Или пожалеешь, или какие-нибудь высокие, высокоморальные соображения остановят тебя, и ты сохранишь себя — и не отдашь ему? Человеку, который тебе дороже жизни, выше звезд?
Ивик потянула рубашку вверх. Сняла. Обнаженная кожа словно блестела в полутьме, краснела сморщенная в месте старого ожога.
— Ивик, — прошептал Кельм. Руки коснулись ее кожи. Скользнули. Щелкнула сзади застежка.
Ивик выскользнула. Встала. На ней ничего больше не было. Кельм поднялся, освобождаясь от одежды, лаская ее.
У него было красивое тело. Мышцы не дыбились горой, но четко выделялись под смуглой кожей. Чистой кожей. Шрамы были небольшими, аккуратными. На уровне ключиц. На руках. На животе. В паху. Ивик снова ощутила слезы на глазах — от жалости и ужаса за него.
Кожа соприкоснулась с кожей. Тело — с телом. Ивик впервые в жизни почувствовала, что значит — любить мужчину. Что такое мужчина. Она почти не ощущала, что происходило на уровне тела. Они где-то лежали. Или может быть, летели. Мужчина — это вот что... это все, кто уходит, вскинув на плечо автомат... "пусть он возьмет меня. Это моя работа"... я привык... как можно привыкнуть — умирать? Но ведь он действительно — привык. Это его работа. Защитить, закрыть телом. Как миллиарды, триллионы, поколения мужчин закрывали и защищали. Спасали. Ребенка и мать ребенка... семью. Своих. Это древнее самого человека. Это в крови. И так же в крови — отдать ему себя, отдать свое тело, ведь это он любит так, что способен умереть за тебя... и умирал уже.
... и был при этом бесконечно ласковым. Как солнце. Прекрасным.
И во всем этом не было ни одного грязного оттенка. Ни в одном прикосновении. Не было стыда. Не было страха. Он знал, как это делать. Он все делал правильно.
Ивик в первый раз поняла, что это — самая чистая вещь на свете.
Она проснулась будто от толчка.
Тусклый свет просачивался сквозь шторы.
Она лежала, всей кожей ощущая его кожу, струящееся тепло. И неприятную теперь влагу. Она отодвинулась.
Вроде похмелья. Все вспоминалось как бред. Что-то было ночью. Да, ей было очень хорошо. Как никогда. Но это же бред, бред, это дикость... Она просто забыла обо всем остальном.
Ивик вскочила. Путаясь в штанинах, стала натягивать на себя брюки.
Так бывает иногда во сне — ты что-то там чувствуешь, переживаешь... а потом просыпаешься и понимаешь, что на самом-то деле все иначе. Вот и сейчас... надо вымыться. Она воровато выглянула в коридор. Никого. Подхватила одежду, скользнула в ванную.
Пока она мылась, пока одевалась, приводила себя в порядок, действительность наваливалась все сильнее, все безжалостнее... Действительность говорила голосом Даны все те же слова, разумные и логичные. Правильные. Абсолютно невыносимые. Несовместимые ни с чем... ни с чем настоящим.
...особенно она боялась, что он проснется. Что она не успеет уйти до того, как...
Что они тогда будут делать? Пить чай? Жарить яичницу?
Что они скажут друг другу?
Любое слово теперь превращало все в балаган. В дешевую комедию под названием "адюльтер". В анекдот — приезжает муж из командировки, а в шкафу...
Это же бред! И ведь вроде она не пила. Что она может отдать ему? Что — если ей уже давно ничего не принадлежит? Да, он хороший, да, он заслуживает всего, но не ей же решать это...
Если так сложилась судьба.
Уйти. Сменить квартиру. Нет, это невозможно. Ивик остановилась. Она вдруг вспомнила о версии Дамиэля. О возможном предательстве Эльгеро. А кто сказал, что Эльгеро неправ...
Может быть, прийти к нему. Он хороший. Он все поймет. Сказать — я все знаю, шеман, возьмите меня с собой, располагайте мной. Вам я верю.
Но верит ли она ему? Кому вообще можно верить здесь?
Может быть, ей врали с раннего детства. Может быть, вообще все иначе. Ивик захотелось биться головой о стену. Нет. Она просто уйдет. Просто уйдет — и все...
