— Здесь, — говорю глухо.
Кровь уже замыта дорожными службами.
Поворачиваю прочь, резко ускоряясь. Чувствую, как висящий на спине Апрель впивается мне в шею, чтобы не вылететь из объема.
Прочь.
* * *
— Шеш! Шеш! — слышу за спиной возмущенный голос птенца.
Останавливаюсь, повисаю в воздухе.
— Тьфу, тебя так неудобно звать вслух! Я вот что хочу спросить: мы куда летим-то?
Вокруг — бескрайние просторы тайги.
— Не знаю, — честно признаюсь.
— Спустись, пожалуйста.
Плюхаемся на какую-то заснеженную полянку.
— Старший, я беспокоюсь за тебя.
— Все хорошо, — поднимаюсь на ноги. — Я в порядке.
— Ты не в порядке, — качает головой. — Не ври.
Усмехаюсь.
— Младший, ты забываешься...
— Плевать, — обрывает. — Ты — не в порядке!
Смотрю в звездное небо.
— Не в порядке, — соглашаюсь, наконец. — Я не успел.
— Быстрее ты бы не добежал.
— Добежал. Я могу бежать со скоростью триста километров в час. Автомобиль не дотянул даже до ста восьмидесяти. Лететь — еще быстрее.
— И в Интернете была бы целая куча видео бегающих футболки и джинсов...
— Но я бы успел к Алене...
— Не факт.
Нагребаю в горсть липкий снег вперемешку с весенней грязью.
— Не факт...
Какое-то время занимаюсь тем, что катаю ком.
— Не кори себя, — говорит птенец, и я с удивлением ощущаю мягкий, слабенький ток силы от него.
— Я не корю, Апрель. Мне... надо пережить это. Это пройдет.
— Пройдет, — подтверждает. — Полетели назад?
— Полетели, — соглашаюсь.
Отступаю на шаг.
В жизни Алена была гораздо красивее, чем в виде снежной скульптуры.
* * *
Сегодня идет снег. Хотя на улице — середина весны, тем не менее, с неба падают густые белые хлопья.
Оглядываю собравшихся людей.
Мужчины, женщины. Кого-то я знаю, кого-то вижу первый раз.
Трое детей, пожилая женщина. С ними — мужчина.
Родственный запах говорит, что это бывший муж Алены.
Гроб закрыт.
Сейчас люди почти не сталкиваются со смертью. А первая смерть, которую они видят вблизи — это смерть их близких. И это — тяжело.
Чувствую, что мой рукав дергают. Поворачиваю голову.
У Ани — заплаканное лицо.
— Марк Витальевич, а где дядя Андрей?
— В больнице, — отвечаю девочке.
Наблюдаю, как гроб обвязывают веревками, чтобы опустить в узкую яму.
— Папа заберет нас к себе, — говорит Аня. — Но я не хочу.
— Почему? — интересуюсь. — Он твой отец.
— Ну и что. Я хочу остаться с вами, Марк Витальевич.
— Иногда не все случается так, как мы хотим, — пожимаю плечами.
— У вас большой дом, — возражает. — Я могу жить в той комнате, что наверху. На самом верху.
Понимаю, что говорит о мансарде. В ней очень свежо спать летом. Зимой, правда, очень холодно.
— Дело не в комнатах, Аня.
— Тогда в чем?!
— Во мне. Твой отец — родной тебе человек. А я для тебя — чужак.
— Мне одиннадцать! Я умею все делать!
— Будет. Через четыре месяца. И умеешь ты не все. Ты еще слишком мала, чтобы нести ответственность за себя.
Обижена.
Еще ребенок.
Кладу на свежий холмик две темно-красных розы и небольшую фигурку из слоновьего бивня.
* * *
Кошка лежит на новом столе, растянувшись шерстяной тряпочкой.
— Что ты думаешь делать с детьми? — спрашивает Апрель.
— С какими детьми?
— С детьми твоей человечицы.
— А что я с ними должен делать?
Складывает ноги по-турецки, паря на высоте полуметра над полом.
— "Я клянусь кровью, что буду заботиться о них, как о своих детях. Я дам им лучшее, что в моих силах..."
