— Простите, мессер Симоне, — сказал Моцци с едва уловимой усмешкой, — но не слишком ли поспешные выводы вы сделали? Не слишком ли быстро поменяли отношение в своей служанке и человеку, желавшему отвести страшную угрозу, нависшую над вашей головой? А ведь Франческо, — произнёс он так, будто давно был знаком с юношей, — готов совершить любой поступок, который позволил бы ему оправдаться и доказать свою честность. Верно я сказал? — повернулся Джованни к молодому человеку.
— Да! — выдохнул тот.
Моцци улыбнулся и произнёс, в упор посмотрев на Франческо:
— Тогда ты, я думаю, не откажешься выступить перед приорами и поведать им, кто виновен в гибели слуги мессера Симоне.
— Нет... Наверное, — ответил юноша. И, склонившись к уху Дино, прошептал: — А ведь и в самом деле, кто его убил?..
Глава 3
Суд
Пока Симоне Галастроне тратил драгоценные минуты на беседу с молодыми людьми, враги его не теряли времени даром. Точнее, действовал лишь Маттео деи Тозинги, а мессер Корсо всецело доверился ему — Донати на некоторое время утратил способность мыслить здраво и не смог бы придумать ничего дельного, какие бы усилия к этому ни приложил.
Когда беглецы оказались на солидном расстоянии от места кровопролития, Тозинги сказал:
— Думаю, вам лучше будет не возвращаться пока к себе домой, а остановиться у мессера Джери.
— Зачем?
— Во первых, Спини может подать дельный совет...
— Да уж, — скривился Донати. — От его советов у меня уже голова идёт кругом — столько накопилось, что все и не упомнишь.
Мессер Маттео понимающе улыбнулся, а затем продолжил:
— Это лишь одна из причин, и вовсе не самая главная. Куда важнее сейчас выиграть время.
— Что вы имеете в виду?
— Думаю, вскоре приорам станет известно об убийстве пополана, и они отправят к вашему дому своих людей, которые станут поджидать, пока вы выйдете на улицу.
— Хм, едва ли окажусь таким болваном.
— И всё же, вам не удастся отсидеться за крепкими стенами, — возразил Тозинги. — Конечно, право убежища для флорентийцев священно, однако это не помешает приорам вынести приговор — какая им разница, предстанете вы перед судом или нет?
— В самом деле, — кивнул Донати, — во время расправы над Галли это никого не остановило...
— Поэтому-то нам нужно, чтобы вас арестовали люди подесты, а не приоров.
— Ах, да! — нервно рассмеялся Корсо. — Я ведь совсем забыл, что говорил Спини: дескать, Джан ди Лучино всецело нам предан, и я могу не беспокоиться за свою участь, если окажусь когда-нибудь в его руках.
— О, в таком случае вы спасены! — вскричал Тозинги. Затем жёстко произнёс, словно отдавал приказ лакею: — Оставайтесь в доме мессера Джери до тех пор, пока туда не явится мой слуга. Тогда и решите, как следует поступить: если подеста узнает об убийстве раньше приоров — возвращайтесь домой, однако делайте это медленно, чтобы стражники настигли вас; если же выйдет наоборот — не показывайтесь на улице, пока это не будет вам дозволено.
— Хорошо, — покорно согласился Донати.
После этих слов мужчины расстались: мессер Корсо продолжил свой путь, Тозинги же шепнул несколько слов Паццино деи Пацци, и они вдвоём повернули назад. Донати проводил их подозрительным взглядом, но быстро успокоился.
"Должно быть, помчались жаловаться на меня подесте", — подумал он и даже выдавил из себя слабое подобие улыбки, похожей скорее на гримасу боли.
Предположение это оказалось верным, и несколько минут спустя Джан ди Лучино уже узнал из уст одного из слуг Пацци, подосланного своим господином, о преступлении мессера Корсо.
Праведный гнев, охвативший при этом известии подесту был поистине страшен — никогда прежде под сводами Барджелло не раздавалось таких воплей и не слышалось такого потока брани. Это внушило людям подесты такое уважение к его особе, что они бросились арестовывать убийцу даже раньше, нежели Лучино успел отдать им приказ.
