"Это откуда же она знала про пустырь... Не иначе, как вчера приезжала на рекогносцировку местности... И утяжелители, похоже, корейские. И одежду сменную взяла с собой...".

От усталости я не могу пошевелиться. Даже когда латышская садистка заходит в комнату и молча стоит на до мной. И даже когда она начинает стаскивать с меня штаны...

Разбудили меня на обед. "Жрун" напал такой, что Лехе пришлось даже делать дополнительно яичницу, чтобы не остаться голодным.

Отключился я во время массажа. Последнее, что помню, это когда меня стали "растягивать" — "Большой брат" удерживал за ноги, а Альдона тихонько тянула то за голову, то за руки. Ещё пару раз я просыпался, когда меня переворачивали, и осторожные руки снова то мягко, то сильнее, давили разные точки на моем теле.

— Имей в виду... — я прервался, запихивая в рот отобранный у жадного "мамонта" кусок яичницы, — я тебя ненавижу...

Белобрысая зараза безмятежно усмехнулась:

— Зато можешь радоватьсяя... Ты оказалсяя покрепче, чем я думалаа...

Заметив нездоровый интерес, с которым я рассматриваю нож для масла, "мамонт" его предусмотрительно перекладывает подальше.

Альдона деловито смотрит на часы, и командует:

— Подъем, через час у тебя запись песни...

Как ни странно, но когда мы входим в Студию, чувствую я себя вполне бодро и работоспособно.

...В силу неоднократных тренировок с Айфоном, записать фонограмму и отработать "Цветы" на воскресной Генеральной репетиции в "Останкино" мне никакого труда не составило. Девчонки изображали бэк-вокал, а я дисциплинировано выполнял указания режиссёра — "встань туда, смотри сюда".

"Ничего... Пуся в "России" от меня самодеятельности тоже не ожидала... Так что пока "мели... Емелевич", а там видно будет!".

19.12.78, вторник, Москва (10 месяцев моего пребывания в СССР)

"Там" наступил во вторник...

Концерт был рассчитан почти на три с половиной часа, да еще и получасовой антракт. В отличие от моих предыдущих выступлений, все это время я должен был как пай-мальчик просидеть в зале с мамой. Режиссеру концерта видимо показалось, что "мамарядом" будет удачно компенсировать отсутствие у меня второго соавтора!

Так что если к пяти просмотрам "Песни 1978" на Айфоне добавить еще четыре репетиции, то сегодня я был обречен десятый(!) раз вкусить "лучшее советской эстрады".

Кресла в Киноконцертном зале "Останкино" были тесными, без подлокотников, да еще и обтянутые блестящим черным дерматином, от которого потели спина и задница. Одно дело репетиции, когда в зале справа-слева никто от тебя не сидит, и в любой момент можно встать и прогуляться. И совсем другое дело сам концерт, когда ты стиснут со всех сторон плечами таких же, как ты, зрителей. Проходы между рядами были узкие, ноги в них особо не вытянешь, вентиляция справлялась плохо, и в переполненном зале быстро стало душно.

Нам с мамой еще повезло — наши места были ближними к проходу, чтобы я мог беспрепятственно выйти из зала в гримерку и переодеться к выступлению.

Но похоже, эти бытовые неудобства волновали только меня. Первые зрители, возбужденные и торжественные, стали появляться в зале еще за час до начала концерта. А часть публики явно привезли организованно — этот народ в зал заходил компактными группами, оживленно между собой общаясь.

"Ну, видимо... те самые пресловутые "представители трудовых коллективов"... И скорее всего... прямиком со своих предприятий...".

С нашей стороны сегодня тоже была "группа поддержки". Верин и Альдонин отцы приехать не смогли — отбывали аврал конца года на работе, зато нарядными и довольными, неподалеку от нас, расположились Верина мама — Татьяна Геннадьевна, и Ладина бабушка — милейшая Роза Афанасьевна.

И... "из песни слов не выкинешь"...

