мне, Рери, я сделаю так, как ты захочешь, даю слово! Ты хочешь увидеть Тоно?.. Да или нет?

— Да...Нет... Не знаю... да... нет...

Он вышел из себя и ударил ее по щеке, резко, но не сильно, как обычно делал в лаборатории, когда его пациенты начинали терять с ним связь, проваливаясь в нереальность, а работа с ними еще не была окончена. По бледной щеке медленно расплылось красное пятно, более она никак не отреагировала на удар, даже не моргнула. Тогда он остановился напротив нее и сжал ее лицо руками, заставляя смотреть себе в глаза — невыносимая пытка для большинства его пациентов.

Рене не сопротивлялась, бессмысленно и тупо смотрела она сквозь него, а из уголка рта вдруг вытекла слюна.

Аалеки закусил губу: объект, на поиски которого ушли годы, был потерян! Утрачен за ночь!.. Нет, этого просто не может быть! И не будет. Он не привык так просто сдаваться.

После стерилизации, в холле их встретил Зоонтенген.

— Итак, я вижу, вы возвратились не с пустыми руками. Поздравляю. Долгие усилия оправдали себя? Он здоров?

— Да. Полностью!

— Неужели? — даже удивление в его тонких устах прозвучало холодно и сдержано. Он вынул тонкую металлическую трубочку и посветил ей в глаза, сканируя прибором мозг. Аалеки смотрел за его движениями, заметно волнуясь.

— Хм... Почему вы так решили? Мозговая активность слабая. Можно сказать — объект близок к катотоническому ступору, если еще не впал.

— Я сам говорил с ней вчера! Все было замечательно! И мышление, и физиология, все! — с отчаяньем проговорил Аалеки.

— Что же случилось?

— Не понимаю! Пока, не понимаю.

— Совет это не одобрит.

— Вы скажете им?

Зоонтенген пожал плечами.

— Они и без меня это увидят, или прочтут в вашем отчете, если в ближайшее время его состояние не измениться.

— Измениться! Я, во всяком случае, в это верю! И вы бы поверили, если бы говорили с ней вчера!... Разве только... кровоизлияние?

Зоонтенген снова посветил ей в глаза.

— Нет. Обширное кровоизлияние, во всяком случае, исключено.

— Вы уверены?.. Простите! Конечно, иначе вы бы не сказали... Значит, кровоизлияние можно исключить. Признаюсь, я немного беспокоился по этому поводу. Тогда у меня точно есть шансы вернуть ее!

— Думаете, это только имитация?

— Думаю, это возможно. Она ведь уже была в таком состоянии.

— Даже в этом случае, вам надо поторопиться. Вы ведь знаете, если ступор имитируется успешно и долго, вполне возможно, что и сам мозг в это поверит, тогда вторично произойдут физиологические изменения. Поражения будут так же глубоки и необратимы, как если бы ступор вызвала болезнь или шок.

— Да, я знаю. Но что мне делать?!..

— Вы не знаете, что делать?

— Простите, я не о том.

— Я бы начал с болевой чувствительности. Если дело только в притворстве, это сработает, если начать со средней или чуть выше средней дозы.

Аалеки нежно погладил Рене по щеке, где все еще краснел след его от руки.

— Начать с боли теперь, когда она сама вернулась?.. Это может убить ее... Нет, я попробую иначе...

— Как угодно.

Аалеки повернулся к Зоонтенгену:

— Простите, учитель. Я благодарю вас за то, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу и нашли время для осмотра, ведь у вас, как я знаю, так много работы! И, конечно же, благодарю Вас за совет. Возможно, я воспользуюсь им... позже.

— Не благодарите. Пустое. И я больше не учитель вам, коллега. Ваши достижения в области науки уже сейчас поражают воображение. Желаю вам успеха и в дальнейшем.