Свой голос со стороны всегда слушать не очень приятно.
— Она ведь не стала одной из нас...
— А твоя клятва разве содержит это условие?! — поднимает брови, распрямляя ноги и становясь на пол..
— Я не это хотел сказать...
— "Неважно, что ты хотела. Важно то, что получилось в итоге..." — опять цитирует мои слова моим голосом. — Напомни, кому ты это сказал?
Поднимаю глаза. Наши взгляды сталкиваются.
В воздухе повисает напряжение.
Давим друг друга силой.
Первым не выдерживает, разумеется, птенец. Отводит глаза.
Но мне не легче. Ударяю по полированной столешнице. Она жалобно хрустит, разваливаясь в щепки под моей рукой.
Столы в этом доме, похоже, долго не служат.
— Тьма тебя побери, Младший...
* * *
Андрей в больнице.
Его можно было бы забрать домой, но у меня нет времени присматривать за ним.
Надо решить вопрос с пробуждающимися птенцами.
* * *
— Останешься здесь, пока я не вернусь, — говорю Апрелю.
— А ты куда?
— Смысл жизни искать, — хмыкаю. И добавляю, глядя на его непонимающее лицо: — В схрон я.
Кивает.
— Понял. А мне что делать?
— Не забывай кормить кошку.
— Я могу только ночью...
— Хотя бы ночью. Это лучше, чем оставить ее без еды.
Кивает.
— Сделаю, Старший.
* * *
Проснувшихся в схроне нет.
Это радует, поскольку в первые часы птенцу нужен особый уход.
Но в течение нескольких дней проснутся сразу двое.
И это не радует, поскольку меня не хватит на двоих одновременно.
А Апрель — далеко отсюда.
Выбираюсь на склон, усаживаюсь на какой-то камень, погружаюсь в раздумья.
Надо что-то придумать. Андрей не выживет на такой высоте. Здесь холодно, да и нельзя его держать поблизости от голодных птенцов. А пробудившихся нельзя держать вблизи человеческих поселений, тем более в шестисоттысячном городе.
И Апрель полезен лишь наполовину, учитывая его неумение летать и сугубо ночной образ жизни.
Никогда не любил проблемы.
Но с ними хотя бы не скучно.
Поднимаюсь в воздух и направляюсь в сторону Хабаровска.
Может, найду что-нибудь подходящее среди сопок, между которых стоит город.
* * *
Мне везет. Глубокая пещера, куда не проникает свет, находится через несколько часов. Правда, довольно близко к какому-то селу. Если какой-нибудь птенец вздумает найти еду самостоятельно, то у него может получиться.
А это — нехорошо.
Вдобавок сильно пахнет людьми — были не ранее, чем летом.
Но лучших вариантов все равно нет.
* * *
Забираю из прежнего схрона двоих, которые вот-вот пробудятся.
Я должен быть недалеко.
В новом схроне укладываю будущих птенцов на пол. Можно было бы сделать антураж: гробы, свечи. Но у меня нет времени. Хотя первые впечатления в момент пробуждения крайне важны. Птенец должен осознать свою смерть, свой переход в новое состояние. Свое рождение в новом качестве.
Мне на это потребовалось пара месяцев.
* * *
— Смотрел "Новости"? — спрашивает с порога птенец.
— Нет, когда бы я успел?
— В Хабаровске маньяк объявился. Около города в лесополосе нашли несколько трупов разной степени разложения. Снег стаял, они и стали видны.
Скидываю плащ.
— Что тебе в европейской части России не сиделось? — опирается на стену. — Там плотность городов и городишек зашкаливает. И людей побольше...
— Так получилось, — пожимаю плечами.
Кошка трется боками.
Нагибаюсь, глажу ее по пушистой спинке, получая в ответ умильный взгляд, полный счастья.
— Что со спящими?
— Двое проснутся в течение суток или двух.
— Черт, — кривится. — И что делать будешь?
— Ты мне поможешь.
— Ага, будто я знаю, что делать. Никогда этого не видел, если честно.
