— Нет, спасибо, старший лейтенант. Все хорошо... Но раз вы здесь, то заходите, не стойте у порога, — майор пропустил офицера к себе в квартиру и, убедившись, что за ним нет слежки, закрыл дверь на замок.

— Что случилось, товарищ Константин? — на Киселева уставились строгие недоуменные глаза Михаила. — Вы так кричали, что я боялся, что к вам приедет полиция.

— Потом расскажу, — с горечью произнес Киселев, отворачивая от Миши глаза. — Это мой прокол. Сдают нервы. Соседи снизу молчат?

— Пока молчат. А что, собственно, случилось? — Михаил бегло посмотрел по сторонам.

— Я сказал потом. Не зли меня. В гости не приглашаю. Очень поздно. Думал, утром вас всех собрать, но раз ты сам заявился, то слушай, — Киселев смотрел на офицера уже властными, требовательными глазами. — Встреча с Ольбрихтом прошла удачно. Он согласился работать на наших условиях. Завтра я еду с ним в концентрационный лагерь Бухенвальд с проверкой. По какому поводу — еще не знаю. Ольбрихт пообещал официально легализовать наши права в вермахте. Приказом генштаба все трое будут откомандированы к нему. Наши обязанности позже будут уточнены.

— Это хорошая весть, — сдержанно, без улыбки произнес Михаил. — Попади в комендатуру, на многие вопросы у нас не будет вразумительных ответов.

— Ты прав, Медведь. Этот Ольбрихт — большая находка для нас. Правда, чувствую, он не все договаривает о своих возможностях в предсказывании будущих событий. Ходит вокруг да около. Юлит. Мы только в начале разгадки его тайны. Но расколется, еще не время. Одну минуту подожди, — Киселев, что-то вспомнив, быстро зашел в свою комнату, на листе бумаги написал несколько строчек текста и вновь вернулся к Медведю.

— Прочти и запомни.

Михаил несколько раз пробежался глазами по шифровке, вернул ее назад.

— Я запомнил.

— Хорошо. Дословно передашь все... в общем, знаешь кому, — и Киселев, достав из кармана халата бензиновую зажигалку, сжег записку. — Меня не будет три дня. Остаешься за старшего. Никуда не выходить. Сидеть тихо. Задача ясна?

— Так точно, товарищ Константин.

— Тогда ты свободен, — Киселев протянул Михаилу руку и крепко пожал. — Бывай!

— Удачи вам.

— К черту. Иду в душ, затем несколько часов сна. Я очень устал за время встречи с немецким магом. Кажется, он высосал всю мою энергию.

— Понимаю вас, — Михаил улыбнулся.

— Ничего ты не понимаешь, — буркнул Киселев и, закрывая дверь за Михаилом, на немецком языке громче добавил: — Доброй ночи, господин Клебер. Вы мне очень помогли...

Глава 24

Веймар. Тюрингия. Германия. Концентрационный лагерь Бухенвальд

— Schnell! Schnell! Быстро! Быстро! — раздавались окрики немецких конвоиров, которые резиновыми палками подгоняли узников, выскакивающих из вагонов-телятников. Заключенные, страшно худые, изнеможенные, с запавшими щеками, в рваной арестантской одежде, выбегали и безропотно становились в строй. В их глазах царили подавленность воли и страх перед неизвестностью будущего, непредсказуемостью действий эсэсовцев. Первые три колонны евреев сразу были окружены охраной с собаками. Разъяренные овчарки, натасканные на полосатую форму, рвались из рук проводников, пытаясь вцепиться клыками в обезумевших людей. Конвоиры смеялись и иногда ослабляли поводки.

Кто-то из бедолаг с нашивкой 'Звезда Давида' не удержался, поскользнулся, пробегая по трапу, упал вниз. Падая, он ухватился руками за впереди бегущих узников и увлек их за собой.

— Поднимайся, юдэ! — закричал конвоир, подскочивший к еврею, и с размаху нанес заключенному сильный удар дубинкой по спине. — Поднимайтесь, дохлые свиньи! — наносил он удары по телам лежащих узников. Те кричали от боли и пытались подняться.

