— Аааааааааррррррррррр! Вашу в задныцу! Ааааааааррррррррррррррр! Рамыл, стой! Стрыляй, вашу в задныцу! — и неразборчиво.
И:
— Всем на пол! Всем лечь на пол! Лежать! Лежать, я сказал!
Пальцы ушли, Ян послушно упал на пол, совершенно уже ничего не соображая и дальше уже ни на что не реагируя. Ступор. Ходили вокруг, а Ян лежал. Стреляли где-то далеко. Ругались и визжали. Рядом упал главный, из его носа на пол текла и текла кровь — густая, черная и страшная. Ян закрыл глаза. Потом его трясли и заставляли встать, но он мотал головой, крепко зажмурившись. Он хотел, чтобы оставили в покое. Тогда просто подняли и потащили. И сколько-то еще времени Ян ничего не знал и не хотел.
Ну а потом уже светлая, теплая палата и мягкая кровать. И приставучая женщина с молодым лицом и глазами без возраста.
— Ян, мы можем поговорить? Если ты не хочешь сейчас, я приду потом...
— Не хочу.
— Хорошо. Там ждут твои тётя и брат. Хочешь с ними увидеться?
— Нет.
— Они очень переживают. Особенно, кажется, брат. Может, позволишь им хотя бы взглянуть на себя? И они сразу уйдут...
— Хорошо. Пусть...
Лех.
Был он такой ужасно бледный и тонкий в кровати под тяжелым стеганым одеялом, что аж не по себе сделалось. Гнес замерла на пороге в смятении. Лех оттер тётю в сторону и подошёл к кровати, совершенно не зная, как себя вести и что сказать. А когда не знаешь, что сказать, то вечно получаются какие-то глупости.
— Ну, ты как? — фальшиво-бодро поинтересовался.
— Нормально, — шепнул Ян.
— Мы очень волновались.
Кресло для посетителей Леху чем-то не понравилось, и он осторожно присел на краешек кровати. Неловко улыбнулся, хотя улыбаться почему-то тоже не хотелось.
— Ага.
А вот Гнес опустилась в кресло. Ей ничего. Она не чувствует, что с Яном чего-то не того. Но почему он так сильно похож на скомканную и не очень тщательно разглаженную бумажную куклу?
— А папа?
— Что?
— Папа тоже очень волновался?
Непроизвольно сжались кулаки. Но Лех их тщательно разжал и вообще убрал руки в карманы. Палата неприятная, безликая и чем-то напоминает отцовский кабинет. Кремово-светлые стены, кремовое кресло, голубое одеяло, белая подушка. Окно хорошее, правда. Широкое, большое, а за ним сосны и снег. А неба не видать — горы. Большие и тоже белые, и снег всё идёт, идёт...
— Да, папа тоже очень волновался. Ты хочешь его видеть? Он сейчас на важных переговорах, но, может быть, выкроит полчаса... — Влезла Гнес. Осеклась. Ян смотрел тёте в лицо жадно и с непонятным озлоблением.
— Это правда, что вы не хотели меня выкупать?
Тётя замерла с открытым ртом.
— Кто тебе сказал такую глупость?! — почти выкрикнул Лех. Захотел вдруг схватить младшего в охапку и хорошенько встряхнуть. А сказать-то и нечего.... Если любезный папенька... Да нет, откуда тут взяться папеньке?
Ян облизнул губы. Выдавил с ощутимым трудом:
— Когда... меня повели убивать. Они мне сказали... Что вы не хотите меня выкупить, и поэтому меня убьют.
На целое мгновение Лех лишился дара речи. Гнес заломила руки в извечном своем жесте.
— Мы от тебя никогда не отказывались, — тихо, но твердо заявил Лех наконец. — Как ты мог поверить?
— Не знаю, — через силу, как видно, опять теряя ко всему интерес.
— Янось, ты устал, да? Хочешь спать? — Гнес засуетилась, подскочила к кровати.
— Ага, — отвернулся к стенке. Появилось стойкое желание вытолкать из палаты Гнес. А потом всё-таки встряхнуть Яна. И трясти его до тех пор, пока не очнется от своего ступора, пока не станет больше похож на живого нормального подростка, а не на ту мятую куклу.
— Тогда мы пойдем, не будем тебе мешать. Ты чего-нибудь хочешь? Тебе чего-нибудь принести? Книжек или кристаллов? Или там...
