Кастор Прайд. Хохот шута.

И я почему-то сразу понял, что уж теперь-то мы точно на самом дне. Там где существует только одна дорога. Вверх. Оставалось по этой дороге пройти. Но для этого здесь должно было стать тихо. Тихо!

— Не ори! — у Дамми было перекошенное лицо, но несгибаемо твердый голос. — Все рано не перекричишь.

— Откуда он идет Серебро?! — я бешено закрутил головой. — Где эта сволочь?! — я выхватил меч. — Кляп я уже подготовил!

Я вертелся на месте, но видел пока лишь одно. Дно. Странное, загадочное дно. Здесь было сухо. Почти как в пустыне, только вместо золотого песка, серая крошка земли. Ещё здесь был на удивление свежий воздух. Легкий, ясный он застыл в пустоте и его не тревожил даже самый яростный жест.

Консервативная тьма неожиданно уступала свое законное место бродяге сумраку, так что видеть я более-менее мог, хотя и не слишком далеко. Но на что мне здесь было смотреть? Все что надо я слышал. А узкие неглубокие борозды, пологие воронки и непонятно откуда взявшиеся пирамидки из потрескавшихся комьев земли можно было с легкостью не замечать.

Вдруг глубинный сумрак озарил яркий, нервический свет. Алиави! Они проснулись и вновь не желали покидать пристанище своих бунтующих мгновений. Свет бросился во все стороны и тут же отступил. Он не смирялся с поражением, но научился уважать своего противника. Он отступал лишь для того, чтобы ударить, но разве он ожидал, что его ударят первым.

Туго сжалась невидимая петля хромающих веков. Медленно, очень медленно поднялись и тут же опустились безнадежно опоздавшие руки. Омут времен показал, наконец, что в его пределах нет места для суеты. Нет места для мгновений. Алиави все ещё горели, но это был уже не победный огонь, а отчаянная ярость упрямства.

— Вроде началось, Серебро!

— Что, началось, обагри меня кровь?! — Дамми злобно смотрел по сторонам.

— Лишь Диос знает, — мысли замедляли свой трусливый бег. — А может даже и не он.

Но, тем не менее, действительно началось. Что? Неважно. Важно, что когда оно закончиться, то нас уже здесь не будет. А вот где мы будем, как раз и должно было решиться в ближайшие... нет, не мгновения. Не часы, не годы и не что из того, к чему мы так привыкли. Зиккурат времени неумолимо проседал, намериваясь провалиться, как только закончиться короткий перекур.

Я в очередной раз медленно повернул теряющую ориентацию голову и с содроганием увидел, как предатель-сумрак порождает из своих пределов каких-то невообразимых, невозможных созданий. Размеренной, чуть виляющей походкой они двигались в нашу сторону. Они никак не могли умереть, эти многорукие, безглазые, полуголовые. Они слишком давно застыли на дне времен. Так давно, что уже научились его любить.

— Слава крови! — Дамми тяжело, но удовлетворенно вздохнул и вытащил нож. — Наконец-то хоть кто-то живой.

— Думаешь, у них дурные намерения?

— Я давно уже не о чем не думаю, Черный, — нож хищно крутанулся, рассекая вязкий воздух. — И тебе не советую. Бывает так, что мысли вредны.

— Так часто бывает, малыш! — Барги улыбался, глядя из-за моей спины. — А вот меч всегда прав! Это конечно до тех пор, пока кто-то не доказал обратное. Но заклинаю! Не слушай! Никогда не слушай этих гнилых доказательств!

Он засмеялся, и этот грохочущий смех на миг затмил даже не затихающий крик неведомого затворника дна. И как всегда стало чуть легче, чуть проще и заметно веселее. Я покрепче ухватился за рукоять и поспешил за набирающим скорость цвергом. Туда где не было зачем и почему, а было лишь кто и кого.

В первого красавца с отвисшей почти до земли пастью Дамми врубился словно штопор в ненавистную пробку. Врубился и вышел позади него, оставив за спиной искромсанные ошметки жестокой природы. У меня, увы, такой изящный маневр не прошел, несмотря на весь проснувшийся энтузиазм. Правда и противник мне достался куда как поколоритней.