— Оставь их, Ганс, побереги силы, — одернул ретивого ефрейтора СС старший конвоир. — Они покойники. Одним больше, одним меньше, не все ли равно? Они мрут ежедневно сотнями, как мухи. Этих тоже списывай, — сержант СС из дивизии 'Мертвая голова', охранявшей концентрационный лагерь Бухенвальд и его филиалы, достал пистолет и равнодушно нажал несколько раз на спусковой крючок.

С лязгом открылись следующие двери вагонов-телятников, и новые волны заключенных, хватая воздух ртами, словно рыбы, выкинутые штормом на берег, побежали по трапам становиться в строй.

— Быстро! Быстро! — гортанно покрикивали веселившиеся конвоиры. Образовывались новые колонны узников Бухенвальда с нашивками: P — поляки, R — русские, U — украинцы, L — латыши.

— Вперед! — дал отмашку перчатками начальник пункта приема заключенных гауптштурмфюрер СС Зоммер, когда все заключенные вышли из вагонов. Полуторатысячный строй потянулся по дороге смерти, дороге Карахо, к лагерю Бухенвальд.

От тупика железнодорожной станции до лагеря идти недалеко. Впереди уже виднелись центральные кованые ворота. По обе стороны ворот располагались деревянные корпуса комендатуры, карцер и камеры для допросов и пыток. Весь трехкилометровый периметр лагеря был окружен бетонными столбами с многолинейным проволочным ограждением. По колючей проволоке шел электрический ток высокого напряжения. Над многочисленными бараками, а их было пятьдесят два, где размещалось до полусотни тысяч узников, возвышалась труба крематория. Из нее валил черный устрашающий дым.

Узников разделили на две части. Колонну евреев направили в карантинный маленький лагерь, расположенный левее. Здесь немцы переделали старые конюшни с земляным полом под бараки. В двенадцати бараках размерами пятьдесят на сорок метров было набито до тринадцати тысяч узников. В основном были евреи и поляки, но порой размещались и русские военнопленные. Условия содержания в карантине были настолько бесчеловечные, что не поддавались разумному постижению. Ежедневно оттуда вывозили по сто и более трупов на сжигание в крематории.

Колонну славян направили через единственные центральные ворота, через которые разрешалось только входить и выходить. Кованая циничная надпись на немецком языке 'JEDEM DAS SEINE' ('КАЖДОМУ СВОЕ') на решетчатой калитке ворот леденила души проходивших узников.

В это время 'Хорьх' подполковника Ольбрихта в сопровождении охраны и бронетранспортера связи, проехав город Веймар и свернув к горе Эттельсберг, где в живописном месте среди буков и вязов в насмешку для обреченных и был построен еще в 1937 году концентрационный лагерь, через двадцать минут остановился недалеко от ворот.

Офицеры вышли из машин. Сладковато-смрадный смог стоял над территорией лагеря. Из трубы крематория выходили черные клубы дыма. Ни одной пролетающей птицы. Осенние краски — грязно-желтые, серые, мрачные. Листья близстоящих деревьев и кустов пожухли, скрутились. Только монотонно-шаркающий стук деревянных башмаков, да окрики конвоя, да лай разъяренных псов. Полосатые люди-зомби, еле держась на ногах, проходили мимо. В глазах — обреченность и страх.

— Разрешите остановить колонну, — обратился к Ольбрихту его адъютант старший лейтенант Кессель.

— Нет, не надо! Подождем. Идите обустройте личный состав сопровождения. Здесь рядом казармы СС. Я и майор Шлинке покурим. Встретимся в штабе комендатуры. Связисты дежурят круглосуточно, посменно. Выполняйте!

Увиденная картина усилила гнетущее настроение Франца. Их два раза обстреляли американские истребители, когда они добирались сюда. Пришлось прятаться, как зайцам. А здесь — этот ад.

