Поселяне стали возвращаться. Вскоре в мисках заплескалась похлебка из козлятины, по кругу пошел кусок сыра, от которого каждый отхватывал ломоть. Только от вина все дружно отказались.
* * *
Роберт шагал по древней, мощенной плитами дороге. Слоистый, выщербленный за прошедшие века камень, кое-где выдавило и покорежило, несколько плит стояли торчком. И все же, случись нужда, по такой дороге можно было пройти не только пешему, но и конному.
Ему указали направление, да этот заброшенный путь до наезженного Никосийского тракта. Солнце припекало. Гамбизон под кольчугой промок от пота. Какое-то время Роберт стоически терпел неудобства, но здравый смысл, в конце концов, победил: он снял кольчугу и аккуратно уложил в мешок — в случае опасности легко достать и натянуть — туда же сунул насквозь мокрую поддевку и зашагал дальше в одной тонкой рубашке. По-весеннему прохладный ветерок быстро освежил. Идти стало веселее.
Сколько хватало глаз, вокруг простирались пологие холмы, как ножом прорезанные дорогой. Даль терялась в дымке. Все вокруг: и желто-серо-голубые холмы, и дорога, и древ-ние, похожие на бледные миражи развалины припорошило невесомой, невидимой пылью, съевшей яркие краски. И — тишина: ни шороха, ни звона, ни птичьего писка или хлопанья крыльев. Только скрип песка под подошвами да дыхание путника тревожили, сотканную из пылинок вечность.
К полудню Роберт утомился, не столько от ходьбы, сколько от однообразия окружающего пейзажа. Иногда ему казалось: обернись — за спиной так и стоят хижины безымянной деревушки, и Орм, проводивший Роберта до окраины. Он оглядывался: но за спиной, как и впереди разбегались во все стороны безлесые холмы.
Развалины у самого края дороги явили себя внезапно. Только что смотрел на это место — ничего не было. Стоило моргнуть — у обочины раскатились белые в серых прожилках мраморные блоки. Частью они были раскиданы по ровной, присыпанной песком площадке, частью еще держались друг за друга, образуя стену, вернее — воспоминание о стене. Сохранились две ребристые колонны с резной мраморной перемычкой. Чуть дальше — остов еще одной стены.
На обочине стоял маленький, давно разрушившийся или кем-то разрушенный храм. В таких, знал Роѓберт, поклонялись древним богам. На его родине храмы, что поновее, приспосабливали под церкви. Этот был совсем старый, ни на что не годный. Как, отживший свое человек. Даже к простому нетрудному делу его не приставишь. Такой годится только для неспешной неоѓбязательной беседы, и то если тебе интересно.
Поколебавшись, франк шагнул за призрачный, обозначенный двумя колоннами порог. Остов стены отбрасывал какую-никакую тень. Роберт сбросил мешок и присел на прохладную почти не выщербленную, не изъеденную временем плиту.
Лепешка, кусок сыра, вода — немудрящий обед вызвал неожиданное чувство благодарности. Кому? Он бы не смог объяснить. Но оно было. Просто, потому что — тень после жары, потому что — вода смыла хрустящий на зубах песок; потому что — отдых, когда устал.
Старуха появилась внезапно и бесшумно — вышла из-за камней и неѓзряче побрела, шаря впереди себя руками. Она нащупала, одиноко стоѓявший, обтесанный камень, провела по одной грани рукой, отступила и чутко прислушалась. Не желая пугать слепую, Роберт мягко произнес:
— Не пугайся, бабушка. Я одинокий странник и не причиню тебе вреда.
Она шагнула в его сторону, на лицо упал свет. Сплошные морщины. Где были глаза, можно понять только по сведенным бровям.
— Кто это забрел ко мне? — неожиданно ясным голосом, спросила гостья по-гречески.
— Я — франк, крестоносец, — отрекомендовался Роберт и прибаѓвил на всякий случай, — но тебе не стоит бояться.
— Мужчина молодой, сильный, усталый... Хотя, не очень молодой. Скажи, седина уже сверкает в твоих волосах?
— Есть немного.
— Ты из дальних краев. Франк, это имя?
