— Однако...Я увлёкся, — наконец-то выдохнул Италл.
Он собирался с мыслями.
— Можно узнать, где ты её нашёл? — неожиданно кротко спросил Иоанн. — Хотя...Я слышал, что ты сейчас..служишь в "ночной страже"...Наверное, это секрет.
— Да, Вы правы, в каком-то роде это секрет. Я не хотел бы его раскрывать до самого последнего момента. Тем более инквизиторы гоняются за книгой, пусть землю дальше роют, — Ириник не удержался от того, чтоб не уколоть соперников. — От сохранения тайны зависит судьба империи, никак не меньше.
Италл вновь улыбнулся лишь уголками губ.
— На моём веку многие говорили так. А всё-таки Аркадия выживала, — покачал головой отрёкшийся от самого себя философ.
Только сейчас Филофей понял, насколько стар Иоанн. Тот стал учеником Пселла двадцать пять лет назад. Через двенадцать лет великий историк умер. Ещё через три года учение Италла предали анафеме. Испытания окрасили его волосы серебром, говорят, за одну ночь. Вечером он росчерком пера поставил крест (в буквальном смысле слова) на своей работе — а утром проснулся совершенно седым. В душе Италл был бойцом, но ведь душа — это душа...
— Значит, уязвить "ручников" хочешь? — недобро усмехнулся Иоанн. — Помогу чем смогу, и даже больше, это дело чести. Что ты хочешь узнать?
— О чём эта книга? Кто мог почитать ей?
— Почитать? — переспросил Италл. — Что ты имеешь в виду?
— Я потом расскажу...— нетерпеливо ответил Филофей. — Учитель, пожалуйста, поведайте мне о содержании книги?
— О, нет ничего проще! — довольно ответствовал Иоанн.
Он положил правую руку на кафедру, а левой рукой взлохматил голову. Мел, всегда покрывавший пальцы учителя, пылью лёг на его шевелюру. Спина выпрямилась спатой, лицо расплылось в блаженной улыбке. Учитель был готов прочесть лучшую свою лекцию.
— Итак, что же это за книга? О, нет рассказа проще и сложнее!..
Взгляд и слова Италла пронзили светом туман прошлого, вернув из забвения дела и мысли минувших эпох...
Их души горели тем самым огнём, который сжигает человека изнутри, требуя не делишек, но Дел, не фактиков, но Знания, не бытия, но Воплощённого Подвига. Они бросали в пламень всё новые и новые книги, надеясь затушить, но оттого костёр горел лишь ярче и сильней, чем когда-либо. Многие так и погибли, опалённые пламенем жажды. Но некоторые — первым из них был легендарный философов-богословКлимент — нащупали дорожку к вожделенной Истине. Каким образом? Таким простым, что никто и никогда прежде не задумывался над ним! Они перестали искать Истину вовне и обратили взоры внутрь, в собственные переживания, страхи и образы, сперва сумрачные, более похожие на тени теней, а потом всё более яркие и отчётливые. Началась борьба за знание. И она была выиграна, во всяком случае, те люди уверовали в это.
Неизвестно, каким образом, но Климент дошёл до следующего. На недоступной ничему, кроме разума, высоте покоился Вечный, Эон. Это был великий Праотец. Тела у него не было. Он был всем и ничем — зачем такому плоть? Поэтому никто не знает, как именно он выглядит. Хотя многие последователи Климента мечтали увидеть лицо Эона. Говорят, перед смертью одному удалось, и тот ушёл в мир иной с блаженной улыбкой на лице.
Только одно есть у Эона — Беззвучная Мысль. Она и в нём, и вне его. Вместе они породили Истину, вечно молодую старуху, и Смысл, нечто неосязаемое, но незримо присутствующее в каждом творении Эона. Некоторые ещё говорят, что тогда же был порождён ум, но это вопрос весьма спорный, так и не разрешенный многими поколениями последователей Климента. Сходятся в одном: Жизнь появилась лишь несколько позже Истины и Смысла, ведь те хотели воплощения, и, в конце концов, добились своего. Правда, первый опыт оказался неудачным. Почему? Да кто ж знает...Оно всегда так: первый трактат оборачивается детским лепетом, первый экзамен — судилищем, а первый брак... Ну, в общих чертах понятно.