Вытолкнуть Гнес за дверь. И больше не пускать сюда. Чего она мельтешит?! Чего?!
— Я домой хочу.
— Ну, Янось... Доктор сказал, что дней пять нужно...
— Я домой хочу! Я не хочу здесь! Мне здесь не нравится! Я здесь не буду! Я отсюда уйду! Я...
Лех хотел, чтобы Ян встряхнулся? Ну и вот. Кричит и давится слезами. Тогда Лех поглядел на Гнес своим недавно опробованным взглядом — Гнес попятилась, совсем как Новак недавно. Допятилась до двери и исчезла за ней. Больше тётя Леха не интересовала. Сгреб брата в охапку, сжал, как воробья, и просто ждал. Тот вскрикивал, вздрагивал, судорожно давился слезами, кого-то проклинал, кому-то жаловался, пытался вырваться, смирился, промочил Леху рубашку, но постепенно обессиленно затих.
— Ну что ты, Янось... Всё. Уже всё. Если хочешь, я тут у тебя ночевать буду. Хочешь?... А что? Притащу сюда походный спальник и делов. Даже не буду в лицей ходить. Ну его нафиг. И потом, пять дней — это же немного совсем. А как выпишут, мы можем... ну... чего ты хочешь?
— Ничего не хочу, — буркнул, отстраняясь. — Домой только.
— Ох... чёрт. Я спрошу у твоего врача. Но ты ж понимаешь...
— Ага...
— Ну, тогда спи. Я тоже, знаешь, не спал. Так что, мне остаться здесь?
— Останься.
— Ладно. Я схожу только приведу себя в порядок. А ты больше не плачь. Да, и еще. То, что тебе сказали — это неправда. И не думай даже. Просто вас очень сложно было найти. Я не сумел. Вас искали пятнадцать Координаторов.
— И отец?
Промолчал.
Уже у порога догнало:
— Леш, ты какой-то не такой стал. У меня сейчас пси не работает и я не пойму, что произошло.
Не оборачиваясь, осторожно поинтересовался:
— И как оно тебе? Нравится?
— Не знаю. Просто непривычно очень, — тяжелый вздох.
Наугад предположил:
— А может, это ты изменился? Или... может, мы оба с тобой немного повзрослели?
Глава 5.
...И вот сегодня боец Эллин Браун, присев на спальник к очагу, спросила: "Ян, а когда всё уже кончится?". А я ей ответил: "Наверно, уже никогда". Она подумала, по привычке опять скрутив прядь своих золотистых волос в неопрятную косичку, и сказала: "Кажется, это и к лучшему. Всё равно я не знаю, как жить, когда никого не убивают и не с кем драться". И действительно, под прежний колпак нас уже не запихнешь — задохнёмся, а в обычном мире мы жить не научились. Наверно, и правда хорошо, что война всё идет. И, может, повезет умереть раньше, чем она закончится. С другой стороны, раньше времени умирать тоже не хочется, а хочется жить долго и счастливо. Всем хочется. Даже тем, кто вопит — дескать, хочу умереть за правое дело. Смешно. Все хотят жить, но никто не знает, как именно. Впрочем, задумываться особо крепко всё равно недостает времени. Я, собственно, вот о чем. Сегодня третий год Эпохи. День рождения, так сказать. В связи с чем все нормальные темные пьянствовали и еще чем-то там развлекались, а мы, соответственно, мышковали. Намышковали месячный запас концентрата, четыре ящика "цветков" и — самому смешно — пять коробок фейерверков. Перепутали с "цветками". Теперь не знаем, что с ними делать. Выкинуть жалко, а как в хозяйстве приткнуть, не знаем....
Лех.
Выписали Яна через пять дней, как и обещали. Основательно подлатали ауру, что-то там сделали с психополем, дважды подливали энергии — оба раза делился Лех. Странное ощущение — у тебя забирают силы, и, конечно, часть себя тоже отдаешь. Интересно было бы знать, какую именно часть. Конечно, были еще сеансы психотерапии, были какие-то тренинги и чёрт знает еще что. Но, с виду почти здоровый, прежним Ян становиться не спешил. А сделался замкнутым, неулыбчивым и колючим. Лех всё пробовал брата расшевелить, развлечь, таскал по кинотеатрам, но, как видно, в темноте кинозалов Ян ощущал себя неуютно. Охладел к музеям, учёбе и библиотекам. Всё свободное время предпочитал валяться на кровати в своей комнате с книжкой. Похоже, кстати, что книжки он не читал, а только в них пялился.
