— Неужели столько времени нужно, чтобы восстановить брата на брата, племя на племя?
— Чтобы восстановить племя на племя времени много не требуется, а вот, чтобы получить согласие на убийство любимого младшего брата...
Пойми, что, несмотря на всю подчиненность Ярополка Сфенальду, князь далеко не дурак. И если Сфенальд проявит излишнюю настойчивость, то Ярополк, несмотря на всю свою небрежность в ведении государственных дел, может заподозрить воеводу и болярство в заговоре против своего младшего брата. И тогда он обязательно потребует доказательств вины Олега. А, что ему эти толстосумы могут противопоставить? Где они возьмут доказательства того, что над Лютом совершено злодеяние?
Трупа нет. Даже коня нет. Даже следов нет.
_____________________________х________________________
Прошла неделя после нашего возвращения в Киев. Со Сфенальдом мне встречаться не приходилось, потому что он куда-то умотал с несколькими старшими кметами. Зато довелось несколько раз встречаться с князем. Он прознал, видимо от Ватажки, что мне удавалось неоднократно встречаться и разговаривать с Олегом. Князь Ярополк просил поделиться с ним моими впечатлениями о своем брате. Встречаясь и разговаривая с Ярополком, я пытался вызнать его истинное отношение к своему брату. Князь и не скрывал от меня своей любви к нему. Поэтому, несмотря на очевидный риск, всё же решил прозрачно намекнуть ему, кому нельзя доверять в его окружении.
Братья не виделись уже года два и старшего, конечно, интересовало, каким стал Олег, как выглядит, о чем печалуется, чему радуется, какие заботы лежат на его плечах. Насколько трудно приходится княжичу с местным народом, а особливо с тамошними волхвами? Передавал ли что княжич ему на словах или были какие-то просьбы, жалобы?
— Нет, князь, никаких жалоб и просьб княжич Олег через меня не передавал. Кто я ему? А все наши встречи проходили исключительно по случаю исчезновения Люта. Из того, что Олег мне не сказал, я понял, что он не очень-то расположен к воеводе Сфенальду и его сынку. Поэтому его исчезновению княжич, конечно, не печалился, но очень расстроился, что пропал Лют в его владениях. Он, даже высказал мысль, что это всё неспроста произошло, а с дальней задумкой, — поссорить вас, родных братьев между собой.
— Ну, это Олег хватанул! Кто может желать такого? Все знают, как я люблю своего младшего брата.
— И всё-таки в исчезновении Люта очень много странностей.
— Каких, например?
— Если ты, князь, хочешь услышать моё мнение...
— Хочу.
— Во-первых, с какой миссией было послано наше посольство?
— Остепенить княжича в отношении древлянских волхвов. Нашим соглядатаям стало известно, что в их среде очень много недовольных действиями Олега и зреет заговор, который может вылиться в смуту. Для этого я собственноручно написал брату письмо, где указывал унять свой норов и быть терпимее к богам древлянским, тем более их боги и наши суть одно и то же.
— Но почему к Олегу был послан Лют, а не иной посол, которому княжич доверял бы?
— Люту было вменено только передать моё письмо, а не лезть с советами к Олегу. А мою руку брат знает хорошо.
— Тогда зачем нашему послу было скрывать даже от Ватажки, что он спешит передать твоё послание княжичу? Почему Лют не взял его с собой для пущей безопасности, почему он не взял с собой меня с моими парнями. Уж так-то он точно ничем не рисковал бы. Мало того, Лют мог и не объяснять нам, зачем он так торопится встретиться с Олегом, а просто приказать — едете со мной! Однако он предпочел тайно ото всех доставить твоё письмо, князь! Непонятно!
— Да, здесь, конечно, Лют сплоховал. Мне это тоже непонятно. Однако, к сожалению, мы не можем спросить Люта, почему он так сделал. Видимо, были на то причины.