Истина и Смысл предприняли вторую попытку, надеясь, что выйдет лучше. Трудились долго, очень долго, чтобы наверняка вышло. Наверное, если уж Смысл взялся за такое дело, в этом должен был быть смысл...В итоге получились Человек и Церковь. Последняя, по мнению создателей того учения, не здание, не место, даже не что-либо осязаемое. Скорее, это способ...Да, способ объединения. Смысл настоял на том, чтобы все люди когда-либо сошлись в Церкви. Истина же попросила отодвинуть этот момент на долгое время вперёд. Тогда её собрат наделил Человека частичкой своей сущности: чтобы творение знало, куда идти, к чему стремиться.
Постепенно от союза Смысла, Истины и других порождений Первоначала произошли и другие...сущности, их иначе и не назовёшь. Главной из них была София, она же казалась самой юной. Она мечтала познать Первоначало, но этого достиг только Ум. Тогда она пошла на поклон к Уму...Что-то у них там случилось, они не совсем сошлись во мнениях, потом помирились...И от их союза появился Вестник Первоначала. Церковь зовёт его Львом Стратиотом, пророком аркарианства. Он был призван указать дорогу людям к познанию Первоначала и обретению Смысла. К сожалению, это ему не удалось. Учение Стратиота было для тысяч, много, для сотен тысяч. Священники изменили его так, чтобы оно было доступно миллионам, при этом извратив и упростив. И тут выступил Климент. Он начал борьбу за очищение того знания, принесённого Львом, Вестником. Знамя Климента подхватили другие, назвавшие себя Нашедшими Знание. Мудрость свою заключили они в книгу, должную отличаться от всех прочих и одновременно быть символом. Цвет обложки означал то, что при приобщении к знанию книги то, что было чёрным, станет белым, и наоборот.
Их учение оказалось учением не для тысяч, а для сотен...Церковь победила. Почти все Нашедшие Знание оказались заклеймены как еретики и колдуны. Загорелись костры инквизиции, Первой инквизиции. То, что сейчас действует под этим именем, уже второе по счёту учреждение. Но оно не сравнится с былым! Да! Вот это была мощь! Туда шли лучшие из лучших богословов, они вытравливали "ересь" словом, доступным и понятным. Нашедшие Знание не хотели упрощать своего учения. Да что там! Каждый из них видел Смысл немного иначе, чем собрат по учению. В конце концов, "ересь" была побеждена. Костры потухли, но ненадолго: после Нашедших Знание принялись за магов и вообще всех, кто обладал какими-либо потусторонними способностями и не хотел служить Церкви. Вторая Инквизиция взялась методично уничтожать любую крамолу...
Но, говорят, ещё остались последователи Климента. Их единицы, но они всё же существуют. И как знать, может, в решающий час они вновь пойдут на войну за людские умы?
Тишину аудитории в клочья разорвали аплодисменты Филофея. Лекция Италла произвела на него потрясающее впечатление: он словно сам увидел те костры и еретиков, сгоравших за свои идеи. Да, наверное, о такой борьбе втайне мечтают многие книголюбы и философы. Не молчать, когда поносят твои идеи, а встать грудью на борьбу за них, попытаться сказать о них всему миру. А если постигнет неудача, не бежать от мира, а идти в последний бой с гордо поднятой головой.
Иоанн горделиво кивнул единственному слушателю.
— Рад, что мой скромный рассказ тебе понравился.
— Вы так увлечённо говорили...Словно бы сами были одним из Нашедших Знание, — восторженно произнёс Филофей. — Теперь я просто обязан рассказать Вам о том, что мы нашли...
Ириник, стараясь опускать подробности "для служебного пользования" (ну вроде в высшей степени своеобразного получения ключика), поведал о найденном подземном зале. И чем больше он рассказывал, тем больше напрягался Италл. Когда Филофей умолк, учитель воскликнул:
— Мне обязательно надо увидеть это помещение! Хотя бы на одно мгновение! История дышит нам в затылок, нельзя упускать такой шанс! Нельзя от неё убегать, забыть о ней! — руки Иоанна тряслись от волнения. — Это можно сделать?