— Нет. Так зовут мой народ. Неужели не слышала?
— Нет. Вы, наверное...
Она не стала продолжать, а он не смог понять. В этой женщине было нечто, не поддающееся простому пониманию. Мысль ускользала, не позволяя себя придержать, ухватить... Так смотришь на старинную хрупкую вазу. Одно неосторожное движение, и она рассыплется, но ты замер, завороженный даже не красотой, тенью божественной красоты, засѓтывшей в хрупком сосуде.
— Как ты здесь оказалась? — осторожно спросил Роберт, только сейчас сообразив, что не заметил в округе никакого жилья.
— Я всегда тут жила. А ты?
— Возвращаюсь.
— Где же твой дом? Ах, да, ты говорил — франки...
— Это далеко на севере. Сначала Греция, потом Хорватия, потом Лотарингия, а уже за ней франкское королевство.
— Как много народов. Как много!
Она что, сокрушается? Сумасшедшая? Последняя мысль отдавала тухлятиной.
Слепая женщина в свободной черной тунике стояла перед языческим алтаѓрем прямо как копье, устремленное вершиной к небу, стояла на границе тени в столбе солнечного света, который обтекал ее, создавая едва виѓдимый сияющий контур. Будто нарисованную черным фигуру обвели тонѓчайшей золотой каймой.
— Тебе еще далеко идти. Отдохни здесь, поспи. Я желаю тебе верѓнуться... Вернуться к себе. Поспи.
Она слабо шевельнула ладонью — прощальный жест, задремавшему путнику — и зашла за алтарь, растворившись в сумраке.
Роберт открыл глаза, тень от стены удлинилась. Под головой — дорожная сумка, с боку аккуратно пристроен меч. Как укладывался, он не помнил. Сидел, блаженно расслабившись... потом слепая... 'желаю тебе вернуться...' К себе?
Он начал энергично собирать вещи, попутно стряхивая остатки сна. Тот постепенно уходил, оставляя по себе легкое золотистое мерцание — абрис тонкой фигуры.
До тракта он добрался только через сутки, и сразу пристроился к небольшому купеческому каравану. Роберт был готов купить лошадь, но свободной не нашлось. Предлагали осликов, но очень маленьких. Пришлось бы всю дорогу бороздить ногами по земле. Впрочем, часть пути он проделал на повозке, уговорившись присматривать за товаром и за хозяином, хотя оживленная дорога, была на взгляд франка безопасной. Туда-сюда постоянно сновали маленькие караваны и одиночки. Попадались и крестоносцы, но ни одного знакомого лица Роберт не разглядел.
Никосию окружала стена древняя как сама эта земля. Она походила на стену в Эль Кайре, только в высоту была поменьше. Тафлар, помнится, говорил, что ту, египетскую построили тысячу лет назад. Здешняя была покрыта такой же серой грязью, за многие века спаявшей камни в крепчайший монолит.
К раскрытым о полуденную пору воротам стояла очередь из повозок. Пешие одиночки проходили отдельно, в небольшую калитку. За вход с каждого взимали медяшку. Монета перекочевала из робертова кошеля в широкую как половник ладонь стражника. Длинный, темный коридор открывался в нестерпимо сияющий солнечѓный никоссийский полдень.
Пестрый, дико галдящий на разных языках, водоворот принял пропыленного путника в свои объятия. Вспомнился въезд в столицу Египетского халифата. Там Роберт двигался верхом, осматриваясь из-за спин стражников. Здесь перед глазами все время мелькали лица: бледные, смуглые, желтые, совсем черные. Навалились запахи: пот, гнилые фрукты, вонь экскрементов, чесночный дух, перемежающийся волнами приторных благовоний, которые тут же перебивала кислая винная отрыжка.
Франк продирался через этот пахучий муравейник наугад, без всякого направления, на мгновение даже позабыв, зачем здесь оказался; шел расталкивая и обходя; пробирался вдоль стенок и прилавков; одной рукой придерживал ножны, другой кошель на поясе (его содержимым поинтересовались уже не раз и не два). Подгоняя, колотила в спину сумка.