В дверях своего лифта, прежде чем закрыть дверь, он сказал:

— И все-таки поспешите. Ему нравиться состояние ступора, еще немного и даже сильная боль окажется бессильна. Вы теряете его.

— Ее! — невольно поправил его Аалеки, с тревогой и нежностью огядывая ее снова и снова.

— Что, простите?

— Ее. Я имею ввиду, что объект женщина...

— Женщина?

Зоонтенген, который обращал внимание на пол объектов только на опытах, связанных с изучением половых органов, был поражен. Он осуждающе взглянул на своего бывшего ученика.

— Осторожнее, коллега. Надеюсь, все же не это послужило причиной того, что вы так расточительно тратили время и силы на его... ее поиск. Впрочем, это ваше дело. Совет через три дня, вы знаете.

— Благодарю.

Двери лифта Зоотенгена закрылись, унося его в свою лабораторию к прерванной работе, а Аалеки провел Рене в свой лифт.

Он по-прежнему держал ее за руку. Другой рукой он снова осторожно провел по ее лицу, смакуя ощущения.

— Нет... на этот раз я тебя не потеряю, на этот раз мы справимся! Верно? Ну конечно.

Он взял ее покорную руку и повел за собой. Мягкий свет коридоров Эгорегоза замелькал перед ней, она не могла сосредоточить внимание на маршруте и его деталях, не хотела. Потом Аалеки открыл перед ней дверь, и она увидела... Тоно.

Он был в комнате изолятора, тесной, пустой и тусклой, оббитой мягким материалом.

— Рене! — он бросился к ней и обнял.

Он не изменился. Все тот же Тоно, в комбинезоне пилота, светлые волосы, от которых исходил запах свежего ветра и луга, растрепались. Рене слышала за спиной щелчок — Аалеки закрыл дверь, но это не значит, что он не наблюдал за ними здесь. Он сейчас удобно устроится у мониторов. Конечно, здесь есть приборы, записывающие их встречу, чтобы позже он мог вновь и вновь анализировать их чувства друг к другу.

— Рене!... Зачем ты вернулась?... Или они все-таки нашли тебя?.. Они заставили тебя вернуться?... Рене! Любимая... Ты молчишь! Боишься, что они наблюдают за нами? Он ушел, и здесь никого нет, а камеры только две: в полу и на двери, я наступил ногой на нижнюю, и закрыл тебя спиной, они не увидят нас какое-то время, пока не перепрограммируют... Пожалуйста, скажи мне что-нибудь!.. Рене!

Рене молчала, но против ее воли сердце забилось чаще. Если она выдаст себя, это доставит ему лишнюю боль. Но долго ей не выдержать!

— Милая, ты молчишь.... Я только чувствую, как бьется твое сердце...Не надо было тебе возвращаться, но что об этом сейчас говорить!... Ты здесь из-за меня?.. Я виноват перед тобой. Помог им невольно! Как дурак, попался! Мне сообщили по электронной почте, что ты у них, и я, хоть и сомневался, не стал рисковать, сдался. Я не мог иначе, я боялся тебя потерять... А потом тот смазливый тип хлипкого вида сказал, что теперь то ты сама придешь им в руки!... Я готов был убить и его, и себя! Но с другой стороны, теперь мы вместе!... Ну, что такое?.. Ты сердишься на меня?

Он спросил это так мягко, пытаясь поймать ее пустой взгляд. Она медленно отвернулась, стараясь держаться, хоть и поняла, что это лишь дело времени. Аалеки выбрал правильный путь лечения ее ступора.

Тоно не понимая, сдвинул брови:

— Тебе нельзя говорить со мной? Они запретили?.. Или ты просто не узнаешь меня?... Рене! Я — Тоно! Посмотри на меня!... Да что же такое происходит?!... Господи, они, что... Они снова мучили тебя?

В его голосе прозвучала такая тревога и отчаянье, что выдержать этого она не смогла.

— Нет...Тоно.