— Будет трудно, Вы сами знаете, — Филофей выдержал короткую паузу. — Но мы как-нибудь обманем "ручников", поверьте! "Ночная стража" и не на такое способна!
— О, я не сомневаюсь в этом! — широко улыбнулся Италл.
Ириник не заметил, но в глазах его учителя сверкнули ну прямо демонические искорки...
Тайсарский каганат. Правый жуз.
Армия, идущая на войну: что может считаться более прекрасным и завораживающим — и, между тем, более опасным? Десятки колонн легионеров, растянувшихся на добрую огнарскую лигу? Не просто тучи — целые небеса пыли, которые взметали люди, нёсшие на себе тяжесть всевозможного добра. По обе стороны от пехотных колонн скакали турмы лёгкой конницы и несколько алклибанариев. Последним приходилось несладко: даже и не в полном доспехе, им под степным солнцем было неимоверно жарко. Не зря же название этого рода войск пошло от слова "печка". В нескольких часах пути от основного войска рыскали разведывательные отряды: Андронику не хотелось угодить во вражью ловушку.
Ласкарий обратил взор на чинно нёсшую свои воды широкую Бию — и на катерги, воспользовавшиеся добротой речной стихии для продвижения вглубь Степи.
— Ай, умный Андрон-батыр! Воду в помощь взял, да только по ковылю не поплаваешь! — улыбался во все тринадцать зубов Тонъюкук, вождь союзных аркадцам степнякам-шато.
Если верить древним историкам, шато происходили от прежде могучего народа хайну, владычествовавшего в Степи. Говорили, что где только ни растёт ковыль — там земли хайну. Но это было слишком давно: годы шли, степной народ слабел, изнурённый междоусобными войнами и победами более удачливых кочевников. Последний час державы хайну пробил, когда на их земли позарились мидраты, тогда ещё единый народ. Десятки лет тяжёлой войны прошло — и на одиннадцатый год Степь запылала от края и до края. Погибла страна хайну, многих из них перебили, но кое-кто остался. Смешавшись с прежде подвластными племенами, те дали миру новый народ — шато, вольнолюбивый, горящий жаждой отмщения мидратам. Именно этот народ преданней других сражался на стороне ксариатских императоров, пытавшихся покорить мидратское царство. Но потом — пришли айсы, а точнее, те из них, кто именовал себя тайсарами. Потомки хайну решили, что лучше помочь близким им по духу людям. Шато тайсарам, ценившим свободу, вольный ветер и чужую веру, доверяли больше, нежели покорным императору, осёдлым аркадцам, нёсшим огнём и мечом аркарианство. Снова пылала Степь — но теперь во имя жизни своим умом, по своим правилам и законам, во имя воли, ковыля и ветра. Шато дрались, может быть, даже храбрее тайсаров, а потом стали вернейшими их друзьями. Но время шло, власть в каганате перешла к динлинам, давным-давно желавшим присоединить земли племени шато к своим. Потомки неистовых хайну затаили в душе новую кровавую обиду — и вот снова в Степь пришли аркадцы. История повторялась, и вновь ковылю предстояло запылать очистительным огнём отмщения.
— Ай, не поплаваешь ты на лодках по Сердцу Степи. Не веришь? — Тонъюкук ухмылялся, но вот глаза...Не глаза, льдинки! Хитрые льдинки! — Батыры мои, скажите этому глупому мудрецу, что в бою не мерина надо выбирать, но скакуна!
— Верно говоришь, вождь! Твой эль тебя поддержит! — поддакнули приближённые Тонъюкука, бывшие чуть позади и слева от своего владыки. — Верно! Не того коня выбрал Андрон-батыр!
— Ай, красиво говорите! — передразнил Андроник шато. — Да только скажите: долго ли пробежит ваш скакун по Степи, не поев ни сена, ни овса, ни даже коры древесной. Ну, подумайте!