Наконец шум и толкотня остались позади, Роберт вывалился в узкую тихую улочку. С торжища сюда доноѓсились отдельные особо визгливые голоса да пронзительные звуки непонятного происхождения. Убитое до каменной плотности, пространство между домами по верху перекрывали деревянные галерейки, перекинутые с одной стороны улицы на другую. На перилах и веревках сушилась одежда. Кое-где из-за стен высовывала зеленые усы виноградная лоза. Дома теснились, создавая ощущение каменной толчеи. У одного такого, стиснутого соседями дома, привалясь к стене, стоял грек в широких коричневых штанах, распахнутой на груди красной рубахе и красѓной феске.
— Не желает ли путник остановится на ночлег? Ужин и лавка в общей комнате — четыре динария, — и с сомнением оглядев запыленную одежду, — отдельная комната и стол — десять динариев.
Последние слова прозвучали, впрочем, без всякой надежды.
— Я, может быть, воспользуюсь твоим гостеприимством, — откликнулся Роберт по-гречески. — Только укажи сначала, где тут, в городе стоят крестоносцы.
— А везде. Тебе какие нужны? франки, лотаринги, норманны, германцы?
Семь лет назад местные всех европейцев называли франками. Различать, что ли, научились?
— Франки.
— Пойдешь по нашей улице до горшечников, от них свернешь налево и вверх, на холм, — равнодушно объяснял грек, потерявший всякий интерес к путнику.
Поплутав, — объяснение оказалось далеко не исчерпывающим, — Роберт по невероятно загаженной улочке-щели выбрался на возвышенность. Здесь дома стояли свободнее, кое-где за заборами робко зеленели одинокие деревца. Чем дальше от торговой площади, тем больше становилось зелени. Улицы были шире и чище.
В тихом квартале он отыскал нужное поместье. Дома видно не было, его закрывали забор и сад. В калитку, рядом с воротами пришлось долго стучать. Наконец в крохотное оконце выглянула угрюмая бородатая физиономия.
— Чего надо? — спросил обладатель лохматой рожи на лангедоке.
— Барон Больстадский, барон Геннегау, Соль Альбомар здесь остановились?
— А кто ты такой, чтобы я тебе отвечал? — с ленивой издевкой спросил страж.
— Они меня ждут.
— Никого они не ждут. А кого ждут — не тебе, голодранцу, чета. — Охранник, похоже, развлекался. Доконали беднягу жара и мухи.
Мешала решетка, а так бы Роберт аккуратно впечатал свой куѓлак в наглую рожу соотечественника. Но для того она и поставлена... решетка, конечно, не рожа.
— Иди и передай, тем, кого я назвал, что их спрашивает Роберт.
— Какой?
— Никакой. Так и передай Никакой Роберт. — Бывший граф Парижѓский сдерживался из последних сил.
— Шел бы, ты, Никакой, своей дорогой!
— Эй, Фарон, кто там? — прогремел за спиной стража до боли знакомый хриплый бас.
— Хаген! — оставалось надеяться, что тот не покинул пределы слышимости. — Хаген, это — я, Роберт!
Озадаченная таким нахальством побродяжки, рыжая физиономия еще несколько мгновений отсвечивала за решеткой, а потом с подвизгом взмыла куда-то вверх. На ее месте мелькнули сапоги. Лязгнул засов, дверь затряслась. Хаген так спешил, что погнул железный штырь, запирающий калитку. Засов перекосило. Нещадно ругаясь, великан со всего маху шарахнул в дверь плечом, на что та жалобно застонала, но не поддалась. Из сада уже доносились возбужденные голоса. На шум сбегались обитатели имения.
— Хаген, ты чего расшумелся? А с Фароном что? — Соль.
— На нас напали, или мы нападаем? — Лерн.
— Погоди, господин Хаген, подмогну, — Гарет.
— Гарет! — позвал Роберт, притиснувшись вплотную к решетке. — Ты живой?
— А-а-а! Отойди, Хаген. Я ее сейчас вышибу!
Его обнимали, били по плечам и спине, опять обнимали. Кто-то стянул с плеча мешок. Они долго бестолково топтались на пятачке у ворот.
— Мы узнали, что ты жив от Соля. Он в Иерусалиме встречался с Танкредом. Князь Галлилейский показал твое письмо.
