Восемь дней Мюллера

Она провела Мюллера в тихое отделение, в предпоследнюю палату по левой стороне, с номером тринадцать на двери. Мюллер вошел внутрь и удивился. Он был уверен, что попадет в просторную горницу о трех окнах и шести кроватях, и будет здесь разить безумием так, что хоть топор вешай, обыватели не верят, но есть у безумия свой характерный запах, знающему человеку его ни с чем не перепутать. Будет в палате шестеро больных, и двум будет все равно, третий спрячется под одеяло с головой, четвертый примется бормотать невнятные бредни, пятый станет ему поддакивать и подхихикивать, а шестой, последний, застынет в нелепой позе, как статуя. Сколько Мюллер ни посещал тихое отделение, всегда происходило так, разве что с небольшими вариациями. Но не в этот раз.

Палата была двухместная, а в дальней ее стене была дверь, которая вела, как внезапно понял Мюллер, в туалет новомодной конструкции, с водяным сливом, там еще в той же каморке должен быть душ с горячей и холодной водой. Но почему в палате только один больной, а вторая кровать не занята? Разве бывает такое в наши тяжелые дни?

В коридоре зазвонил колокольчик, рабыня убежала на зов. Больной на кровати открыл глаза и сказал:

— Привет. Быстро ты добрался.

— И тебе привет, — отозвался Мюллер и сел на другую кровать. — А ты кто?

— Сигнет, — сказал псих. Понял по глазам Мюллера, что тот не понял, и пояснил: — Имя такое, на древнем языке означает "лебедь". Большая водоплавающая птица.

— Очень приятно, — сказал Мюллер. — А меня зовут Мюллер, на древнем языке означает "мельник". Это такой вид крестьянина.

— Я знаю, что такое Мюллер, — сказал Сигнет. — Странно, что ты не стал менять имя. Папаша, — он улыбнулся чему-то непонятному, как улыбаются безумцы, когда говорят невпопад, — Семнадцать мгновений любишь, да?

— Чего? — не понял Мюллер.

— Значит, нет, — сказал Сигнет. — Лучше бы назвался как-нибудь нейтрально, Тоби, например...

— Тоби? — переспросил Мюллер. — А что это значит на древнем языке?

— Не знаю, — сказал Сигнет.

Некоторое время они молчали. Затем Мюллер сказал:

— А ты не слишком похож на чокнутого. Зачем ты здесь?

— А я-то откуда знаю? — пожал плечами Сигнет. — Это твой бред, не мой.

— Бред? — переспросил Мюллер.

— Я сказал "мир", — сказал Сигнет. — Твой мир, не мой. А в какой мере это бред, кому лучше знать, как не автору?

Он рассмеялся.

— Ты как бы намекаешь, что я творец мира? — спросил Мюллер. — А почему я?

— А кто, если не ты? — улыбнулся Сигнет.

Мюллер не нашелся, как ответить на этот вопрос. Помолчал, затем спросил:

— А ты точно сумасшедший? Не забавляешься?

— Господин Ион меня сразу определил, с одного взгляда, — ответил Сигнет и снова улыбнулся.

— Господин Ион недостаточно компетентен, — заявил Мюллер. — Науку знает поверхностно, безумие понимает не в медицинском смысле, а в бытовом, о четырех формах безумия, например, вообще понятия не имеет.

— А разве этих форм только четыре? — удивился Сигнет. — А падучая к какой из них относится?

— А какое безумие в падучей? — удивился в свою очередь Мюллер. — Это просто судорога, на мозги не влияет... Хотя погоди... Намекаешь, что сопутствующие особенности — не простое совпадение?

— Я точно не знаю, я не психиатр, — сказал Сигнет.

— А кто? — спросил Мюллер.

— Менеджер, — ответил Сигнет. — Управляющий.

— Чем управляешь? — спросил Мюллер.

— Развлекательным комплексом, — ответил Сигнет. — Ты оплатил восемь дней фантазии с субъективным растяжением на сорок лет. Сегодня последний день. Будешь продлевать или достаточно?

— Гм, — сказал Мюллер. — Допустим, буду.