Пусть они все провалятся. Она заберет детей и уйдет. Подальше куда-нибудь. В Медиану.
Да, в Медиану, пропади все пропадом! Пусть они остаются здесь, с их войной, с их дурацкими любовными проблемами, с их квенсенами и боевыми частями, танками и вертолетами, огненными бичами и атомными бомбами, трансляторами и фантомами...
У гэйна всегда есть выход — можно уйти в Медиану. Насовсем. Далеко. Где-нибудь во Вселенной найдется местечко и для тебя. Где-нибудь... все равно, где жить. На Триме, в Лей-Вей... да хоть в Дарайе! Лишь бы тебя не трогали. Маленький домик. Дети — ее дети, и больше ничьи. И они будут возвращаться домой каждый день. Она каждый день сможет их обнимать. Варить обед. Играть с ними в мяч. Она найдет такое место. Они будут ходить в Медиану и играть там вчетвером. С детьми. Правда, Марк... а что Марк? Ну может быть, она и его возьмет с собой. Он нужен детям. И он же не помешает.
В Медиану... ей просто хотелось в Медиану, в серое безмолвие, где можно творить, где можно построить для себя какой угодно мир, все, что тебе нравится, где ты ни от кого не зависишь. Медиана — это свобода.
Ивик сунула в кобуру ПМ, под левую руку повесила шлинг. Покидала вещички в мешок. Взглянула на Кельма — он, казалось, улыбался во сне. Что-то шевельнулось внутри, но холодный трезвый ужас остановил ее. Нет. Безумие кончено...
Только надо проверить все-таки трансляторов. Проклиная себя, Ивик включила комп. Идиотка. Даже истерику закатить не можешь по-человечески — все равно не забудешь проверить, как там твои подопечные. Мамаша заботливая. Клуша. Но ведь правда — нехорошо как-то... Нет, за ними наблюдают другие, но...
Ее окна включились автоматически. Диспетчер сразу перекинул ей подопечных, едва Ивик вошла в сеть. Она стояла у монитора, сжимая вещмешок в руке.
Жаров спал. Юлия что-то писала... Женя...
Ивик застыла, ощущая, как холодный пот катится по хребту.
Женя сидела, положив больную ногу на табуретку. Рядом с ней, выложив на стол шлинг, похохатывал и о чем-то рассуждал тот самый дараец. Дамиэль. Очевидно, дежурный не заметил шлинга, или же не знал, как сразу реагировать. А Женя, судя по шлингу, уже знала слишком много — гораздо больше, чем положено знать триманке.
Ивик обернулась, бросила последний взгляд на спящего Кельма и перешла в Медиану.
Кельм проснулся с ощущением тревоги и опоздания. Бросил взгляд на часы. Все нормально, вроде бы. Торопиться некуда. На сегодня ничего особенного он не планировал. Надо выжидать.
Ивик не было. И было в этом что-то нехорошее, а что — он пока не понимал.
С ней было очень хорошо. Таких и вправду — не бывает. Так не было никогда.
Он встал и отправился в туалет. Потом перекусил остатками холодца. Наготовили чуть ли не на неделю. Но сегодня надо будет что-то еще сварить. Кельм неторопливо вымыл посуду.
Прибрал кухню. Все-таки — что случилось? И где Ивик? Конечно, она могла выйти куда угодно. В магазин. По делам, связанным с трансляторами. Если бы опасность — она, конечно, разбудила бы его. Какие-нибудь мелочи — подбросить кому-то книгу, подтолкнуть, совершить какое-то мелкое действие... А будить Кельма ей, вероятно, было жалко. Записку... возможно, не было времени оставить.
Но сердце неприятно ныло. Довольно мерзкое ощущение. Кельм вернулся в комнату и внимательно ее осмотрел.
Вот оно! Рюкзак исчез. Он всегда висел на гвозде в углу.
Оружия нет — это понятно, она не могла выйти без оружия. Но рюкзак? Пара ее любимых книг. Он открыл шкаф — полка Ивик пуста. Совершенно. Кое-какое барахло осталось в шкафу, но вся обычная одежда — рубашки-свитера-штаны-носки — все исчезло.