Поэтому мессер Корсо, получив предупреждение от всё того же слуги, который прежде жаловался на него подесте, и получив напоследок несколько ободряющих слов от Джери Спини, неторопливо зашагал к своему дому.
— И где эти чёртовы болваны? — нетерпеливо спрашивал он иногда у самого себя.
Когда мужчину отделяло от дома не больше полусотни шагов и в мозгу его даже зародилась мысль, не плюнуть ли на советы Тозинги и не спрятаться ли за стенами жилища — а тогда пусть хоть вся Флоренция пытается взять дом жилище штурмом, — позади него раздался наконец долгожданный шум.
— Так-так, — пробормотал, обернувшись, мессер Корсо. — Вот и вы, ублюдки.
А затем стал с невозмутимым видом дожидаться, когда стражники возьмут его в кольцо и выставят вперёд острия своих копий.
— Что вам нужно? — спросил он.
— Вы обвиняетесь в убийстве пополана, служившего мессеру Симоне Галастроне, — отчеканил один из стражников, низенький и необычайно толстый — сам Маттео деи Тозинги позавидовал бы такому брюху.
— Что за чушь? — вскинул брови Донати — он всё больше входил в роль. — Кто наговорил мессеру Джану ди Лучино такие мерзости про меня.
Корсо сверкнул глазами так грозно, что стражники невольно отступили на шаг.
— Лучше будет, если вы последуете за нами по доброй воле и всё разъясните подесте, — пролепетал толстяк. И добавил, едва ворочая языком: — В противном случае нам придётся доставить вас в Барджелло силой...
Донати, становившийся тем смелее, чем больший страх выказывали перед ним стражники, презрительно усмехнулся, после чего со вздохом махнул рукой, точно решил уступить уговорам и просьбам:
— Так уж и быть. Ведите меня в Барджелло — и увидите, как быстро невиновность моя будет доказана.
Однако уверенность мессера Корсо в благополучном исходе дела несколько поутихла, когда он очутился перед Барджелло. Уже один мрачный вид здания заставил бы самого смелого человека, представь тот себя на минуту на месте преступника, невольно содрогнуться. Что уж говорить, когда тебя и в самом деле намереваются судить за убийство? Но ещё более грозным и мрачным показался арестанту Джан ди Лучино, который внезапно появился на улице и спросил:
— Вы привели гранда, обвиняемого в убийстве пополана возле церкви Сан-Пьеро Скераджо?
— Да! — дружно рявкнули стражники.
Лучино скользнул по мессеру Корсо быстрым взглядом, — как почудилось мужчине, необыкновенно злым, — и приказал:
— Отведите его в одну из камер Барджелло... Впрочем, нет! Пусть посидит в настоящей тюрьме, Пальяццо! — ткнул градоправитель в сторону старой крепости с тёмно-серыми стенами, покрытыми плесенью; утонув в тени, отбрасываемой Дворцом подесты, выглядело оно поистине страшно, а уж слухи о мучениях, которые доводилось испытывать грандам, оказавшимся заключёнными в этой темнице, вызывали временами жалость даже у их злейших врагов. — Пусть узнает, какому наказанию подвергаются аристократы, затеявшие в городе смуту, и подумает хорошенько, что лучше: сидеть в грязной вонючей камере в обществе жирных крыс и мокриц или возлежать в своей любимой кровати, окружённым любящими родными. А когда приблизится время суда... — Лучино оскалился, показав громадные зубы, — ...я с ним поговорю.
Зеваки, успевшие уже в немалом количестве выстроиться под стенами крепости, изумлённо ахнули. Раздались приглушённые голоса.
— Похоже, мессеру Корсо и впрямь придётся худо.
— Да, наш новый подеста, как я вижу, намерен править железной рукой...
— Пусть только какой-нибудь гранд затеет теперь драку — сразу отправится в темницу!