— Слава богу! Ты заговорила! — он с облегчением крепко ее обнял, — Я уж думал, что потерял тебя!

— Через это еще предстоит пройти нам обоим, — прошептала она дрожа.

— Ничего, милая, ничего, мы справимся... я что-нибудь придумаю, не бойся! Главное, мы вместе!

У Рене закружилась голова от страха, вызванного его словами. Он на что-то надеется! Здесь!.. Он не знал, еще ничего не знал об этом месте!.. Какую же боль они ему причинят! И это она, только она виновата в этом!

— Нет, Тоно, нет! Так только хуже!.. Я не хотела возвращаться... я знала, так будет только хуже для нас двоих... И не смогла. Я навредила тебе, и скоро ты возненавидишь меня, и все, что со мной связано... этого я боюсь больше боли, гораздо больше... Аалеки знает это. Нет, не спорь, ты просто еще не знаешь, что нас ждет... Тоно, теперь они примутся и за тебя! Они почувствуют, что ты сильный, и тогда они все сделают, чтобы сломать тебя, и растоптать то, что ты ко мне чувствуешь... Здесь это любимый вид спорта, доставлять своим жертвам боль всех видов и заставлять самых сильных ползать на коленях, выпрашивая отсрочку... Не спорь, не показывай им, что ты еще не сдался!.. Просто смирись и терпи, и делай все, что они тебе велят, все! И не думай обо мне... Я бы сказала, — забудь меня, но и сама не смогла это сделать, когда пришло время выбирать... Во всяком случае, знай, что я все пойму, я пойму, что ты им подчинился под пыткой, поэтому ты должен поступать так, как подсказывает тебе инстинкт самосохранения. Пожалуйста, забудь о гордости, чести, о прочих чувствах! Здесь они не уместны. Спасай свою жизнь. . Никто не может противостоять им здесь... Никто!... Смирись с этим, Тоно. Поверь мне, так лучше, со мной уже это было! Теперь мне уже не так больно, а рано или поздно, придет избавление.

— Любимая, не говори так, я не дам тебе умереть!.. И не бойся ничего, — с нежностью сказал Тоно, поцеловав ее, как взрослый испуганного ребенка, — теперь здесь и я, и вместе мы сможем то, что ты не могла сделать одна...

— Нет! Не сможем! Не надо надеяться!

— Мы сможем. Надо верить! А сейчас скажи мне, что любишь меня и веришь ... Скажи мне!

Рене не успела ответить, дверь камеры открылась, и на пороге появился Аалеки с двумя роботоподобными планетниками. Планетники вцепились в Рене и оторвали ее от Тоно, как тот не сопротивлялся. Тоно еще не знал, что после опытов их порог болевой чувствительности настолько опустился, что они даже не понимали, что он их бьет, поэтому не реагировали на удары.

Аалеки довольно улыбнулся:

— Она ответит позже на этот вопрос, Тоно. Но спасибо, что разговорил ее. Она так талантливо притворялась, что даже я, который знает ее лучше, чем кто-либо, даже я забеспокоился, не больна ли она. Но благодаря тебе, все стало на свои места. Я снова смогу ставить на ней полноценные опыты!

Тоно рванулся к нему, но Рене видела в руках Аалеки проклятую палку.

— Тоно! Не надо!

Но Тоно, даже и не успел понять, что произошло, как резко согнулся от боли пополам.

— Не волнуйся, милая, твой драгоценный Тоно быстро придет в себя. От этого еще никто не впадал в ступор.

Когда он вел ее по коридору, им встретились санитары из лаборатории Зоонтенгена, они катили за собой кресло для операционных объектов, и свернули к той же двери, откуда они вышли.