В левой части зала у нас были еще три места. И сейчас там Леха активно обхаживал... "наших" стюардесс!

То, что отцы солисток прийти на концерт не смогут, мы знали заранее. Ну, вот... Не пропадать же билетам. К тому же именными они не были. Да и Зоя Лёхе очень понравилась...

Хорошо хоть мы сразу оговорили, что ни я к ним подойти в зале не смогу, ни им ко мне нельзя. Молодые девчонки, ошеломленные возможностью попасть на итоговый концерт "Песни года"(!!!), только послушно кивали аккуратно причесанными головками, выслушивая мои инструкции.

Ну, а я уж наплел им с три короба, что "мою часть зала", где сидят разные родственники членов правительства и космонавты, "контролирует КГБ" — и этого, к счастью, оказалось достаточно!

Мдя... Вот как-то так сложилось... Зря, наверное...

...В этот раз гримерка у нас была персональной — общая на всю "банду", зато просторная. Атмосфера в ней царила хоть и волнительная, но уже без истерики.

Тем не менее, в ответ на приветственные возгласы коллег, я сразу начинаю жаловаться:

— Мам... Ну согласись — раздражает, когда люди начинают общение с тобой не с поклона!

Увернувшись под общий смех от маминого подзатыльника, направляюсь к сидящей Альдоне. Прибалтка, предсказуемо единственная из присутствовавших, никак не отреагировала на мою заготовленную реплику.

Обхожу девушку со спины, склоняюсь вперед и пристраиваю подбородок на ее плече. Блондинка, не меняя позы и не переставая полировать ногти пилочкой, скашивает на меня свои ярко-синие глазищи.

— Григорий Давыдович! Вот Вы интересовались, какие у меня отношения с Альдоной...

Клаймич демонстративно округляет глаза, но тут же улыбается и преувеличенно важно кивает, явственно давая понять присутствующим, что это очередная шутка. Латышку наш директор слегка недолюбливает, но малейшего недопонимания с ней старается тщательно избегать. Как, впрочем, и все! В гримерке снова повисает тишина...

— Серьезные! Очень серьезные наши отношения... За все время знакомства, мы друг другу ни разу даже не улыбнулись!

Снова все смеются, причем Вера с заметным облегчением...

Лишь прибалтка слегка кривит свои тонкие, четко очерченные губы.

Вообще-то, задрала, гадюка... если честно — отдохнуть дала только в воскресенье. И хотя нагрузку заметно снизила, чтобы оставались силы на школу, но даже этих трех дней хватило, чтобы у меня ввалились щеки, а на ремне пришлось просверливать дрелью новую дырку.

...— Только скажи, и мы тренировки прекратим. — лицо Альдоны мокрое от пота, но голос сух и безразличен.

Позади осталось "вспаханное" нашими телами поле пустыря. Снова ударили морозы, и чтобы преодолеть целину, приходится сначала проламывать ледяной наст, застревать в нем, выбираться и снова проваливаться, иной раз по колено.

Не остаётся ничего другого, как выматериться про себя, и продолжить "пробежку" дальше.

Между тем, кажется, я обнаружил очередную свою "индивидуальную аномалию". Первый раз я обратил внимание на это в Липецке, во время юниорского чемпионата. Сейчас это наблюдение лишь подтвердилось — стоит мне возобновить прерванные тренировки, и я неестественно быстро набираю необходимые кондиции.

Но если в Липецке Ретлуев следил за тем, чтобы я не переусердствовал и не перенапрягался, то прибалтка кажется задалась целью вынуть из меня душу. К тому же изменились наши отношения, причем заметно в худшую сторону. Это отметил даже Леха, поинтересовавшись у меня, не поссорились ли мы.

Теперь блондинка разговаривает со мной только по необходимости, и сразу же после тренировки уезжает домой на папином "Жигуленке", не оставаясь даже на завтрак.