Стражники, подбадриваемые шутками и пронзительным свистом зрителей, со смехом, — а веселье их было столь же сильным, как и испытанный недавно страх, — поволокли упирающегося мессера Корсо в тюрьму, подеста же, купаясь в восхищённых взглядах, скрылся под крышей Барджелло.
Оставшись в одиночестве, Лучино позволил себе улыбнуться: он был необычайно доволен впечатлением, произведённым на толпу.
— Сам мессер Корсо, похоже, поверил в твою суровость, — пробормотал он и чуть слышно засмеялся. — Выглядел, будто побитый щенок... Ничего, пусть посидит немного в камере — все страдания окупятся с лихвой, когда он вернётся на свободу.
И подеста вновь усмехнулся при мысли, что по одному его слову гордому гранду, главе одного из самых знатных и древних семейств Флоренции, придётся смирить свой необузданный нрав и просидеть несколько дней в камере с чёрными, заплесневелыми стенами, вдыхая ядовитый запах подземелья.
— Потерпит, — пробормотал он. — Всё-таки, камера для него приготовлена вполне сносная. Зато потом будет, что рассказать приятелям и детишкам: мол, отец ваш когда-то подвергся страданиям страшнее тех, которые чувствуют в аду грешники...
Мучиться мессеру Корсо пришлось трое суток. Всё это время он не переставал шептать проклятья, грозить карами Джану ди Лучино — наименее жестоким было излюбленное обещание "выпустить кишки чёртовому ублюдку" — и грандам, которые, несомненно, оказались предателями. И, конечно, Донати не забывал вспоминать о Джери Спини — в такие мгновения изо рта его вырывался хрип, похожий на предсмертный.
С наступлением четвёртого дня заключения Донати заметил, что тюремщик, явившийся по обыкновению — такое случалось каждые два часа — в его камеру, хищно улыбается.
— Когда меня будут судить, чёрт подери подесту и вас вместе с ним?! — не сдержавшись, завопил мессер Корсо.
— Сегодня, — ответил тюремщик.
— Ах, вот как... — мгновенно успокоился Донати. — Что ж, прекрасно...
Комендант Пальяццо кивнул и неспешно удалился, Донати же принялся с нетерпением прислушиваться к шуму, доносившемуся иногда из-за дверей. В какой-то миг ему почудились громкие голоса и топот ног, поэтому мужчина вскочил на ноги и выглянул в зарешёченное оконце.
Чутьё не обмануло мессера Корсо. Шаги становились всё громче, приближаясь к дверям. Мужчина отскочил обратно в глубь камеры и с важным видом уселся на скамью.
Заскрежетал ключ в замочной скважине, заскрипели тяжёлые засовы — и Донати оказался ослеплён ему в лицо яркого света. Прежде чем мужчина вновь обрёл способность видеть, что творится вокруг, несколько сильных рук схватили его и поволокли к выходу.
— Пустите меня, негодяи! — предпринял попытку вырваться мессер Корсо.
Слова эти остались без ответа, и потрясённая толпа, начавшая уже собираться под стенами Барджелло — никто не желал пропустить редкостное зрелище, интереснее которого горожанам не доводилось видеть почти два года, с тех самых пор, как семейство Галли было изгнано из Флоренции, — увидела нечто удивительного: Донати, этот заносчивый гранд, упирался, словно баран или осёл, а двое громадного роста стражников едва могли сдвинуть его с места. Сопровождалось всё страшной руганью.
Наконец, мессер Корсо уступил грубой силе стражников и был препровождён в Барджелло. Почувствовав, что хватка державших его рук ослабла, мужчина вырвался и остаток пути проделал самостоятельно, громко отдуваясь и фыркая.
Войдя в залу, мужчина поразился безмолвию, царившему под её сводами; лишь полторы сотни глаз буравили Донати своими взглядами.
Первым тишину нарушил Джан ди Лучино: поднявшись с места, он произнёс длинный монолог, то и дело прерываемый многозначительными паузами, которые должны были подчеркнуть важность сказанного. Когда речь заходила о гибели пополана, голос оратора начинал заметно дрожать, при упоминании о нарушении спокойствия и о порядке на улицах, в нём звучала непреклонная решимость, а стоило подесте заговорить о каре, которой следует подвергнуть преступника — и многим захотелось сию же минуту разорвать убийцу на части.