Двухсарковая и Валот знает сколькисуставная рука неожиданно выскочила откуда-то снизу и едва не отправила меня на преждевременную аудиенцию к Погонщику. В последний момент мне удалось подобно юной танцовщице изогнуться и уйти от острых, серых когтей. Не глядя, я отмахнулся мечом и без особого удивления врезался в рыхлую плоть. Кажется, он закричал. Правда, я не слышал. Через пару секунд я закончил и перешел в новое наступление.

На первый взгляд все было просто замечательно. Дамми шел как волк сквозь ромашки. Мои эпитеты были явно скромнее, но также вполне убедительны. Наши враги были страшны, огромны и немногословны. Но слишком долго они бродили по этой без сомнения проклятой земле. Слишком долго они были заложниками времени, в котором нет места мгновениям. Но ведь смерть это и есть мгновение. Мгновение, которые все еще оставалось у нас. И мы могли потратить его по своему выбору. Либо на себя, либо на них. Выбор между костью и короной.

Я сразил очередное недоразумение жизни и едва не захлебнувшись яростным смехом, отсалютовал мечом обезумевшему от крови Даминиону. И вот тут петля затянулась окончательно.

Задрожал и почти погас свет поникших алиави. Забился и застыл в онемевших легких воздух. Меч опустился и замер. Я буквально чувствовал, как вокруг меня умирают мгновения. Как исчезают легкость и ритм движений. Теперь я мог сделать лишь один шаг или один удар, а может быть и один вздох. Большего мне было уже не дано, а скоро должны отобрать и это.

Я коротко взглянул в сторону Дамми. Тот, похоже, понял все ещё лучше меня. Он стоял абсолютно неподвижно и терпеливо ждал, когда лишенный волос и совести урод подойдет к нему вплотную. Тогда и только тогда у него будет шанс решить дело одним стремительным ударом.

Будет ли этот шанс у меня? Я не знал. Но я хотел бы знать. Я хотел бы знать смогу ли пережить свою следующую схватку, герольд которой уже трубил у меня под ухом. Ко мне лениво приближался тот, кто никогда не жил мгновением. Кто был так слаб и кто стал так силен сейчас.

Он подошел и я ударил. Ударил в первый и в последний раз. Хотя я бы конечно предпочел бить и бить пока не устанет рука. И проклинать её за усталость. Я ударил, и он не упал. Лишь отшатнулся, судорожно закрывая многопалой рукой опасную, но, увы, не смертельную рану.

— Шаг назад! — голос Барги был суров и жесток. Он отдавал приказ и не сомневался в его исполнении.

Впрочем, ему и не стоило сомневаться. Его редкие приказы я всегда выполнял беспрекословно и практически бездумно. Я быстро шагнул назад, истратив ещё одно бесценное мгновение, а на том месте, где только что стоял вдруг оказались длинные острые клыки.

— Падай!

Я упал спиной на теплую землю и в последнем усилии разрезал мечом промелькнувшее надо мной тело. Мгновения истекли. Я лежал, а рядом дико хохотал вновь спасший меня старый шут.

— Живой?! — вопрос пролетел где-то надо мной, едва задев истерзанным крылом.

Дамми все также непоколебимо стоял на чужой земле, а у ног его лежал бесславно-мертвый враг. Похоже, он в отличие от меня потратил на схватку лишь одно мгновение. И ещё одно на этот сентиментальный вопрос. Признаться, никак не ожидал от него такой заботы.

К сожалению, взаимностью я ответить не мог. Мой лимит мгновений был исчерпан, не побоюсь этого слова до дна. Я с трудом нашел взглядом поникшие, засыпающие белоснежные бутоны. Засыпающие или умирающие? Я искренне надеялся на первое и внутренне смирился со вторым. А вот смириться с тем, что и мне самому возможно вскоре предстоит стать вторым, было гораздо сложнее.

— Горите, сволочи, — одними губами прошептал я, все более остро чувствуя, как неторопливо засасывает в себя черный бездушный омут чужого, безликого времени. — Горите, раскрои вас Погонщик.