'Надо терпеть, Франц, — поддержал друга Клаус. — Готовится серьезная операция. Отбор офицеров РККА — маленький шаг в его подготовке'. — 'Все это правильно, Клаус, но тяжело смотреть на эти ходячие трупы. Ведь это мы, немцы, виноваты в геноциде народов Европы', — Франц сжал зубы. Шрам, отпечаток сражений под Курском, натянулся, побагровел. — 'Это хорошо, что ты это осознаешь...'

— Вы мне что-то сказали? — к Францу повернулся майор Иоганн Шлинке с сигаретой в руке.

— Нет. Это мысли вслух.

— А-а... Страшное место, господин подполковник, замечу вам. Закурите?

— Нет. Я не курю, вы это знаете.

— Я покурю, — Шлинке сделал несколько коротких затяжек, всматриваясь в проходящую колонну. Лицо бледнело. Взгляд злой, осуждающий. — Господин подполковник, зачем вы меня сюда привезли? Помочь узникам мы не можем. Совершить диверсию — глупо. Еще не время. Рано или поздно всех эсэсовцев мы перевешаем. От правосудия никто не уйдет.

— Не сомневаюсь, господин майор, — Франц сдержанно улыбнулся. — У вас хватка железная. Нервы, правда, немного шалят, но спали в дороге хорошо. А цель ваша следующая, — Франц придвинулся ближе к майору. — Будете мне помогать отбирать среди узников командный состав Красной армии. Из них мы организуем штрафные батальоны.

— Что? Штрафбаты? — Киселев поперхнулся дымом, закашлялся, выбросил окурок. — Зачем? Вы думаете, русские командиры пойдут воевать против русских?

— Почему бы и нет? Русская освободительная армия Власова в своем составе насчитывает тысячи военнослужащих. Ее силы используются на различных фронтовых участках. Воюет армия неплохо. Дерется ожесточенно.

— Полная ерунда. Кто хотел, уже давно перешел на сторону фашистов. На дворе ноябрь 44-го года. Советская армия на пороге Германии, — отреагировал жестко Киселев. — А с власовцами, — глаза офицера Смерша загорелись недобрым блеском, — у нас будет отдельный разговор. Я буду слабым помощником в вашем деле.

— Не волнуйтесь, господин майор, — спокойно отозвался Ольбрихт на нервозность русского разведчика. — Основная работа проведена. Списки составлены, люди отобраны. Всего четыреста командиров РККА разного ранга. Из них мы отберем костяк, кто будет командовать подразделениями. Кроме того, эти штрафбаты не будут участвовать в боевых действиях против Красной армии. Это я вам гарантирую. Они нам понадобятся для других целей.

— Что еще за цели? — Киселев подозрительно посмотрел на Ольбрихта.

— Разговор об этом будет позже, не торопитесь. Предписание вы получили. Приказом генштаба сухопутных войск вы назначены офицером оперативно-мобилизационного управления. Сейчас подчинены мне. Так что не артачьтесь. Выполняйте свои обязанности. Больше молчите, доверьтесь моей интуиции. Недаром ко мне приходят видения. Главное — в лагере не сорвитесь. Я видел, как вы сжали кулаки и выбросили с остервенением окурок. То, что мы уже увидели и еще увидим, — это действительно страшно и омерзительно. Но надо терпеть. Я вас убедил?

— Хорошо, — недовольно ответил русский разведчик. — Посмотрим, что из этого выйдет.

Когда последние узники прошли через ворота и путь в лагерь был свободен, к Ольбрихту устремился дежурный по комендатуре. Молодой офицер извинился за задержку и пригласил гостей в штаб. По дороге он докладывал о выполненном задании.

— Списки подготовлены, господин подполковник. Русские заключенные отобраны согласно телеграмме Главного административно-хозяйственного управления группы 'Д'. Также был звонок из генштаба. Проблем с отбором не будет. Пожалуйста, заходите, — эсэсовец открыл перед Ольбрихтом тяжелую кованую калитку. Франц остановился, пальцем указал на надпись:

— Кто это придумал?

У дежурного офицера СС, воспитанника гитлерюгенд, загорелись глаза.

— Хорошая фраза, господин подполковник. Каждому воздается по его заслугам. Это справедливо.

— Значит, все, кто содержится у вас под стражей, заслужили такую участь?