Кельм механически убрал постель. Ивик ушла. И она ушла не по делам — похоже, что насовсем. Второпях, конечно, не собралась всерьез. Значит, вероятно еще вернется. Забрать клори, то есть гитару. Забрать оставшееся барахло. Да и конечно, она не может не вернуться — она на работе. Но то, что забрала рюкзак — важно.
Значит, проснулась и видимо, пришла в ужас от того, что случилось...
А так все было замечательно вчера... Как будто небо спустилось на землю.
Похмелье. Очнись, гэйн, она замужем. И это не Велена, способная бросить того, кто ей доверился. Это Ивик — за это ты ее и любишь. Только вот, к сожалению, доверился ей другой человек. Это его она не может бросить.
Кельм с удивлением посмотрел на собственные руки — пальцы сжались в кулаки, впились в ладони так сильно, что костяшки побелели.
А ты, как всегда, оказался не у дел.
А тебе, как всегда, не повезло.
Ну не везет тебе. Так все устроено.
Кельм почувствовал, что не может больше дышать. Что-то острое и ледяное поднялось к горлу, перехватив дыхание.
... да пусть бы ушла. Пусть бы сказала, что угодно. Даже оттолкнула бы. Но пусть бы только еще раз вернулась — чтобы увидеть. Просто чтобы она побыла рядом. И уже стало бы легче... Шендак, неужели в таком возрасте, после всего, что было, еще можно так сходить с ума из-за женщины...
Он и раньше-то никогда из-за женщин не переживал.
"Я не смогу без тебя жить".
Он лег. Сероватый потолок надвинулся на него. Сдавил.
Все верно, и она, конечно, права.
Он не должен жить. Не надо. Не стоит больше.
С Веленой было не так — он злился, ненавидел. Хотел убить. Ее, этого предателя...
А Ивик убила его самого. Окончательно. Можно сказать, добила. Но она не виновата. Все правильно. Вот ведь в чем окончательное-то злодейство — все верно, никто не виноват, и от боли этой никуда не деться. Так положено.
Серую вязкую тишину прорезал сигнал. Кельм поднял руку к мобильнику за ухом.
— Зареченский слушает.
— Вы помните, что сегодня второе января?
— Да, я об этом помню, — Кельм рывком сел. Голос незнакомый, но напоминание о сегодняшней дате было актуальным паролем его отдела. Форма, в которой был назван пароль — свидетельствовала, что говорящий имеет право отдавать Кельму приказы.
— Николай, через два часа вы должны быть в точке шесть. Срочный вызов, — гэйн в наушнике помолчал, — с вами будет говорить Лев Семенович.
Кельм слегка вздрогнул, протягивая руку за кобурой.
— Есть прибыть через два часа в точку шесть, — ответил он.
Вот все и выяснится. И решится. Львом Семеновичем в последнее время было принято называть шемана первого уровня, главнокомандующего шематы Тримы Эльгеро иль Роя.
Кельм пробирался по полупустым замерзшим улицам. Острое ощущение горя схлынуло. Он действовал, ему предстояло что-то решать, что-то выяснить, это занимало его. И с Ивик в конце концов что-нибудь решится. Все будет нормально. Он перестал об этом думать.
Точка шесть — неприметный старый дом на Фонтанке. Кельм позвонил в квартиру, назвал пароль. Сопровождающий — незнакомый парнишка, вроде бы, стажер на адаптации — повел Кельма через Медиану. Значит, шеман сейчас в другом городе? Кельм, следуя за сопровождающим, размышлял о дальнейших возможностях. Среди них фигурировало, между прочим, его убийство. Если предатель решил убрать его, то наверняка — из мира живых. Арест и помещение, например, в Верс по подложному обвинению, могло бы поставить Эльгеро под подозрение. Кельм же не станет там молчать. Значит, ликвидация. Но какие меры предосторожности можно принять сейчас? Фактически — никаких.
