Черт побери, да меня сейчас кондратий хватит! Хватит размышлять, пора действовать!
Я сложил руки перед грудью и между параллельно расположенными ладонями замерцала оранжевая искорка. Взмах руки, и целый столб колдовского пламени ударил в распятие, моментально превратив его в обугленную головешку. Я двигал рукой, и огненная струя металась по внутренностям церкви, разрушая убранство, и с каждой каплей волшебного пламени давление на мою душу ослабевало, дышать становилось все легче, несмотря на густой дым, заполнивший помещение. Казалось, что невидимая плита, навалившаяся на плечи, растворяется в прогорклом воздухе и тает, превращая меня из проклятого богом упыря в более-менее нормального человека.
Рядом кто-то пискнул, я повернул голову и увидел Леночку, распластавшуюся на полу в полуобморочном состоянии. Вот кого мне здесь не хватало, так это невинных жертв! Я повернулся к ближайшему окну, воздух сгустился и невидимым кулаком вышиб его, густо усеяв осколками стекла и дерева церковный дворик. Еще одно движение новообретенной магической сущности, и невидимая рука подняла Леночку за шиворот, как котенка, и бережно вынесла в окно из полыхающего ада, в который уже успел превратиться храм божий.
Огонь плясал вокруг меня, языки пламени лизали одежду и кисти рук, но не причиняли ни малейшего вреда. Едкий дым наполнял воздух, но не мешал ни зрению, ни дыханию. Целая завеса огня отрезала входную дверь, а почему бы и нет, подумал я, и вылетел в окно.
Снаружи церковь выглядела почти нормально, только первые струйки дыма начали пробиваться через щели в потолочных перекрытиях. Около разбитого мной окна по чистой случайности не оказалось горючих предметов и дым из него совсем не валил. Интересно, проклятие Спиридона связало себя с внутренним церковным убранством или все-таки со стенами? Пожалуй, лучше не рисковать.
Я представил себе, что в руках у меня невидимый гранатомет "Шмель", только в несколько раз мощнее, чем реальный, и виртуальная термобарическая граната отправилась в открытое окно. Переборщил. Я повернулся к церкви спиной и распахнул вокруг себя энергетический щит, прикрывающий от падающих осколков. В двух шагах лежала Леночка, судорожным движением я растянул щит в ее сторону и успел прикрыть ее за долю секунды до того, как первая каменная глыба ударилась о щит и мягко соскользнула в сторону. А потом начался настоящий камнепад.
Не могу сказать, сколько он длился, думаю, не больше минуты, но эта минута показалась вечностью. А потом камни перестали падать, я рассосал силовой щит и огляделся по сторонам.
Вот так, наверное, выглядит лунный пейзаж. Кругом каменные обломки, обгорелые деревяшки, присыпанные грязным снегом и практически неотличимые от камня, а остатки разрушенной церкви выглядят почти как лунный кратер. И еще отвратительно пахнет гарью.
Неподалеку послышался стон. Я поднялся на ноги, сделал два шага и увидел рядом с каменной глыбой несчастную Леночку в грязном разорванном пальтишке. Накатила волна любви, захотелось прижать ее к себе, утешить, сделать ей что-нибудь хорошее и приятное. Нет, в этом не было ничего сексуального, это была чистая и небесная платоническая любовь, какая всегда охватывает после кормления.
Завидев меня, несчастная девушка мелко затряслась и начала отползать, ее рука поднялась на уровень глаз и безуспешно попыталась сотворить крестное знамение. Губы задергались, она, похоже, хотела произнести какую-то молитву, но смогла исторгнуть из себя только неразборчивое заикающееся бормотание.
— Не бойся, — сказал я, — я не сделаю тебе ничего дурного. Позволь, я вытру тебе лицо, ты вся перепачкалась.
— Не подходи ко мне! — завопила Леночка. — Не приближайся, во имя господа! Ты дьявол!
Я печально покачал головой.