Тонъюкук переменился в лице: улыбка талым снегом сползла с лица, а взгляд метнулся к реке:
— Если конь хорош — то два или три перехода выдержит. Если это не боевой, а простой, то вдвое дольше. Но потом стервятников отгонять придётся. Хитрый ты, Андрон-батыр, сущий Кахай Аркыд! Кахай Аркыд!
— Кахай! Кахай Аркыд! — и вновь поддакнули вождю шато.
— И что же это значит? — это уже Флавиан Марцелл вступил в беседу.
Инквизитор смотрелся весьма непривычно на коне: ряса мешала ему, животное не хотело слушаться, да и, как говорится, сидница у "следика" была отнюдь не из железа. Но Марцелл старался держаться спокойно и величественно, будто бы вокруг были сплошные враги аркарианства. Хотя, в общем-то, Флавиан был недалёк от истины.
— Ай, шаман, Кахай— мудрец значит! Аркыд — большой! Большой мудрец! — сейчас, видимо, Тонъюкук хотел доказать, что можно улыбаться шире, чем от уха до уха. Кстати говоря, у него это практически получилось: да вот только Марцелл всё испортил:
— А может быть, это всё же значит "Аркадский змей"? — этим бы взглядом да костры разжигать! — Или я ошибся?
Теперь настал черёд шато примолкнуть. Вождь и его ближние переглядывались между собою, изредка бросая хмурые взгляды на плывшие под белыми парусами катерги.
"А ведь не сказал мне, что знает здешние наречия! Вот что значит — служитель Белой длани! Шельмец! Какие же ещё секреты он хранит до поры до времени?" — Андроник улыбнулся этим мыслям.
— Ты не ошибся, шаман. Хорошие у тебя люди, Андрон-батыр, верные, хитрые, сильные, — Тонъюкук подставил лицо солнечным лучам, глядя в небеса. — Прежде такие вожди созидали собственный эльи оставляли след в памяти потомков и врагов.
Хайну погибли из-за своей прямолинейности: культура Степи более, что ли, прямолинейная, искренняя и простая, в ней правда и свобода превыше всего. Недаром кочевники говорят, что доколе существует правда в мире, дотоле существует и свобода. Хотя, конечно, хитрости степнякам не занимать. Последнее вышло боком десяткам и даже сотням мидратских, огнарских и аркадских армий. Их кости лежат повсюду, стоит только чуть вскопать степную землю, дабы убедиться в этом.
Ласкарий думал, как же ответить. Показать, что задета гордость? Но это будет ложью: слова седого Тонъюкука польстили дрункарию. Напомнить, что аркадские стратиги верны императору? О, какой фарс, даже непритязательные к актёрскому мастерству кочевники засмеют. Либо же...
— Прежде и Степью правили отнюдь не динлины, — Андроник ухмыльнулся. — Всё меняется, Тонъюкук, всё меняется.
— И только владыки никак не научатся отличать тощих быков от жирных, — только вождь шато имел в виду отнюдь не животных, а подданных и придворных. — Ай, как хорошо воины твои идут! Как хорошо! Будь я батыром Сарлека, прямо сейчас напал бы!
Тонъюкук решил, что разговор пора увести в другое русло.
— Не посмотрел бы, что много "безбородых", ни к чему считать обречённых на смерть! Клянусь Небом, красиво идут, ах! — шато загоготали.
— А как же, по-твоему, стоит передвигаться нашей армии?
И аркадцы, и шато плавно, словно речная вода, ехали на лошадях вперёд: всё равно войска плелись, спешить было ни к чему.
— И, тем более, ты обещал отвлечь внимание местных батыров, верных Сарлеку, помнишь?
— Обидеть хочешь, Андрон-батыр? Мои батыры всё сделают, что Небо позволит — и даже немножко, чего оно не позволит. Не спеши сердиться, Небеса этого не любят! А вот как идти надо...На конях идти надо, малыми отрядами, а потом, перед боем, собираться. Только на такую ораву где скакунов раздобыть? Как скребущих землю научить языку лошадиному? Может, твой шаман чего подскажет, а я не знаю, как это сделать, — Тонъюкук снова возвёл очи небу. Молится? Уходит от навязываемого ему разговора?