Они вышли из Медианы в незнакомом городе. Шли около двадцати минут, петляя по улицам, прежде чем Кельм понял, что это Москва. Чертаново скорее всего или Теплый Стан. Кельм попробовал поговорить со стажером, тот назвал свое здешнее имя — Сергей Шапитько, но в целом оказался молчаливым. О задании ничего не знал — велено отвести, и все. Или не мог сказать. На Триме стажировался уже восемь месяцев. Вид у него был совершенно не дейтрийский, Сергей сообщил, что теперь применяют пластические операции — накачивают силикон под кожу лица, чтобы изменить форму. Многие дейтрины отращивали усы и бородки с этой же целью, в Дейтросе мужчины никогда этого не носят, а борода здорово меняет форму лица. Рыжеватые волосы и светлые глаза. Кельм только хмыкнул — он никогда всерьез не изменял внешность, и никогда это не казалось нужным. У него какая-то очень уж стандартная внешность, за любую народность сойдет.
База располагалась в одном из стандартных домов-коробок. Сергей набрал шифр. Поднялись на лифте на шестой этаж (плохо, буднично подумал Кельм, меньше путей к отступлению).
Дверь открыл сам Эльгеро. Кельм даже вздрогнул от неожиданности. Черные глаза шемана смотрели пронзительно и весело.
— Мы по поводу вчерашней сделки, — важно произнес стажер. Эльгеро кивнул.
— Сделка состоялась. Но проходите. Вы свободны, — обратился он к стажеру, — передайте привет Завгороднему.
— Обязательно передам, — стажер казался слегка разочарованным. Отошел к лестнице, нажал кнопку лифта. Эльгеро отступил в коридор.
— Входи, Николай...
Часть третья.
Гэйна и вечность.
Никого не было в квартире. Женя и Дамиэль вдвоем. Снег валил за окном густыми хлопьями. Мир казался неправдоподобным, несуществующим.
Все, что узнала Женя — было невероятно. Все сказки, которые ей рассказывал Дамиэль... весь этот бред. Этого не может быть на самом деле. Потому что не может быть никогда!
Но ведь он действительно возник ниоткуда...
И эта штука — шлинг. Сверкающие петли, повисшие в воздухе.
— Как твое настоящее имя? — потерянно спросила Женя.
— Настоящее? А зачем? Ну хорошо, мое настоящее имя Ферн. Полное, прости, не называю. Ты уже знаешь, что я разведчик.
— Ферн, — повторила она.
Дамиэль оказался красив. Высокий, широкоплечий, волосы темно-русые... впрочем, крашеные, судя по тому, что он говорит. Значит, на самом деле он блондин. Еще красивее. Молод. Изящен. Тайный агент... Джеймс Бонд. Но чего-то в нем не хватает. Чего-то не хватает, чтобы быть похожим на короля Альвина, на Даррена, на рыцаря Стрижа, о котором она писала сейчас... Впрочем, всем и всегда чего-нибудь не хватает.
— Самое главное, — терпеливо сказал Ферн, — у тебя не будет больше материальных затруднений. Тебя ведь уволили с работы...
Женя с тоской посмотрела на забинтованную ногу.
— Это не вы случаем мне ловушку подстроили?
— Конечно, нет, — сказал Ферн, — во-первых, это было бы гнусно... Во-вторых, незачем — мы предпочтем дать тебе работу. Согласись, что выполнять несложные поручения, находясь дома, гораздо проще, чем сидеть целый день в офисе. А оплату мы гарантируем. Не беспокойся. Ты больше ни в чем не будешь нуждаться. Тебе досталось в жизни, но теперь это кончится.
— Переехать бы, — с тоской сказала Женя, — скандалы эти...
Сетевой эльф с сочувствием смотрел на нее.
— Все будет хорошо, девочка. Я помогу тебе. Я даже квартиру тебе помогу найти. Но пойми, я не мог вот так действовать, я должен был объяснить тебе, что происходит. Я не хочу, чтобы ты работала вслепую.
— Да... этот ваш Красный мир довольно-таки гнусен, — сказала Женя, — хуже совка...
— Это зараза. Это чума, и ее надо остановить. Действительно, это еще хуже и гнуснее, чем ваш коммунизм. Потому что прикрывается все это христианством. Манипулирует людьми, играет на религиозных чувствах. Под прикрытием христианства и на земле творилось немало зла. Крестовые походы, инквизиция... Но Красный мир! Поверь — такого ужаса на земле не было никогда.