Аалеки, наблюдая, как кровь отливает от ее лица, улыбнулся, совершенно довольный произведенным эффектом:

— Да, угадала, они за Тоно. Не надо так реагировать, дорогая, ему придется привыкать жить здесь, как и всем остальным. Знаешь, боль в определенной дозе даже пойдет ему на пользу, я нахожу, что его характер оставляет желать лучшего. Разве ты не заметила? Он довольно своенравен и полон глупейшего самомнения! И, наконец, просто плохо воспитан. Прошу!

Он пропустил ее первой в свой лифт. Лифт ослеплял — стены, покрытые золочеными лепными узорами, чудные картины в изумительных рамках, удобный диванчик в том же стиле.

— Что, ты уже не помнишь мой лифт? Когда-то тебе понравился этот портрет, помнишь?

— Нет. Не понравился.

— О! Теперь ты разозлилась?! Зоонтенген придет в восторг, увидев тебя такую, хотя может и не выскажет это вслух... И мне ты такой нравишься еще больше! Моя девочка!

Он наклонился к ней близко, коснулся волос, лица пальцами. Рене стиснула зубы. Тоно!... от нее теперь зависит Тоно, надо держать себя в руках.

Аалеки, легко угадав ее мысли, усмехнулся и отстранился.

— Ты устала. Ничего, сейчас отдохнешь. В своей клетке.

Он повел ее в лабораторию. Едва открылись двери, и она уловила тишину, наполненную шепотом и стонами, как ноги ее подкосились. И она упала бы на пол, если бы Аалеки не успел ее подхватить. Потом голова начал кружиться и ей стало все равно.

Она очнулась не в лаборатории, а в другом незнакомом ей месте.

Просторная комната. Звучит тихая музыка, какой-то легкий вальс. Ветерок раздувает светлые занавеси большого окна. На стенах висят картины с подсветкой, под одной из них находиться белый диван, на котором она и лежит. Еще ее внимание привлек стоящий посредине комнаты открытый аквариум с радужными орхидеями, и бабочками, живым фейерверком порхающими над цветами.

Аалеки стоял за мольбертом недалеко от окна. Наверное, его она меньше всего хотела видеть, поэтому увидела последним. Он тоже не сразу повернулся к ней, давая возможность полюбоваться собой. Он переоделся в белую рубашку и темные бриджи, а на ноги надел черные чулки и замшевые туфли с большими сверкающими пряжками, подчеркивающие его изящные маленькие стопы. Волосы были уложены блестящими локонами, и небрежно перевязаны сзади шелковой лентой. Он грациозно повернулся к ней и улыбнулся. Тем, кто не знал его, он показался бы сейчас прекрасным принцем, но Рене видела только чудовище, сидящее у него в голове и сердце, и ничего другого.

— Проснулась? Доброе утро, моя дорогая. Как ты себя чувствуешь?.. Ты не отвечаешь. А! Все еще думаешь, изображать ли дальше ступор?

— Я здорова.

— Рад слышать. Ты спала так крепко.. . Но, боюсь, тебе снова снилось нечто пугающее: ты сводила брови и дышала не ровно, бедняжка. Я даже хотел тебя разбудить, но подумал, что даже плохой сон тебе на пользу. Ты должна придти в форму перед началом нашей работы.

Он посмотрел на нее торжественно, точно взывал к личной ответственности. Оставив кисти, и вытерев руки, он подошел к ней и присел рядом, проверил пульс, посветил в глаза трубкой, аналогичной той, что была у Зоонтенгена.

Рене, привыкнув к подобным осмотрам в лаборатории, равнодушно скользила взглядом по стенам комнаты. Внимание ее привлекла картина напротив. Сама картина находилась в большой рамке, искусно выполненной из белого металла в виде огромного глаза. Полотно помещалось в глазу вместо радужки и зрачка. Оно изображало девушку, сжавшуюся в комок в углу клетки. Белая с синюшним оттенком кожа, тусклые темные волосы, опущенное на руки лицо. Отчетливо прорисованы были только глаза с застывшим в них криком отчаянья, с мольбой поднятые на зрителя.