Последние же слова Лучино заставили участников совета зардеться от гордости.
— Я всецело полагаюсь на вашу мудрость, — проникновенно промолвил мужчина, — и надеюсь, что в справедливости решения, принятого сегодня, не усомнится ни один флорентиец.
Едва последние звуки голоса Джана ди Лучино смолкли, Донати прохрипел:
— Хороша справедливость! Вы хватаете на улице невинного человека, три дня держите в тюрьме, затем волочёте по земле, словно мешок с сеном — и говорите о справедливости?!
— Замолчите! — топнул ногой подеста и метнул на мессера Корсо взгляд, от которого тот невольно вздрогнул. В нём мужчине почудилось безмолвное, но оттого не менее красноречивое, предупреждение. — Когда мы пожелаем, вам будет дано слово.
Лучино повернулся к стражникам и приказал:
— Приведите первого свидетеля.
Через минуту в зале появился Дино. Молодой человек заметно нервничал, и причиной тому было не только участие в судилище. С огромным трудом юноше удалось уговорить приятеля не рассказывать мессеру Ванни раньше времени о своём решении свидетельствовать перед подестой — банкир, несомненно, пришёл бы в ярость, и неизвестно, к чему бы привёл этот гнев. И при одной мысли о том, что случится, когда Моцци-старшему станет, наконец, обо всём известно, сердце Мортинери начинало бешено колотиться в груди.
Встав напротив молодого человека, Лучино потратил несколько секунд на то, чтобы осмотреть его с головы до ног, точно товар на рынке, а затем милостиво кивнул:
— Говорите.
Дино почесал затылок и неуверенно начал:
— Четыре дня назад я проходил мимо церкви Сан-Пьеро Скераджо...
— А что вы там делали, позвольте узнать?
Мортинери в растерянности пожал плечами и чуть слышно прошептал:
— Прогуливался...
— Вот как? — сверкнул глазами Лучино и презрительно усмехнулся. — Странное время для прогулок вы избрали — особенно в час, когда все честные горожане трудятся на благо Флоренции... Впрочем, — махнул он рукой, — продолжайте.
— Возле храма мне встретился мессер Симоне Галастроне — он следовал куда-то в сопровождении слуг...
— И сколько их было? — вновь прервал юношу подеста.
— Десятка три — не меньше, — процедил тот сквозь зубы.
— Что вы казали?! — словно не замечая злости, всё сильнее разгоравшейся в сердце юноши, притворно изумился Лучино. — Три десятка слуг!.. И вооружённых до зубов, не так ли?
— Да.
— Вы слышали? — Подеста окинул участников совета медленным взглядом и поднял указательный палец, желая подчеркнуть всю важность слов, произнесённых молодым человеком. — Тридцать человек с оружием в руках посреди дня расхаживать по Флоренции! — Искоса посмотрев на Дино, он негромко сказал, обращаясь скорее к самому себе: — С какой же целью, хотелось бы мне знать...
"Чтобы встретиться с вами!" — едва не сорвались с губ Дино неосторожные слова, но, к счастью, молодой человек вовремя сообразил, что ему, простому свидетелю, не положено знать о таких вещах, и прикусил язык. При этом, почудилось юноше, на чело подесты набежало лёгкое облачко неудовольствия, которое, однако, через мгновение сменилось грозовыми тучами гнева.
— Что же такое творится?! — закричал Лучино. — Неужели мессер Галастроне возомнил, что ему дозволено безнаказанно разгуливать по городу, угрожая спокойствию всех флорентийцев — хоть грандов, хоть пополанов? Когда у человека нет злого умысла, он не будет появляться на улице в сопровождении громадного отряда; если же он задумал какое-либо преступление — вот тогда и становятся нужны десятки людей с мечами, кинжалами и арбалетами. Без сомнения, Галастроне затевал нападение на одного из своих врагов.