— Да. И причины эти должны быть очень серьёзными. Но я их не нахожу. Кстати, князь, мне довелось встречаться с волхвами и разговаривать с ними. Так вот, не заметил я никакого заговора. Да, они были обижены на княжича за его суровость к некоторым их богам и не скрывали этого даже от меня, но они прекрасно понимали, что Олег ещё очень молод, и его нетерпение происходит от его юных лет. Они мне дали точно понять, что твой брат их вполне устраивает, и их взаимонепонимание по некоторым вопросам со временем утрясётся. Мало того, они велели мне передать тебе, что хорошо помнят вашего отца, великого Святослава, который ратовал за веру отцов и дедов.
На последние мои слова Ярополк только криво усмехнулся. Ему, христианину, было неприятно слышать, что его Киевского князя волхвы не ставят в пример. Поэтому он с иронией произнес:
— Ты легковерен, Никита, волхвы мудры и хитры, разве они могли сказать тебе свои потаенные думы, тебе, христианину, ромею?
— Мне, княже, они могли сказать. Потому что мне доверился один из очень уважаемых всюду волхвов Руси, тот, кто довел меня до Киева. Я не знал этого, а они знали. Мне волхвы смогли сказать свои потаенные думы ещё и потому, что у меня на шее висит древний оберег, тот самый оберег, который был у Вятко, а допрежь того у Словена, Буса и Колоксая. И, несмотря на то, что я христианин, этот оберег принял меня. Поэтому мой разговор с волхвами древлянской земли был откровенным. Поэтому, мне кажется, что донесения соглядатаев были преждевременны, если только...
— Что, договаривай!
— Если только, княже, твоё письмо и наше посольство необходимо было, чтобы скрыть его истинный смысл.
— Какой?
— Если бы я знал, княже!
Мне очень хотелось, чтобы Ярополк сам высказал мысль о том, кому нужно было это посольство. Я ему уже ведь всё 'разжевал', но он не стал заглатывать моё 'угощение'. Испугался. Я это видел по его взгляду, по тому, как на его челе собрались морщины, как он приоткрыл рот, чтобы высказать вслух то, что было очевидным, но сдержался и через мгновение даже закрыл свои уста рукой, чтобы слово случайно не вырвалось наружу. 'Слово не воробей, выскажешь, — не поймаешь!'
Увидев его испуг, я очень пожалел о своих словах. Однако, поразмыслив, успокоился, поняв, что Ярополк не станет рассказывать о моих предположениях Сфенальду, потому что увидел в глазах молодого князя появившуюся настороженность и задумчивость.
Я бы на его месте тоже задумался. В первую очередь о том, а всё ли действительно так, как говорила ему его бабка Ольга о Сфенальде, как говорили ему ближние бояре. Действительно ли, воевода тот самый заботливый 'дядько' или это лживый и властолюбивый интриган, который тайно мечтает сам стать у кормила власти в Киеве?
Будь я на месте Ярополка, то обязательно подумал бы о той роли, которая отводится мне в грязной политической игре. Роль марионетки меня бы никак не устроила, но Ярополку, видимо, не хватало решимости перехватить инициативу в свои руки, не хватало верных людей, на которых он смог бы опереться. Я убедился, что молодой князь не глуп, но не умеет рисковать; добр, но не умеет защищаться; умеет любить, но боится ненавидеть.
Ко мне пришло понимание того, что и в данном временном континууме родные братья обречены. Однако, в таком случае, не стоило забывать о себе, благо, так и не высказанная нами мысль о предательстве Сфенальда, вроде сблизила меня и князя. Необходимо было, пользуясь отсутствием воеводы, укрепить наши взаимоотношения, но этот 'демон', как будто что почувствовал.
Буквально на следующий день после нашего доверительного разговора с князем встревоженный воевода ворвался в детинец на взмыленном коне. О том, что за Ярополком следят доглядчики Сфенальда, я не сомневался, но никак не мог предположить, что наши встречи с князем так взволнуют этого старого властолюбца.