— Нет, милая, — сказал я, — я вовсе не дьявол. Наверное, я могу стать дьяволом, но, видит бог, я не хочу этого. Хочешь убить мою душу? Прокляни меня. Я верю, у тебя хватит сил, твоя вера гораздо сильнее, чем у Спиридона, и раз проклятие получилось у него, значит, оно получится и у тебя. Может быть, это и есть моя судьба — стать плечом, под которым дрогнет стена, или ключом, который откроет замок твоей души и выпустит на свободу силу глубин. Нет, я говорю не о темной стороне веры, ты знаешь, я почти не различаю светлое и темное, думаю, один только бог способен правильно отличить одно от другого. Хочешь избавить мир от меня? Хочешь открыть в себе бога? Хочешь, я дам тебе то, что не даст никто другой? Я знаю, эти слова кощунственны, Сатана искушал Христа почти теми же словами. Но я имею ввиду только то, что говорю, и ты можешь это проверить, я знаю, у тебя хватит веры. Открой себя, позволь себе поверить в свои силы. Ты заперта в одиноком теле, ты не смеешь обрести контроль над собой, хочешь, я помогу тебе? Ты думаешь, я представляю угрозу, но это не так, и ты никогда не поймешь, почему. Если не позволишь себе поверить. Поверить не в бога, всевышнего, могучего и далекого, а в себя, в ту часть тебя, что хранит малую частицу бога. Твои привычки подавляют душу, она стонет под гнетом гигантов, обычно ты не слышишь этих стонов, но иногда они прорываются. Хочешь, я стану убийцей гигантов? Внутри тебя скрыто богатство, но поверь в себя и горы начнут двигаться перед твоими глазами. Только поверь в себя. Ты готова?
Кажется, я загипнотизировал ее. Бедная Леночка смотрела на меня расширенными глазами, как удав на кролика, она больше не замечала ни крови отца Спиридона, запачкавшей мою дубленку, ни сажи и копоти на моем лице, ни противоестественного пейзажа вокруг. Она не видела ничего, кроме моих глаз, и не слышала ничего, кроме моего голоса. Я почувствовал, как гиганты поддаются. Еще немного... если хотя бы на мгновение заставить ее взглянуть на мир незамутненным взглядом, отрешиться от привычного я... как там говорил владыка Дмитрий...
— Иисус ждал темноты, — сказал я. — Ослепленный тишиной, он ждал темноты и пауки плясали на стенах. Ахим брахма аси!
Бессмысленная фраза, сама собой всплывшая в моем мозгу, сделала свое дело. Я ощутил, как мир сдвинулся, и с гордостью отметил, что в этот раз я управился почти без креста, он помог только совсем чуть-чуть, на самом последнем этапе. Глаза Леночки распахнулись и стали пустыми, и в этот момент я направил ей мощнейший мысленный посыл, самый мощный, какой только смог сотворить.
— Поверь в себе, — сказал я, и мои слова прозвучали во всех девяти слоях истины.
А потом я, обессиленный, опустился на собственную задницу, привалился спиной к куску разрушенной стены и стал расслабленно ждать конца. В пустой голове осталась только одна мысль — зачем я все это сделал?
Спустя вечность я ощутил на собственной щеке холодную, но живую и одновременно теплую маленькую, почти детскую, ладошку. Теплую внутренней теплотой, не имеющей ничего общего с кинетической энергией молекул, составляющих плоть.
— Бедный, — сказала Леночка и вздохнула. — Я прощаю тебя.
— Что? — мне показалось, что я ослышался.
— Я прощаю тебя, — повторила Леночка. — Понять — значит простить, не так ли?
— Наверное. А ты поняла?
— Поняла. Я... кажется...
Она встала на ноги и подняла руки к небу. Пространство взвихрилось вокруг нее, лунный пейзаж подернулся туманной дымкой и стал таять. Неопределенность захватила пространство и время, эти понятия перестали существовать, теперь ничто не имеет значения, только она и я, только мы с ней, мы вместе и все, нет больше ничего, кроме отражения тени бытия в наших глазах. Я понял, что она делает, и я вскочил, нет, я взлетел, одним легким движением, как будто секунду назад меня не давила чугунная тяжесть от только что совершенного чудовищного волшебства.