— Я не думал над этим вопросом. Но раз они здесь — значит, так надо, — парировал офицер. Затем он вытянулся и заученными когда-то лозунгами ответил: — Мы, немцы, вершители судеб мира. Наш фюрер ведет нас к победе. Он освободил нас от такой химеры, как совесть. Кто здесь находится, за что, я не должен думать и осуждать. Проходите вперед, господин подполковник. Комендант лагеря оберфюрер СС Герман Пистер ждет вас.

— Хороший ответ, лейтенант. Вы далеко пойдете по служебной карьере.

— Хайль, Гитлер! — звонко выкрикнул молодой немец, вскинув руку и щелкнув каблуками, вытягиваясь во фрунт. На его лице сияла улыбка от похвалы.

— Хайль, — тихо, без эмоций ответили офицеры и вошли через калитку вовнутрь лагеря.

Пройдя комнату дежурного по комендатуре и поднявшись на второй этаж, они очутились в приемном бюро коменданта, вошли в его просторный кабинет. Сразу бросился в глаза огромный портрет фюрера, висевший на стене позади рабочего стола Пистера. Офицеры вскинули руки в официальном приветствии члена нацистской партии. Оберфюрер СС* небрежно поднял руку и встал из-за стола. Глаза цепкие, настороженные. Лицо опухшее, с глубокими морщинами, но чисто выбритое. Волосы редкие, зачесаны назад. Серая форма слегка помята, на черных петлицах — два дубовых листа, на погонах из серебряного жгута — две четырехлучевые звездочки полковника. На столе — фуражка офицера СС с немецким орлом, державшим свастику, и черепом по центру околыша.

— Присаживайтесь, господа офицеры. Я вижу, у вас серьезное дело ко мне, раз приехали из Берлина.

— Спасибо, оберфюрер, — Ольбрихт снял перчатки, фуражку, положил их на стол. Прошелся спокойно по кабинету, дав понять коменданту, что они здесь на равных, подошел к окну, которое выходило на огромный аппельплац. Его взору предстала страшная картина лагеря смерти. Несколько тысяч вновь прибывших заключенных стояли на плацу в тревожном ожидании своей участи. Вдали виднелись бараки. Много бараков: однотипных, деревянных, холодных, с огромной скученностью узников в них. Вокруг лагеря — проволочное заграждение. Часовые — в стационарных вышках. Наряды с собаками — по внешнему периметру. По-прежнему из трубы крематория валил черный смрадный дым.

— Жалкое зрелище представляют прибывшие заключенные, — отвернувшись от окна, произнес Франц. — Я надеюсь, господин оберфюрер, вы нам отобрали не таких доходяг.

— Эта партия прибыла из Латвии, из лагерей Кайзервальда и Дондангена. Состояние заключенных удручающее, — ответил Пистер. — У нас содержание хорошее, более чем достаточное по нормам для жизни и работы. Многие промышленники из Веймара стоят в очереди, чтобы заполучить наши трудовые резервы. Но лучшие экземпляры идут для военной промышленности в наш филиал в Дора-Миттельбау.

Тогда я спокоен, господин оберфюрер, — Франц присел на стул рядом с майором Шлинке. — Думаю, мы не станем виновниками перебоев в работе объекта, отобрав у вас несколько сотен заключенных, и оружие возмездия будет выпускаться усиленными темпами. Не так ли, господин оберфюрер?

Франц внимательно смотрел в глаза коменданта. Оберфюрер вздрогнул, облизал пересохшие губы. Он понял, что подполковник — не пешка генштаба, коль знает о сверхсекретном заводе по выпуску ракет Фау.

— А почему именно русские военнопленные, притом офицерский состав? Можно узнать, господин подполковник? — комендант уклонился от дальнейшего разговора по объекту 'Дора'.

— Хочу понять таинственную русскую душу, господин оберфюрер.

Майор Шлинке вскинул брови, но промолчал. Он воспользовался советом Франца говорить тогда, когда спрашивают, и пока не произнес в кабинете ни одного слова, но внимательно слушал разговор старших офицеров.