Слезая с коня и привычно, с видом хозяина, оглядывая двор, воевода заметил меня. Его взгляд посулил мне много неприятностей, но Сфенальд не удостоил меня разговором, а немедленно прошёл к Ярополку. О чем они там разговаривали, я не стал подслушивать, но под вечер мне передали, что меня кличет 'отец родной'. Я предполагал, о чем пойдёт разговор, но не мог знать, чем он закончится. И всё-таки я подумал тогда, что этот 'лис' постарается избавиться от меня, хотя бы на время, благо предлог для этого будет ему найти несложно. Всё так и случилось.
— Здрав, будь, воевода! — сказал я, входя в горницу к Сфенальду.
— И ты, Кожемяка, будь здрав! — довольно иронично, с подтекстом, так мне показалось, произнес 'отец родной'.
— Ты тут без меня, говорят, в любимчики князя выбился?
— Брешут!
— Да нет, люди верные мне сказывали.
— Это кто ж такие?
— А тебе зачем?
— Да хочу им в глаза посмотреть.
— А ты мне, Кожемяка, смотри в глаза, — вдруг прорычал Сфенальд, — Смотри, смотри, да ответствуй, о чем вы там говорили?
Я, честное слово, не хотел, но неожиданно для себя вдруг весело рассмеялся.
— Ты что ржешь, жеребец? — недоуменно пророкотал воевода. — Неприятностей захотел?
— Да как же мне не смеяться. Ты так спрашиваешь, как будто я на тебя навет князю сделал, али соглядатай какой. Опомнись, воевода, да кто я такой, чтобы против тебя слово молвить, да кому? Князю! Ты что, думаешь, я умом тронулся или на твоё место мечу? Перед тобой стоит кмет молодшей дружины, всего-навсего. Но, конечно, мне лестно, что ты так серьезно ко мне относишься. И в следующий раз, если меня вдруг князь позовет, я к нему не пойду, скажу, что ты мне запретил строго-настрого общаться с ним, потому что я плохо на него влияю.
Сфенальд понял, что оказался в идиотском положении, но, молодец, оправдываться не стал.
— Смейся, смейся, — прорычал он. — Хорошо смеётся тот, кто смеётся опосля всех.
— Да что ты, воевода, на меня взъелся-то. Что я такого наговорил князю, что ты на меня тут собак спускаешь? Что такого наклепали на меня твои верные доглядчики?
— Что перепужался? Это я так, для острастки, чтобы вдругорядь знал, что у меня везде свои глаза и уши есть. А то распустил я вас, службу кое-как стали нести.
— Извини, воевода, я понимаю тебя и сочувствую, как отцу, но мы с Ватажкой предприняли всё, что было в наших силах, по розыску Люта. И в неверности нас ты не вини, и в предателях нас не числи. Меня, конечно, ты плохо знаешь, но уж, если я под чем подписался, то исполняю всё верно и в точности. Я только с предателями и душегубами могу хитрить и быть беспощадным.
Последние мои слова были с подтекстом, но Сфенальд, толи не понял, толи не обратил внимания.
— Ну и лады, а теперь слушай моё повеление. Завтрева ты со своим десятком отбываешь на заставу, к полю. А то зажирели вы тут на всём готовеньком, а воин должон быть всегда немного голодным, злым и готовым к любым неприятностям. На тебя и твоих парней я особо надеюсь. Видел, как ты их обучал и знаю, что они у тебя могут.
'Ну, далеко не всё ты знаешь, друг мой ситный', — подумал я про себя.
— Вот карта, вот застава. Провожатого не дам, сами доберетесь. Вы ребята смышленые. Там вас встретят, заменишь Ридгара с его десятком. Старший на заставе, Вышата, тебя ставлю ему в помощники. У него там, помимо твоего, ещё четыре полных десятка. Твой пятым будет. Всё. Более подробно расспросишь своего сотенного.
Он, уже не глядя на меня, махнул мне рукой. Я вышел из горницы, прошёл по переходам терема и вышел на воздух. Во дворе меня уже ждал Ватажка. На его немой вопрос я ответил:
— Отсылает на заставу, к Вышате помощником. Велено спросить тебя подробнее.