Но они не горели. Они проиграли и теперь спасали то немногое, что ещё можно было спасти. И я, увы, в это немногое отнюдь не входил. Они оставляли меня, оставляли именно в тот момент, когда я так нуждался хоть в какой-то поддержке. Оставили они, но не другие.

— Никогда не жди, помощи, — я не видел древнего рыцаря, но голос его был неправдоподобно близок. — Помоги сам. Себе и тому, кто рядом. Знай, что сможешь отдать и помни, чего не должен потерять.

Что я мог отдать? Что осталось? Что могло остаться у потерявшего свое время? То же, что и всегда? Смех? Но хватит ли его? Хватит ли меня? Смогу ли я засмеяться там, где не услышу этих веселых нот? Смогу?! Ну же! Смейся Черный шут! Смейся так, будто на троне, а не на дне! Хохочи, словно ты сам Диос!

Я широко раскрыл рот и заставил себя смотреть, как приближается ко мне высокая, неестественно изогнутая фигура с косами вместо рук (вместо шести рук). Я смеялся. Я должен был смеяться. Я поставил бы последнюю бутылку вина на то, что смех мой сотрясает эти забытые зарей пределы.

И если и было в этих глубинах место безумию, то сейчас оно пьяно приходило ко мне. Я лежал и беззвучно хохотал над жизнью, смертью и самим временем. Я хохотал о прошлом и будущем, веках и мгновениях. И смех мой, пока ещё мой, все больше становился чужим и далеким. Смехом не пьяного шута, но трезвого дурака, который будет смеяться над отражением своих кривых глаз.

— Горите! — я не говорил, я смеялся. — Горите так, будто вокруг дубы и илархи! Как будто к нам идут не кошмары горьких болот, а ласковые, нежные феи! Горите, проклятые цветы! Сгорайте, но вытаскивайте меня из этого ржавого капкана! Дайте! Дайте мне ещё ваших сладких мгновений!

Я хохотал, смешивая ярость и слезы. Я дарил все, чем владел, и я бы убил любого, кто усомнился в моем баснословном богатстве. Я задыхался, едва успевая проглатывать, медлительный, мешающий воздух. Гнев, отчаяние, мольба, приказ, скорбь, — в этом смехе было действительно все. Все! Но много ли это, когда твоему палачу остается сделать всего пару шагов.

— Горите!

Я почти перестал слышать бьющий набатом крик. Не крик, смех приходил ко мне без стука и сомнений. Смех, который вырвется со дна, и отразиться от испуганных небес. И который не запомнит ни того, ни другого.

— Горите! Горите, демоны!

Лишь на миг вспыхнули алиави. Лишь на миг вновь была прорвана глухая стена времени. Миг, который ворвался в меня сотней жизней. Который дал мне силу, злость и удачу. Который позволил встать и ударить. Ударить и улыбнуться, засмеяться. И главное ощутить, что смогу ударить опять.

Я посмотрел на Дамми. Он все также непоколебимо стоял на равнодушной земле. Вот только у ног его лежал уже не один, а три трупа. Он медленно повернул голову в мою сторону и усмехнулся.

— Не думал, что опять увижу тебя живым, Черный, — голос цверга был усталый. — Не думал, кровь свидетель.

— Но хотя бы надеялся?

— Свою надежду я изнасиловал и убил лет сто назад.

— Может время завести новую?

— Боюсь, для нее уже приготовлен нож.

Я снова рассмеялся и вопросительно посмотрел в печальный сумрак. И если верить его ответам, то у нас оставался последний враг — крик.

— Ну что, последняя смерть на сегодня? А, Серебро? И сразу будет тихо. Тем более, у нас осталось не так много времени, — я тревожно взглянул на окончательно угасшие алиави.

Волшебные цветы в своей последней милости дали нам столько мгновений, сколько смогли, но хватит ли этого для выплаты долга Хозяину болот? И что будет, когда мгновения истекут, а крепкая, незримая петля так и не отпустит. Скорее всего, после этого не будет ничего. Совсем ничего. А это, пожалуй, слишком мало.

— Скажи куда бить, Черный, — на этот раз алый цверг был крайне серьезен.