— Не получится, — сказал Сигнет и ехидно улыбнулся. — Ты оплачивал наличными, не кредиткой. Дополнительное время изнутри оплатить нельзя, а если вывести клиента из фантазии, обратно уже не введешь.

— Почему? — спросил Мюллер.

— Потому, — ответил Сигнет. — Фантазия каждый раз формируется заново, старое сохранить невозможно. В следующий раз плати кредиткой, тогда сможешь продлевать, пока не надоест. Или пока не сдохнешь от нервного истощения. Но это будет не наша вина.

— Оригинальный бред, — констатировал Мюллер. — А ты точно уверен, что я брежу, а не ты?

— Ты не бредишь, ты фантазируешь, — уточнил Сигнет.

— Хрен редьки не толще, — отмахнулся Мюллер. — Значит, я, по-твоему, не сижу в дурдоме на кровати... а что со мной сейчас происходит?

— Лежишь в дурдоме на кровати, — сказал Сигнет. — На голове у тебя особый шлем, он транслирует грезы прямо в голову.

— Шлем волшебный? — уточнил Мюллер.

Почему-то этот вопрос рассмешил Сигнета. Отсмеявшись, он сказал:

— Да, что-то вроде. Высокая технология неотличима от магии... неважно. Короче, продлевать фантазию ты не будешь.

— Это вопрос? — уточнил Мюллер.

— Это утверждение, — заявил Сигнет. — Положено спрашивать, вот я и спросил, а продлевать ты точно не будешь, потому что нельзя. Короче, так. У тебя на завершение дел осталось, — он бросил взгляд на нелепый стеклянно-металлический браслет на запястье, — полчаса. Рекомендую исполнить сокровенное желание.

— Какое желание? — не понял Мюллер.

— Сокровенное, — повторил Сигнет. — Какое конкретно — тебе виднее, оно у каждого свое. Обычно выбирают трахнуть кого-нибудь знаменитого или попробовать наркотик. Почему-то все думают, что в фантазии наркотики безопасны.

— А на самом деле? — спросил Мюллер.

— Мозг тот же самый, — сказал Сигнет.

Мюллер кивнул, как будто все понял. Хотя интуитивно понятно... нет, непонятно. Ну и ладно.

— Кто такой Птааг? — спросил Мюллер.

— А я откуда знаю? — пожал плечами Сигнет. — Это твоя фантазия, не моя.

— Птааг — светлый бог, — стал объяснять Мюллер. — Раз в пять лет он отвечает на одну мою молитву...

Сигнет неожиданно рассмеялся.

— А у тебя губа не дура! — сказал он. — Это ж надо так проинтерпретировать — светлый бог, ха-ха-ха! А о чем ты его просишь?

— Ну... о разном... — растерялся Мюллер.

— В последний раз о чем просил? — не унимался Сигнет.

— В последний раз... — Мюллер напряг память. — Ах да. У меня жена умерла, Птааг ее воскресил, вылечил и заодно избавил от пьянства.

Последние слова почему-то сильно восхитили Сигнета.

— Ну ты даешь! — воскликнул он. — Правильно, так им и надо! Пусть лохи балуются сексом и наркотиками, а ты властелин жизни и смерти! Расскажу ребятам, не поверят!

— Ты говоришь, будто знаешь, кто такой Птааг и почему он мне помогает, — сказал Мюллер.

Сигнет посмотрел на него, как на дурачка, и сказал:

— Птааг — ты сам. Твоя главная шизоидная компонента. Фантазия — она как шизофрения, только прет не напрямую, а через внешний думатель, а он параноические эффекты умножает и отчасти направляет. Вот дети, например, выдумывают себе воображаемых друзей...

— Я видел Птаага ясно, как тебя! — перебил его Мюллер. — Он не воображаемый!

— Видел — это ненормально, обычно у них только голоса слышны, — сказал Сигнет. — Когда вернешься в реальность, сходи к психиатру. Размах фантазии у тебя великоват, лучше заранее провериться, до манифестации.

— А что будет, если я прикажу Птаагу тебя прогнать? — спросил Мюллер. — Или вообще убить?

— Все нормально, вначале все злятся, — невпопад сказал Сигнет. — Потом начинают отрицать, потом торговаться, потом что-то еще, не помню...