Леху вообще иногда казалось, что брата подменили.
А когда очередная попытка расшевелить Яна заканчивалась неудачей, Лех приходил в отчаяние и, периодически, заглядывал к Новаку. Но у Новака стало скучно, поскольку после того случая Новак Леха боялся.
Впрочем, за собой Лех тоже периодически подмечал — потихоньку едет крыша. Каждую ночь один и тот же сон — сначала мама, а потом, в какой-то непонятной связи, но неизменно — Рафик этот. Что именно убитый делает во сне, Леху ни разу припомнить не удалось. Просто присутствие мертвого темного и поэтому — липкий неотвязный ужас. В этом ужасе Лех и просыпался среди ночи, мокрый от пота. Кое-как приходил в себя, удостоверялся, что кошмар по "нитке" к брату не просочился и спит тот крепко и спокойно. Потом долго лежал в темноте и соображал, что сон сей может означать. Очевидно, что убийцу Рафика будут искать. Так же ясно, что Новак сдаст, хотя и предупрежден. Но Новак ничего толком про Леха не знает. Без легкой маскировки Лех в Подземку не ходил ни разу. Это точно. Новак знает имя и знает, что Лех светлый. Всё. Никого они не найдут. Даже и искать не станут — дохлый номер искать в Подземке...
И всё-таки ночью, когда темно и даже к Яну за поддержкой никак нельзя — Леху чудилось, что вот сейчас ворвутся в комнату, предъявят официальное обвинение, а потом — трибунал и коррекция личности. И вместо Леха до конца жизни — растение.
Через две недели, впрочем, выяснилось, что никаких исков никому никто не подавал и подавать не намерен. Родственников у Рафика не оказалось, а хозяин мстить и обращаться в комиссию по расследованиям не стал. Вместо этого через владельца притона передал Леху свою визитку. Дескать, не прочь познакомиться и даже заключить контракт с парнем, уделавшим двоих низших и Рафика в придачу. Лех визитку взял и тут же где-то посеял, а забегаловке Новака стал предпочитать заведения посолидней.
Да, а сны всё равно не прекратились.
И до конца февраля ничего не изменилось, только что Гнес забросила магазинные дела и с головой ударилась в дела амурные. По вечерам пропадала, приходила под утро, рассеянная и довольная.
* * *
Двадцатого марта Лех, сдав на привычный средний балл теоретический зачет, торопливо пробежал четыре квартала весеннего города, ворвался в дом, обнаружил, что Гнес опять нет, а Ян, наоборот, опять валяется, глядя в потолок — продолжительность занятий у брата сократили, поэтому времени у него теперь стало, хоть отбавляй. Без затей вытащил брата из кровати и велел:
— Одевайся! Потеплей одевайся!
— Что ты задумал?
— Сюрприз.
Недовольно скривившись, Ян натянул куртку и шапку.
— Ну?
— Баранки гну. И — держись крепче! — весело провозгласил Лех.
Схватил брата за плечо и "прыгнул"...
Тут было куда холодней, чем в разморенном ранней весной Познатце. Тут еще лежал снег. И всё равно, несмотря на снег и белизну, пахло тиной и осокой. Озеро, сплошь затянутое пухлым, но уже сереющим одеялом снега, обрамлял сухой, за зиму промерзший до звона камыш, одинокая галка меланхолично бродила по берегу, раздраженно покрикивая. Берег, то пологий, то резкий, обрывистый, терялся а частоколе сосен и осин. Сосны нахохлились густой темной зеленью, а осины еще спали, топорща ломкие ветви. Небо нежно серело, на кромке деревьев переходя в синеву с далеким отблеском золота.
— Узнаешь место?
Ян осторожно осматривался, не спеша отдаляться от брата.
Лех сообразил, что еще кроме равнодушия его в брате раздражает и пугает — эта вот осторожность. Появившаяся недавно трусливая привычка опасливо осматриваться в любом незнакомом месте. Априорное ожидание пакостей от нового. Вообще отвращение ко всему новому и внезапному.