Мы взялись за руки и процесс пошел. Один за другим куски камня взмывали в воздух и собирались вместе, они плыли друг к другу, соединялись и сливались в единое целое. Мне казалось, что поднимающиеся стены обновленного храма поют что-то торжественное, кажется, это называется осанна, но я могу ошибаться.
— Как насчет внутренностей? — спросил я.
— Не волнуйся, — успокоила меня Леночка. Впрочем, какая она теперь Леночка, скорее уж, святая Елена. — Они не успели забыть свое место, они вернутся и все восстановится.
— Спиридон?
— Ты справишься?
— Боюсь, что нет. Нет, я не справлюсь.
— Я тоже. Его сила в нас, если изъять ее из наших сущностей, они распадутся. Думаю, он будет не в обиде. Авраам принес в жертву собственного сына, а мы с тобой принесли в жертву священника.
— В его смерти виноват только я.
— Я беру на себя половину греха.
— Почему?
— Потому что результатами греха пользуемся мы оба. Спасибо тебе.
— За что?
— Ты дал мне веру.
— Она и так была у тебя. Раньше ты не могла собрать церковь из обломков, но это не показатель.
— Я и сейчас не могу сделать это одна. Мы сделали это вместе.
— Тебя не пугает, что я вампир?
— Ты больше не вампир.
— Как это? — я сформировал клыки и продемонстрировал их Леночке.
Она фыркнула.
— Я тоже могу так сделать, ну и что? У тебя больше нет зависимости от человеческой крови.
— Как ты это сделала?
— Не знаю, я знаю только, что я сделала это и все. Да и вообще, я не уверена, что это сделала именно я.
— А кто же?
— Бог.
— Бог?
— Бог. Он обратил на нас взор и сделал то, что посчитал нужным.
— А что он сделал?
— Дал нам силы.
— Зачем?
— Откуда я знаю? Кто вообще может похвастаться, что понимает дела господни? Знаешь, Сергей, я припоминаю, что тут неподалеку, вон за тем углом, есть забегаловка. Пойдем, посидим?
— Разве это не грех?
— Мне открылось, что нет. Бог открыл мне, что большинство запретов, которые накладываются его именем, не имеют никакого смысла. Так пойдем?
— Пойдем.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПРЕЛЮДИЯ К АРМАГЕДДОНУ.
1.
Мы неплохо посидели, мы выпили на двоих три бутылки "Хванчкары", настоящей грузинской, если верить этикетке, но опьянение так и не пришло. А потом мы пошли ко мне домой, сразу с порога направились в спальню и довели возникшую между нами духовную близость до логического завершения.
— Грешить приятно, — сказала Леночка и хихикнула.
— Это не грех, — возразил я, и она снова хихикнула.
— Да знаю, — сказала она, — я просто шучу. И это совсем не больно.
— Боль бывает не у всех, — заявил я с видом глубокого знатока и Леночка рассмеялась.
— Ты читаешь мои мысли? — догадался я.
— Ага. Это так забавно! Спасибо тебе! — она поцеловала меня в губы. — Это так здорово! Как будто я впервые в жизни по-настоящему проснулась. Оказывается, бог совсем не суровый.
— Да ну?
— Ну да! Он, оказывается, совсем не запрещает радоваться жизни. А жизнь так прекрасна! Если смотреть на нее под правильным углом.
— Не сказал бы.
— Да, конечно, для тебя все по-другому, ты же темный.
— Какой такой темный? Ты, вообще, о чем?
— Ты разве не понял? Тебе не открылось?
— Ничего мне не открылось, если не считать того, что я теперь могу взрывать здания из воображаемой пукалки.
— Не только! Ты еще овладел телекинезом.
— Я и раньше умел летать.
— Одно дело летать самому и совсем другое дело перемещать других. Ты уже забыл, как выкинул меня в окно?
— Да, действительно. А еще я прикрыл тебя щитом от падающих камней.