Включаю мозги на полную, но не могу родить никакой другой версии, кроме... "массажной". Тогда, после первой тренировки... Когда я пребывал в почти полуобморочном состоянии от полученной нагрузки, да к тому же постоянно проваливался в сонное забытьё. Размытым пятном из глубин памяти всплывает невидящий взгляд голубых глаз. И теплые девичьи ладони, неожиданно переставшие давить и невесомо скользящие по моей груди...

...После объявления по громкой связи о 15-минутной готовности, "группа поддержки" покинула гримерку, а я начал переодеваться на общее представление.

Шпильман-младший привез "продукцию" своего деда поездом еще в воскресенье и всё передал встречавшему его на вокзале Лёхе. Дома, под придирчивым маминым взглядом, я дважды перемерил оба костюма, и естественно, никаких изъянов не обнаружилось. Вещи, вышедшие из рук старого еврейского портного, выглядели и сидели идеально...

Для нахождения в зале мы совместно с мамой определили синие джинсы и красивый серый джемпер. Интересно, какими извилистыми зигзагами судьбы его занесло из солнечной Португалии в жадные руки советских фарцовщиков?!

В общем, на каждую из двух исполняемых мною песен приходился свой персональный костюм. "Городским цветам" достался белый с черной шелковой сорочкой, а на "02" я надену более "официальный" черный смокинг с той же черной рубашкой и расстегнутым воротом. Короче, предстояло мне быть модным, как шлю... хм... манекенщица на вечеринке.

В "прошлой" жизни на шмотки я особого внимания не обращал — в детстве всё моё окружение одевалось примерно одинаково, и только много позже первыми "ласточками перестройки" стали польские джинсы и турецкие свитера. В период зарубежных скитаний извечными спутниками были шорты и футболки, а госслужбу и период бизнеса сопровождали классические костюмы. Да и то, ничего особенного — хоть и не дешевые, но из магазинов.

Как ни парадоксально, вопросы моды всплыли только теперь, во "второй" жизни, а до этого "шмоточников" я не воспринимал и где-то даже презирал. Но вот смотри, как все обернулось...

Тем более, что советские эстрадные исполнители своих зрителей шикарными туалетами не баловали. Из всех певиц, кто пел больше одной песни, по-моему, только Пьеха "заморочилась" на переодевания. У нее даже на совместное представление всех исполнителей перед началом концерта, было отведено своё персональное платье. Стрёмное, кстати, на мой вкус — дурацкого розового цвета, с нелепой шейной повязкой, украшенной тряпичной розочкой. Но, тем не менее, оно было...

А вот Ротару и Пугачева свои песни исполняли в одном и том же. Сарафан "Софы" был осыпан блестками, как новогодняя елка, а "Пугачиха" была одета, как и всю последующую за этим жизнь, в какое-то бесформенное недоразумение.

Впрочем, абсолютным победителем в моём персональном конкурсе "Кто одет хуже всех?", стала ведущая Светлана Жильцова. Мало того, что ее платье напоминало цветом "детскую неожиданность" — так еще и крой модели подразумевал, что у той, кто будет его носить, должна быть в наличии хоть какая, но грудь. А так — спереди свешивались два жалобно пустующих мешочка лифа, и зрелище было откровенно нелепое.

На этом скудном фоне наши девицы в нарядах Львовой, пошитых по лекалам двадцать первого века, должны будут произвести настоящий фурор! На репетициях, и сейчас, во время общего представления, мы задействовали платья, уже "засвеченные" на милицейском концерте, а "ХХI век" приберегли для основного действа. Что ж — таковым будет первый из обещанных мною "сюрпрайзов"!

По крайней мере, реакция дочери Генсека, когда она впервые увидела нашу троицу в сценических платьях, была предельно эмоциональна:

— Ох ты ж... Ёшкин кот! Богини!!! Давыдыч, ты ж глянь... Нельзя девок за границу — там за ними очередь из миллионеров выстроится!!!...

Вполне понимаю и разделяю такую реакцию... Сам-то я в процессе примерок видел каждую из девушек, но их явление втроем, в готовых платьях, даже меня заставило покрепче сжать зубы — чтобы челюсть не отвисла.