— Знал бы, уже ударил.

Я ухмыльнулся. Да, я бы ударил. Я бы бил пока руку не свело судорогой. И тогда я бы стал бить другой рукой. Куда? Вот вопрос, на который никто не хотел отвечать. Куда, если он повсюду? И было ли вообще куда бить? Не заказал ли Хозяин болот невозможную жертву? Я лишь все крепче сжимал рукоятку меча, не зная и боясь ответов. А потом крик стал ближе. Ближе чем возлюбленная весенней ночью.

Он ворвался в меня как разбойник в захваченный замок. Гневный, жестокий, объятый злым весельем он желал грабить убивать и мчаться дальше. Так мог бы ворваться я сам. Нет, не мог бы. Именно так я и врывался. И именно поэтому я не был ни удивлен, ни испуган. Наоборот, я как-то странно успокоился и впустил его, громко захлопывая тяжелые двери за незримой спиной.

— Кто ты?

Он не отвечал. Он не слышал вопроса. Он давно уже ничего не слышал, — узник Великих болот, запертый там, где засыпающее время навсегда поглотило его, оставив только невыразимую боль и страшные грезы. И в этих оживающих грезах он порабощал любого, кто набирался наглости, глупости и удачи войти в его дальний чертог, превращая их в воскрешенное воплощение своего безумного разума. И сейчас он желал поработить нас. Да вот только у нас ещё оставалось пара хохочущих мгновений.

Он сковывал мое тело, разум, и я должен был ужасаться ему. Но разве я мог ужасаться. Разве я мог в страхе припадать на колени, когда мне хотелось встать в полный рост и взять его за бесплотное горло. Но неужели у меня было на это время? Да. Да?!

Время... Только сейчас, какой-то невыразимой глубиной я осознал как много можно вместить в одно неразличимое мгновение. Как много любви и ненависти, жестокости и милосердия, гения и глупости (особенно глупости). Ведь именно мгновение открывает дорогу жизни и смерти, возводит на трон и стряхивает пыль с савана. Так, неужели это значит, что достаточно и мгновения?

— Тебе достаточно мгновения?

Он вновь не ответил. Быть может, опять не услышал, а может, просто не осознал. Я повторил. И тогда крик неожиданно дрогнул. Что-то новое, прекрасное набросилось на него пьяной невестой и умоляло не отпускать. Что-то такое, о чем он всегда втайне мечтал, хотя никогда не верил. И вот теперь он впервые не знал продолжать ли ему мечтать или начать, наконец, верить.

— Бери.

Я отдавал ему все, что у меня осталось. Все мгновения, без сожалений. Их оставалось совсем немного, но ведь ему нужно было ещё меньше — одно! Одно мгновение, которое вырвет его из этого гибельного омута, где нет надежды ни на жизнь, ни даже на смерть. Мгновение, которое станет его новым домом и последней остановкой. Которое подарит ему мир и покой.

— Бери!

Но он все ещё был тем прежним. Сводящим с ума, пожирающим пустоту, стонущим, гибельным криком. Он оставался им слишком долго, для того чтобы сейчас можно было так ясно и легко уйти. Он просто не знал, как это сделать. И не было никого, кто бы мог ему подсказать.

И он желал не взять из протянутой руки, но отрубить дающую руку и подобрать испачканный кровью и грязью дар. Так было привычней, так было надежней, да и результат, в общем, не слишком разнился. Но вот только эта рука была рукой Черного шута, и он отчего-то ей сильно дорожил.

И я больше не давал. Больше не предлагал и не просил. Теперь это бьющееся мгновение было той клеткой, в которой я должен запереть зверя, прежде чем он сомкнет клыки на моем горле. И этот зверь несся ко мне как грешный ветер. Ему оставался последний прыжок. И он был совсем недолог. Но разве ему сравниться с мгновением?

Последняя слеза увитых сном алиави. Последнее обрекающее мгновение. То самое, которое так не хотело отпускать меня обратно в усталый мир. Оно было прекрасным и надежным щитом. Но сейчас мне больше не нужен был щит. Только меч, карающий само время.