— Да, а ты знаешь, что это за застава?
— А, что застава от заставы сильно отличаются?
— Так же, как десяток от десятка, а сотня от сотни, как Киев от Вручия. Застава Вышаты, — это сборище героев, самых 'отпетых' богатырей дружины, ярых противников Сфенальда. Поэтому-то эта застава стоит на самом опасном пути из степи в Киев. И если степняки захотят пройти к стольному граду, то мимо заставы Вышаты они не пройдут. Сам Вышата — добрый воин, но не воевода и повелевать богатырями он не умеет. Хотя там же десятником состоит Ридгар, положись на него.
— Я как раз должен буду его заменить.
— Ну, тогда даже не знаю, что и посоветовать-то тебе.
— Да уж, ничего себе обстановочка. Но ты, Ватажка, не печалуйся, я не пропаду и там. И ребят своих не дам в обиду.
— Ты только не начинай сразу уж очень закручивать, а то станешь там изгоем. А это, я тебе скажу, самое последнее дело.
— Не боись, когдай-то я уж очень закручивал? Но и на голову себе ср... не позволю. Ладно, рассказывай, как добраться до этих горе-богатырей.
Оказалось, что добираться до места назначения придётся три дня, то есть по современным меркам — это было расстояние сто двадцать, сто сорок километров. На машине такое расстояние я покрывал, с учётом 'пробок', за полтора часа. Но здесь были иные транспортные средства, иные скорости передвижения. Конечно, я с ребятами, налегке, мог бы покрыть это расстояние за день, но приходилось учитывать вооружение и лошадей. Их мы не могли превратить в птиц, пока...
На следующий день, до полудня, наш отряд о двуконь выехал из Киева. Переправившись на другой берег Днепра, мы взяли курс строго на солнце. Самые последние дни августа выдались жаркими, старики и сентябрь обещали теплым. Впереди нас ждала неизвестность и ратный труд, сейчас же мои ребята наслаждались относительной свободой, которой не чувствовали в детинце. Шлемы были сняты, кое-кто попытался освободиться и от доспехов. Я понял, что пора немного их приструнить.
— Кувалда, распредели дозоры. Дневные смены каждые четыре часа по два человека; тот, кто в дозоре днем, ночью отсыпается. Итак, две смены днем, три смены ночью. Днем дозорные в полном боевом облачении, лук с двумя тулами стрел, сулица, булава, меч по желанию, щит за спиной. Ночью: полный доспех, без шлема, сулица, щит, булава, лук с тридцатью стрелами в туле, метательные ножи, короткий меч или длинный охотничий нож. Всем всё понятно?
Ребята дружно закивали, а я добавил:
— И вот что, друзья, мы не на прогулке. Мы уже сейчас порубежники со степью, не стоит расслабляться. Мы едем на заставу, где нас будут испытывать опытные бойцы, которые во всем привыкли чувствовать себя первыми. Поэтому хочу предупредить, не задираться, не выпендриваться, а вести себя так, как подобает вести себя с друзьями. Но... я категорически запрещаю давать обижать себя. Это унизит честь нашего отряда, это унизит честь каждого из вас. И последнее, не забывайте, что в первую очередь ваши настоящие друзья здесь, в этом десятке. Потом все остальные. Только так вы сможете завоевать уважение к себе, не уронить своей чести и достоинства. А сейчас за дело. Кувалда, кто пойдет в первый дозор?
Кувалда предложил кандидатов в первый дозор. Я кивнул, и пара моих ребят, Владимир с Ратибором, умчалась вперед высматривать дорогу. Некоторое время все молчали, но вдруг послышалось пение, сначала еле слышно, а затем всё громче. Наконец, голос певца окреп и даже, ехавшим в конце отряда, стали слышны слова песни-былины. Пел Птах о славном риксе Бусе, который бесстрашно воевал с готами и румлянами и одержал много побед, но, которого хитростью заманил к себе рикс готов Германарих и подло убил.