— Я видел. Научу. В любом случае, рядом с ними должен всегда быть взрослый al'lil.
— Шеш, осиновым колом тебе по голове! Я сам птенец!
— Ты все равно старше них. И... Апрель, мне больше некого просить. Не Андрея же, верно?
Прохожу на кухню.
— Почему нас так мало? — ворчит птенец где-то сзади.
— Потому что не все выживают, — резко бросаю. — Ты ведь знаешь это.
— Знаю... Каждый раз прошу Тьму подождать.
— Теперь нас будет больше, — сажусь за стол, подтягиваю к себе ноутбук. — Если справимся.
— Тьма побери Аугусто... — отзывается.
* * *
В новый схрон доставляю Апреля ближе к утру.
— Ненавижу подземелья, — бурчит. — Насиделся.
— Можешь выйти, — фыркаю. — Дверей здесь нет.
— Ага. Рассвет встречать. Нашел идиота.
Смеемся.
Трогаю носком сапога одного из спящих.
Тело уже утратило каменную твердость. Теперь он похож уже на плотную каучуковую поделку.
— Смотри, — показываю Апрелю. — Видишь, он мягкий.
— Ага, — кивает.
— Скоро проснется.
— Он и пахнет по-особому.
— Верно, — соглашаюсь. — Запоминай. Он проснется на эту или следующую ночь.
— Не днем?
— Днем не просыпаются. Никогда. Только ночью.
— Понял, — задумчиво вглядывается в лицо второго. — А этот?
— Этот еще нет. Скорее всего, позже. Первого приму я, второго ты.
Закусывает губы.
— Я боюсь.
— Не бойся. Это несложно. Смотри и запоминай. Ты справишься.
— Я постараюсь, Старший. Спасибо за доверие.
* * *
Прохожу в палату.
Запах застарелой мочи и немытых тел.
— Хочешь домой? — спрашиваю Андрея, когда он, наконец, поворачивает ко мне голову.
— Мне без разницы.
— Тебе за эти дни больница не надоела?
Хмурится.
— Какая разница?
Восемь дней в реанимации. В простую палату перевели позавчера.
Окидываю взглядом соседей.
Траченные жизнью мужчины, хранящие в тумбочке бутылки с дешевым пивом, водкой или портвейном.
Запах сигарет без фильтра.
— Разница есть, — говорю.
— Для меня — уже нет.
— Жизнь не кончается...
— Уйдите, пожалуйста...
Качаю головой.
— С этим ты опоздал.
Смотрю на непонимающее лицо, и поясняю:
— Опоздал на год.
Ковыряет стену правой, относительно целой рукой.
— Жаль, что вы не опоздали на этот раз...
Осекается, видя мое лицо.
— Опоздал.
Молчит.
Встаю со стула, отставляю его в сторону.
— Я вернусь завтра. Поедем домой.
* * *
Слушаю капитана в потертом кителе. Рассказывает, как на встречную полосу вылетел "Лэнд-крузер", за рулем которого находился некий Вязанкин И.Н., и столкнулся с "Тойотой-Калдиной"...
С машиной Андрея.
Вязанкин и его пассажиры отделались синяками и шишками.
"Тойота-Калдина" восстановлению не подлежит.
Как и один из ее пассажиров...
Рассказывает долго. Рисует схему аварии, показывает фото Вязанкина, дает его домашний адрес, телефон...
Смотрю в протокол.
"...содержание алкоголя..."
Пассажиры "Ленд-крузера" были пьяны.
И водитель — тоже.
— Только... вы должны понимать... Его отец — высокопоставленная личность. Самое большее, что ему грозит — полгода условно... Даже права вряд ли отнимут...
Взгляд виноватый.
Развожу руками, мол, что поделать.
— Спасибо, — говорю. — Вы очень помогли.
Протягивает руку на прощание.
Через десять минут он меня даже не вспомнит.
* * *
Ночь провожу в схроне с Апрелем.
— Велика радость — сидеть в ожидании, — смотрит куда-то на стену.
— Я тоже так сидел, не переживай. Сперва наведывался раз в неделю, потом — сидел каждую ночь. А после пробуждения — так вообще безвылазно первые два месяца.