— А потом мы с тобой собрали камни. И ты избавился от привычки к вампиризму.
— Это ты так говоришь. Ты уж извини, но в это я поверю только тогда, когда пройдет два месяца и я никого не укушу.
— Фома ты мой неверующий. Так тебе не открылась судьба?
— Нет.
— Странно.
— Не томи! Какая моя судьба?
— Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, ты темный... я так и не поняла, то ли мессия, то ли предтеча.
— Антихрист, что ли?
— Можно и так сказать.
— Если я антихрист, тогда кто ты?
— Твой оппонент со стороны света.
— Охренеть! Знаешь, милая, может быть, я все позабыл, но что-то я не помню, чтобы в священном писании было написано, что антихрист будет... эээ...
Леночка расхохоталась.
— Если понимать в переносном смысле, — заявила она, — то как раз это там и написано. А еще там написано, что потом все будет наоборот. Кстати, ты уже восстановился? Я хотела бы попробовать.
— Подожди! Это слишком серьезно. Добро и зло — силы взаимоисключающие, будь ты посланцем господа, а я посланцем Сатаны, мы бы немедленно возненавидели друг друга.
— С чего ты взял? Разве бог ненавидит Сатану?
— А что, нет? Или эта истина тебе тоже открылась?
— Ну да, открылась. Когда ты перестаешь воспринимать писание как догму, сразу открывается много новых истин. Бог всемогущ? Всемогущ. Дьявол всемогущ? А?
— Я понял. Ты утверждаешь, что бог терпит дьявола, потому что...
— Ничего ты не понял! Кто сотворил дьявола?
— Бог?
— Правильно, больше некому. А зачем?
— Зачем?
— Самому подумать слабо?
— Да иди ты! Ты прямо как Зина, она тоже все время загружала, типа, подумай, это полезно, будешь много думать — будет тебе просветление...
— Оно пришло.
— Оно пришло не из-за этого.
— А из-за чего?
— Из-за того, что ты оказалась в горящей церкви.
— А почему я оказалась в горящей церкви?
— А я откуда знаю?
— Ты знаешь.
— Намекаешь, что тебя направил туда бог?
— Вот именно.
— А меня, стало быть, он тоже направил?
— Ничто не происходит помимо его воли.
— Даже то, что не должно происходить?
— Один бог решает, что должно происходить, а что не должно.
— Сдается мне, что твое просветление проходит. Ты опять начинаешь думать, как раньше.
— Я всегда так думала. Просто раньше я многого не понимала, а теперь бог помог мне понять. А ты стал его орудием.
— Всегда мечтал быть орудием.
— Не заводись. Иди лучше сюда.
2.
Зина вернулась довольно рано, не было еще и пяти часов вечера. Я сразу понял, что она покормилась, трудно с чем-либо перепутать радостный блеск в глазах, отражающий вселенскую любовь, бушующую внутри.
Зина застыла столбом на пороге комнаты, она смотрела на нас с Леной и тупо хлопала глазами, как стюардесса из неприличного анекдота, стоящая в туалете самолета и думающая, кто сидит за штурвалом. Впрочем, она быстро справилась с собой.
— Приветствую тебя, владыка, — сказала она. — И вас, владычица, тоже приветствую. Поздравляю тебя, Сергей.
— С чем? — спросил я, хотя и так уже все понял.
— Как с чем? С просветлением, с чем же еще. А вы, владычица, не знаю вашего имени...
— Лена. Просто Лена, и никакая не владычица.
— Вы что, вместе просветлились? Ни фига... простите, владычица.
— Хватит просить прощения, — заявила Лена и резко встала с кровати, не обращая никакого внимания на собственную наготу. — Тебе не за что извиняться, думаешь, я никогда не слышала бранных слов? И вообще, какая я тебе владычица?
Зина смиренно наклонила голову.
— Благодарю вас, влад... гм... благодарю вас, Лена, за оказанную честь.
— Обращайся ко мне на ты, — перебила ее Лена, — и нечего говорить о чести. В ненужных формальностях нет чести.