Постоянное общение теряет остроту первого впечатления, и привыкание наступает даже к незаурядной красоте. Но сейчас, на какой-то небольшой миг, эти три красавицы показались мне незнакомками. Прекрасными, желанными, далекими и недоступными.

Иногда, очень редко, жизнь дает нам возможность увидеть привычное и знакомое как бы со стороны и заново...

...В "той" жизни я конечно не мог пропустить в своих странствиях прибрежные города, равнинные просторы и горы далёкой Аргентины.

"Серебряное море" — так переводилось название того полумиллионного курорта на атлантическом побережье испаноязычной страны. Красивый и уютный Мар-Дель-Плата как магнитом притягивал к себе состоятельных аргентинцев и толпы туристов, в основном "пиндосов". Но мало кто из них приходил по вечерам на пустынные, белоснежные пляжи, и наблюдал за закатом светила, дающего жизнь всему сущему на Земле. А закаты в Мар-Дель-Плата того стоили... Тяжелая масса воды в какой-то момент превращалась в расплавленное серебро, а бухта становилась гигантским драгоценным ковшом.

Намедитировавшись на "серебряное море", после заката я шёл в очередной ночной клуб. В тот раз это был "Ла Кумбре"... Я запомнил.

Вечеринка набирала обороты: шквал мигающих разноцветных огней, вибрация от музыкальных колонок пробирает тело до самых косточек, изломанные тени дергающихся в танце стройных молодых тел, белозубые улыбки южных красоток, и бесчисленные отражения в зеркальных стенах и колоннах.

Я занимаю место за арендованным столиком, и с бокалом красного "Мальбека" погружаюсь в блаженную нирвану звуков, огней и образов. Закончился очередной день, а с ним в небытие ночи и в мою память уходят очередные места, встречи и люди.

Среди всеобщего веселья и искрящейся радости жизни, мой взгляд натыкается на немолодого европейца, одиноко сидящего за своим столиком. Он кажется настолько чужим и обездоленным на этом карнавале всеобщего ликования, что мне хочется встать и подойти к нему со словами поддержки, чокнуться бокалами и выпить под какой-нибудь душевный тост. Уже мысленно начинаю подбирать слова, но... секундное наваждение проходит. Я понимаю, что в зеркале отражаюсь я сам. И, одновременно, вся моя жизнь. Потраченная и заканчивающаяся...

Следующее утро я встретил в дороге, по пути в аэропорт Буэнос-Айреса: "Эсейса" — "Барахас" — "Шереметьево-2". Почему-то остро захотелось, чтобы все "закончилось" на Родине. Пусть не прямо сейчас. Но в принципе...

И вот я как бы увидел всех трех девушек заново. Видимо, из таких моментов и рождаются фразы про божественность красоты, и про то, что она правит миром!

Сильные эмоции... Нежелательные... Пришлось напоминать себе, что уже четыре месяца вон ту "божественную" брюнетку в красном платье я имею "всюду и в разных". Фи, конечно... Но помогло.

А заодно позволило заметить ту тишину, которая установилось в секунду назад шумной репетиционной. Все музыканты, без исключения, молча пялились на "Святую троицу". А кое-кто и зубы сжать не успел, так что челюсти отвисли очень заметно.

Девицы, к сожалению, произведенное собой впечатление оценили сразу и в полной мере. Собственно, надо быть слепым, чтобы не увидеть округлившиеся у присутствующих глаза!

Пришлось предпринимать срочные меры, а то управление над осознавшими свою "божественность" может быть потеряно раз и навсегда.

Паскудным голоском я подхватываю реплику Брежневой:

— Ваша правда, Галина Леонидовна... Красивое платье — страшная сила. Даже наших замарашек приодели — и вот уже почти как "богини"!

Величественность момента разрушена. Смотрит на меня осуждающе и пытается задавить улыбку Клаймич, поперхнулась от неожиданности и смеха Брежнева, затем, постепенно отмирая, к зарождающемуся веселью стали присоединяться и все остальные.