— А еда?
— Раз в неделю отлучиться на пару часов — не страшно.
— Это настолько серьезно?
Пристально смотрю на Апреля.
— Ты не помнишь, как пробудился сам?
— Эм... — смущается. — Помню... Но Аугусто не сидел около меня постоянно. Я его видел раз в два-три дня.
— Это потом можно уже раз в два-три дня навещать птенца, хотя и не приветствуется... Тебе еще повезло, значит. Птенцы чего только не чудят первые два-три месяца. И гулять идут к людям, и убивают всех подряд, кто под руку подвернется... И голодовку объявляют...
Хихикает.
— Тебе смешно. А я так несколько птенцов потерял. Один повадился в свое прежнее поселение забредать. Искал обидчика, который уже лет "дцать" как помер. В результате люди не сплоховали и приняли его на копья. Серебряные, разумеется.
Ежится, потирает руки.
— Бр-р-р.
— Вот именно, — соглашаюсь. — Я не смог ничего сделать. Был бы он человеком... Но...
— Серебро — мерзкая вещь, — подтверждает.
* * *
Андрей покорно подписывает все бумаги, которые ему подсовывает возмущенный врач.
— Не знаю, чего вас не устраивает в нашей больнице... Но желаю вам выздороветь и не болеть.
Звучит очень похоже на "надеемся на ваше скорейшее возвращение".
До дома доезжаем на карете "скорой помощи". От небольшого "калыма" бригада не отказывается.
Укладываю слугу на кровать в его комнате.
Морщится.
Снимаю часть бинтов, оставив только гипс на ногах и левой руке.
— Дней десять тебе еще надо будет полежать, — объясняю. — Извини, быстрее не получится.
— Полежу, — равнодушно соглашается.
— Ты не виноват в аварии, — присаживаюсь рядом.
Молчит.
— Андрей. Водитель встречной машины был пьян. Это полностью его вина.
— Зато он жив.
— Ты хочешь, чтобы он умер?
— Хочу, — говорит с вызовом.
— Хорошо, — соглашаюсь. — Он умрет.
Резко поднимает взгляд, осознав, с кем беседует.
Смотрю, как в глазах мелькают самые разные мысли и эмоции.
— Забыл, кто я? — улыбаюсь слегка насмешливо. — Никто не смеет обижать моего слугу. Это раз. Во-вторых... Алена была дорога и мне.
Закусывает губы.
— Спасибо...
— Не за что.
* * *
В новом схроне появляюсь после заката.
— Хорошо, что ты прибыл, — с облегчением вздыхает Апрель. — Я все думал, что буду делать, если он проснется... А тебя нет.
— Принял бы сам, — улыбаюсь. — Это несложно.
Смотрит с недоверием.
— Шеш... Я, конечно, понимаю, что это ты так шутишь... Не надо больше.
Улыбаюсь еще шире.
Через два часа после заката нас становится трое.
Резко вдыхает, уставившись в потолок. Секундная пауза — корчится, втягивая в себя ненужный воздух, бесполезно раздувая легкие, царапая пальцами шею.
Перехватываю запястья, прижимаю его к стене пещеры.
— Здравствуй, Младший.
Говорю на хинди, повторяю ту же фразу на бенгали и английском.
Он был индусом — должен меня понять.
Бенгали.
Дышит тяжело. В глазах — ужас.
— Не бойся.
Капля силы.
Ужас сменяется просто страхом.
— Сахиб...
Говорит с трудом.
Он молчал сто лет.
— Добро пожаловать в Ночь.
Отпускаю.
Поднимается на ноги, пытается поправить одежду, но та расползается под пальцами.
Теряется.
Апрель с интересом наблюдает за происходящим.
— Спасибо, сахиб... Вы спасли меня.
— От чего? — интересуюсь.
— От смерти.
Ожидал многого, но именно этой фразы — нет.
— Отнюдь, — отвечаю после заминки. — Ты умер.
Недоверие.
Протягиваю руки, снова прижав к стене пещеры, и зажимаю ладонью рот и нос.
Второй рукой держу его запястья.