Осмотревшись, Ян предположил:
— Озеро Селиц? То, на котором мы отдыхали... лет семь назад?
— Оно самое. С мамой и отцом. Когда у отца выдался отпуск, а мама еще не была так загружена. Помнишь?
— Помню, — кивнул.
Прошёлся по берегу, подцепил носком сапога рыхлый ком. Добавил:
— Здесь было хорошо плавать. Пологое дно, илистое...
— Ты здесь и научился плавать, по-моему.
— Ага. Здесь.
— Ну, сейчас не поплаваешь. Зато, пожалуй, снежки вышли бы отличные.
— Предлагаешь поиграть в снежки?
— Ну... — вообще-то Лех предполагал брата развлечь. Но что-то разладилось и теперь уже Лех вот это колючее, ершистое существо с тусклым взглядом не понимал определенно. Вот совершенно. Слушайте, больше месяца уже прошло! Ну сколько можно переживать?! Сколько можно .... злиться на весь мир?! Сколько уже...
— Леш, зачем ты меня сюда привел?
— Думал, тебе понравится.
— Мне понравилось, спасибо. Теперь возвращаемся?
— Нет. Еще не возвращаемся. Сначала поговорим...
Ян картинно закатил глаза и Лех, совершенно того не желая, начал закипать. От недавнего радостного предвкушения ни следа.
— Ян, что с тобой вообще происходит? Нет, я всё понимаю... Как там говорят? "Всё, что тебе пришлось пережить..."? "Нежная, подвижная психика"? Чёрт побери, да ты просто не хочешь взять себя в руки! Посмотри на себя! Не гуляешь, не читаешь новых книг, не смотришь фильмов, ни с кем не общаешься, не ешь толком, а только валяешься на кровати и глядишь в потолок! Или это ты медитируешь?! Или это мы тебя задолбали?! Или это у тебя переходный возраст?! Или... что?!
Со злостью пнул снежный сугроб — тот разлетелся мокрыми хлопьями. С отчаянием повторил:
— Ян, что с тобой происходит?
С минуту, наверно, смотрели друг на друга, кусая губы и словно бы в первый раз друг друга видя. Ян зло сверкал глазами, сжимал и разжимал кулаки. Потом судорожно выдохнул и отвернулся.
— Хочешь знать, что со мной происходит? Как будто со мной одним... На себя бы посмотрел.
— А что я? — сглотнул.
— Сам знаешь, что. В зеркало бы хоть иногда заглядывал... Думаешь, я не знаю, куда ты постоянно ходишь?
— И куда? — побежал холодок. — И вообще, речь не обо мне!
— Ладно. Не о тебе... Хочешь знать, что со мной происходит?... Знаешь, ты не прав. Книжки я читаю. Я вот недавно прочитал...
Умолк в нерешительности.
— Что прочитал?
— Прочитал...Сейчас.... "Один ученик пришел к учителю и спросил: "Скажи мне, учитель, что есть жизнь?" Учитель сказал: "Жизнь — это утренний туман. Ты не помнишь его начала, блуждаешь в потемках, не видя даже и собственной руки, не можешь предсказать его окончания и не находишь его следа, когда он тает. Жизнь — это прыжок обезьяны с ветви на ветвь. Он внезапен и резок, и очень краток. Жизнь — круги на воде. Сначала их нет, потом они есть, а потом их снова нет". Ученик спросил: "А что есть смерть?" "Смерть, — ответил учитель. — Это земля. От нее всё исходит и в нее всё приходит. Смерть — это тьма, потому что за ней нет ничего, к чему стоило бы стремиться. Смерть — женщина на одну ночь. Она всегда случайна и всегда непристойна ". Ученик спросил: "Тогда, учитель, скажи мне, что есть смысл жизни и что есть смысл смерти?" Учитель ответил: "Смысл жизни в том, чтобы переливать из пустого в порожнее, прыгать с одной обламывающейся ветки на другую, заведомо сломанную, и ловить в мешок туман. Смысл смерти в том, чтобы прекратить эти пустые старания". "Тогда получается, что мы живем зря, учитель!" — воскликнул ученик в смятении. Учитель вздохнул. "Да, если нет тех, ради кого ты ловишь туман в мешок, и кто готов ловить туман ради тебя. Нет, если найдется кто-то, кто станет искать и находить смысл в твоих прыжках".... Вот.