Лерн растянулся на ложе у стола. Здесь же лежали или сидели остальные. Отмывшийся от многодневной грязи, одетый в чистую тунику Роберт, пощипывал виноград, запивая его густым терпким вином. Он уже вкратце рассказал о своих злоключениях, однако в под-робности не вдавался. Его удерживало опасение, что, провоевавшие в Святой земле много лет, по нескольку раз раненые, друзья с настороженностью отнесутся к его дружбе с сарацином, родственником самого Селима Малика. От друзей же Роберт услышал печальную повесть о несчастьях Болдуина, нынешнего короля Иерусалима и выпил скорбную поминальную чашу по их другу Годфриду, первому Иерусалимскому монарху.
— Ну, с Хагеном все ясно — воевал до последнего. Он мне успел рассказать. А ты, Соль?
— Пристал к госпитальерам. Помнишь странноприимный дом в Иеруѓсалиме? При нем устроили больницу. Ходил за ранеными. Я бы и сейчас там подвизался, только... Понимаешь, все дела у нас теперь творятся исключительно огнем и мечем. В том смысле, что, отнюдь, не умом и руками.
— Лечение страждущих тоже?
— Орденский капитул раздулся до невероятных размеров. Тайный совет из особо приближенных братьев собрали. Я бы еще понял, кабы они там медициной занимались. Нет. Постановили: все братья лекари — и не лекари уже — воинствующие монахи. И чтобы от других таких же воинствующих отличаться — черный плащ с белым крестом. Дисципѓлина военная, обязательное отправление всех дневных служб, а так же, обязательное участие в военных действиях. Отправили к Папе посольѓство, чтобы братство госпитальеров узаконить как орден. И — должности, должности, должности: кто печатью заведует, кто казной, кто перепиской. А кому не досталось — милости просим, помогай больным, но чтобы все согласно уставу. Когда Танкред мне показал твое письмо, я уже одной ногой на корабле стоял. Остался тебя дожидаться. Потом меня Хаген разыскал, уговорил перебраться сюда к Лерну и Гарету.
— Я слышал, — Роберт обернулся к, прятавшемуся в густой тени Лерну, — ты тоже в плену побывал?
— О, совсем не долго. У турка Торик бея. Не слыхал про такого?
— Нет.
— Он только мое имя узнал — сразу в зиндан. Воду и лепешку раз в день на веревке спускали. Темно — сиди, отдыхай. Пока я там отсыпался, двоюродный дедушка за меня выкуп прислал. И меня под белы рученьки тотчас вернули родственнику. Дед встретил опухшего со сна, решил — с голоду. Облагодетельствовал. Родной человек! Кстати, это он мне поведал, что над твоим золотом Большой Гуго как ворон вьется. Только Соль с Гаретом его и удерживали. Гуго твою военную добычу давно бы в когтях утащил, да опасался Болдуина с Танкредом. Сам знаешь, Гуго у них был не в чести с самого начала. Зато Соль вхож и к тому и в другому. Тут-то мы с Гаретом и договорились твои деньги подальше увезти, чтобы глаза всяким родственникам и их прихвостням не мозолили.
Ты тогда и Гарета и Хагена вместе с Солем из Аскалона отправил. Соль их выходил. Но почти половина твоего отряда погибла. Ясно стало — отрава. А кто отравил, пойди, дознайся. После известия о твоей смерти, остатки людей разбрелись. Дознаваться стало некому. А Гарет, только в себя пришел, говорит : 'Живой Роберт. Виденье мне было'. Знаем мы такие видения: в бреду, в горячке, что только не померещится. Он стоит на своем — живой! Итальянца, который с тобой в последний поиск уходил, и якобы чудом жив остался, выследил, расспросить хотел. Жаль, не получилось. Знаешь, Роберт, он так в твое спасение верил, что и мы засомневались. Время смутное, постоянно какие-то слухи ходят: будто могучий рыцарь сто врагов победил, из плена ушел, и халифа басурманского в Иерусалим на веревке тащит. Ерунда, конечно, а вдруг думаю это про тебя? Мало ли кто, кого хоронил? И хоронил ли вообще...