Мюллер положил руку на рукоять церемониального кинжала в ножнах на поясе. В глазах Сигнета появился испуг.

— Эй, ты чего? — воскликнул он. — Это не сработает, в реальности ничего не будет, только больно и страшно...

— Больно и страшно — это хорошо, — кивнул Мюллер и вытащил кинжал.

— Ты что, совсем тупой?! — завопил Сигнет. — Ты в своей фантазии стал богом! Ты что угодно можешь пожелать, все исполнится! Такое можешь наворотить, а тратишь последние желания...

Мюллер сделал выпад и рассек горло Сигнета от уха до уха. Сигнет захрипел, забулькал и стал захлебываться. Мюллер отступил на шаг, чтобы не забрызгаться (но все равно забрызгался) и рассеянно пробормотал:

— На что хочу, на то и трачу.

Дождался, пока Сигнет перестанет дергаться, подошел, вытер кинжал о простынь, положил рядом с телом, так далекие предки клали в курган вождя убившее его оружие. И вдруг...

— Опаньки, — сказал Мюллер. — Либо меня глючит, либо одно из двух.

Мертвого тела на кровати больше не было, оно исчезло. Это случилось не плавно и постепенно, а мгновенно — только что было и вот уже нет. Прямо на глазах Мюллера. Если верить сказкам, в таких случаях должен послышаться хлопок, когда воздух заполнит пустоту, но никакого хлопка не было, странно. А еще более странно, что личные вещи Сигнета с прикроватной тумбочки исчезли, а кровавое пятно на простыне осталось.

— Надо чего-нибудь пожелать, — сказал Мюллер сам себе. — Чего-нибудь странного. Хочу, чтобы Ион стал черножопым, бу-га-га!

В коридоре послышались шаги. Дверь открылась, в нее просунулась конопатая мордашка давешней рабыни.

— Господин Мюллер, с вами все в порядке? Ой, божечки! Давайте, я перевяжу!

— Это не моя кровь, — сказал Мюллер.

— А чья? — удивилась рабыня-сестренка. — И что вы делаете в пустой палате? Это же тринадцатая.

— Я тут удивляюсь, — сказал Мюллер. — Почему в дурдоме в разгар эпидемии пустует палата?

— Наверное, кого-то выписали час назад, — предположила рабыня. — Давайте, пойдемте, проверим.

— Пойдем, проверим, — согласился Мюллер.

Они прошли на пост, Мюллер открыл журнал учета больных, стал изучать. Девка оказалась права, обоих больных из тринадцатой палаты выписали час назад. А пациент по имени Сигнет в отделение не поступал ни сегодня, ни вчера, ни позавчера. И господин Ион в обозримом прошлом никого лично не приводил. Но кровь на простынях — не галлюцинация, порезов нигде нет ни у Мюллера, ни у сестренки, а кровь свежая, откуда взялась — одним богам известно. Кстати о богах... Может, все-таки вызвать Птаага, попросить объяснить? Но осталось всего полчаса... уже меньше... И что, если Сигнет соврал, и спусковой механизм конца света не определяется по времени, а запускается той самой последней молитвой, как Мюллер думал раньше?

— О, вот ты где! — послышался голос Иона.

Мюллер повернул голову и остолбенел — Ион стал черножопым.

— Что такое? — настороженно спросил Ион. — Мюллер, на тебе лица нет!

— Я схожу с ума, — констатировал Мюллер. — Мне мерещится, что ты черножопый.

Ион улыбнулся.

— Я действительно черножопый, — сказал он. — Родился в диком лесу за южным морем, мальчишкой меня поймали пираты, привезли в Палеополис, подарили мэру как диковинку, стали учить по приколу грамоте и устному счету, а потом вдруг оказалось, что я умнее многих белых. Мэр купил мне место в университете... да ты должен помнить, я же на год раньше тебя учился!

Мюллер вспомнил. Точно, был такой студент, местная достопримечательность, на вид обезьяна обезьяной, но отличник, притом не зубрила, а правильный отличник, по жизни умный, не только за партой. Про него столько разных анекдотов ходило, как такое забыть? Но минуту назад Мюллер точно знал, что ничего подобного не было. Или было?

Нет, Ион точно был белым! И возраст у него был другой, раньше он Мюллеру в отцы годился! Когда он принимал Мюллера на работу, разница в возрасте у них точно была большая, а потом как-то незаметно стала сглаживаться... Боги, это ведь и вправду безумие...

— У меня ложные воспоминания, — констатировал Мюллер. — Я схожу с ума. Меня надо запереть, пока я никого не убил.

— Там в тринадцатой кровь на простынях, — подала голос сестричка. — Свежая.

Ион выглянул в коридор, щелкнул пальцами. Откуда ни возьмись, в комнате появились два охранника с мечами и копьями, тоже черножопые, как хозяин, в национальных трусах до колен не то из перьев, не то из неведомой травы. Стоп! Почему они в комнате? Только что они были на сестринском посту, а он прямо в коридоре, нет тут никакой комнаты...

— Мюллер, будь другом, покажи кинжал, — попросил Ион.

Мюллер вытащил кинжал из ножен, его тут же отобрали, а самому Мюллеру заломили руки за спину и вдвинули мордой в стол, хорошо, что с размаху не приложили, но это не от осторожности, так случайно получилось. Какие они сильные, эти черные твари...

— Смирилку на него и в буйное, — распорядился Ион. — И палата чтоб самая лучшая, великий медик все же! Амбопа, поди, поищи тело.

— Нет никакого тела, — прошипел Мюллер, морщась от боли в вывернутой руке. — Исчезло, пропало черт знает куда, одна кровища осталась.

— Эх, — вздохнул Ион. — Никого не щадит напасть, а ведь какой медик был...

На помощь охранникам подоспели больничные рабы, общими усилиями они затолкали Мюллера в смирительную рубашку. По ходу Мюллер заметил, что белые рабы теперь не проявляют к черножопым товарищам обычного презрения, относятся как к равным, не как в прежние времена. А были ли они вообще, прежние времена?

В поле зрения появился Ион. Кажется, собрался уходить.

— Ион, будь другом, не уходи! — окликнул его Мюллер. — Скажи, заморские колонии как давно основали?

Ион печально покачал головой, поцокал языком.

— Какой медик был, — повторил он. — Вколите ему беладонны, а то бредит. Колонии какие-то придумал...

— Колонии! — закричал Мюллер. — За морем, на больших кораблях с белыми парусами, у корабля три мачты, а то и четыре, паруса белые и прямые, а весел нет! Туда возят преступников, а обратно рабов, а потом рабы однажды закончились...

Он вдруг понял, как Ион воспринимает его монолог, и осекся.

— Совсем плохо с господином Мюллером, — сказал Ион и поцокал языком. — Нет за морями никаких колоний, а есть только край света.

— Какой край света?! — возмутился Мюллер. — Свет не имеет края! Земля круглая, мы живем на поверхности шара! Это легко доказать — когда смотришь на далекий уходящий корабль, сначала пропадает из виду корпус, потом паруса один за другим... Что, не так?

— Ты еще скажи, что солнце ходит по кругу, а не проявляется и гаснет в одной точке неба, — сказал Ион. — Или что существуют холмы выше ста локтей. Или что у свиней нет рогов. Ладно, чего уж там... Беладонну принесли? Так колите, чего ждете!

Чьи-то руки приспустили с Мюллера штаны, затем подштанники. Невидимая рука протерла ягодицу ваткой с винным экстрактом (слава богам, хоть это не изменилось), в мышцу вонзился шприц. Мелькнула мысль: душевные расстройства Мюллер рекомендовал лечить беладонной, а расстройства бывают разные, в том числе взаимно противоположные, и лечить их все одинаково не совсем разумно... хотя что осталось разумного в этом мире? Что-то, наверное, осталось, слава богам, он только что об этом думал... ах да, дезинфекция. Слава богам, богам, богам!

Сердце забилось чаще, голова закружилась, выступил пот.

— Не доставлю вам удовольствия, обойдетесь, — пробормотал Мюллер.

Напрягся, попытался замедлить бешеный стук сердца, но не осилил, все бессмысленно, вот и фигуры уже расплываются, а на обоях начали проявляться чудесные орнаменты, а промеж них морды невиданных зверей... да какого черта...