Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

Дата. Время. Место и имена.

Просто и логично.

Осталось лишь сократить список, но Урфин не торопится. И значит, есть причина.

— Маг — наемник. Он делает то, что ему говорят, и вряд ли знает так уж много. Я о другом думаю. Почему именно Тень? — свернув планы, Урфин подпер ими подбородок. — Должна быть причина.

— Тень незаметна, — у Кайя никогда не выходило думать над абстрактными проблемами.

— Да, но... не знаю. Зачем убивать парня, который ничего не видел? Только издали. Или все-таки видел, но сам не понял, что увиденное важно? А Тень — понял? Рискнул спуститься и отравить воду. И Мэл... зачем ей было писать про Тень?

Отпечатку нашлось место на доске. Резкие линии, неровные буквы. Смешная надпись, если не знать, что кто-то ее на себе резал.

— У нее не оставалось времени. Только, чтобы сказать самое важное. Неочевидное. И значит... значит, в этом другой смысл.

Дядя молчит, накручивая на палец атласную ленточку. Губа закушена, в глазах — туман. И Кайя чувствует себя лишним.

— Что если Тень — это именно тень. Не человека, а...

— Тень с ошейником, — приходит на помощь дядя.

Урфин кивает.

— Тень, которая тень... — лицо его искажает гримаса боли. — И если так, то искать следует хозяина.

А Магнус оборачивается к доске и рукавом вытирает оставшиеся имена. Кайя понимает без объяснений: сорок лет — предельный возраст для тени. И если Урфин прав, то Совет не при чем.

Пять дней.

Я что-нибудь сделаю не так. Не знаю, что именно, но сделаю и всех подведу. И тогда останется только с башни сигануть. Помнится, было у меня подобное желание.

Успокойся, Изольда, это просто мандраж.

Предсвадебный.

Гнев успокаивает меня тихим ржанием. Сегодня он при параде: грива и хвост заплетены в косицы и украшены лентами. Синие и желтые.

Лазурь и золото — мои цвета.

Они повторяются на чепраке и попоне. А седло и упряжь отделаны бирюзой. И сегодня я вновь боюсь упасть. Перед всеми. В грязь. Я закусываю губу, чтобы не расплакаться. С седла меня снимает Кайя.

— Все хорошо? — он смотрит в глаза, а сам стоит против солнца, и лицо в тени кажется совсем черным. Мне чудится неодобрение, хотя на самом деле ему страшно за меня.

В этом мы солидарны: мне тоже за себя страшно.

— Я хотел бы с тобой поговорить. Наедине.

Сержант уводит моего коня. И остальные исчезают. Я заметила, что у здешних людей замечательно получается вовремя исчезать.

— Гнев — хороший конь, — Кайя присаживается на камень — скамеечка Ингрид явно не выдержит его веса — и меня садит на колено. — Он тебя не уронит.

— Знаю, — теперь меня отпускает.

Кайя не позволит случиться плохому.

— Иза, я... этот разговор... есть вещи, которые женщина должна рассказывать женщине. Поэтому извини, если я задену твои чувства. Я просто не представляю, кто еще тебе объяснит и... и не умею обсуждать такие темы.

О? Намечается нечто интересное.

Кайя протянул пузырек темного стекла.

— Это средство, которое женщины используют, чтобы...

Ого, как нам неудобно. Неуютно. И вообще сбежать хочется. Но чувство долга встает на пути.

— ...избежать нежелательной беременности. С сегодняшнего дня — по две капли перед сном.

Я настолько офигеваю, что теряю дар речи. Как-то мне казалось, что ждут от меня противоположного. Да и этот рецепт, выписанный командным голосом. Мог бы спросить для начала, что я сама по этому поводу думаю.

— Не сердись, сердце мое, — Кайя сгребает меня в охапку. — Но некоторое время ты будешь это пить.

Следить станет? О да, контроль и еще раз контроль. За всеми.

Наверное, подумала слишком уж громко, если Кайя сказал:

— Контроль, это когда приставленный к тебе доктор следит за тем, чтобы ты это пила.

И полыхнуло так, не по-доброму.

Ну вот, не хватало еще поссориться.

— Почему? — только и хватило, что спросить.

— Потому что я не хочу тебя потерять. Ты слишком слаба. А дети от нас — это тяжело для женщины.

Паранойя обрела новую форму? Чувствую я себя прекрасно. Или только чувствую?

— Иза, — Кайя силой вложил растреклятый пузырек в руку, — пообещай, что хотя бы месяц ты будешь это пить. Дальше — решай сама.

— А ты... ты вообще детей хочешь?

Еще один своевременный вопрос. Но Кайя смеется. Мне безумно нравится его смех, особенно который не вслух. Он желтый, как апельсины.

— Я буду счастлив, если ты подаришь мне сына.

Дочь, значит, не пойдет. Шовинист рыжий... но заметку сделаем. Сына значит. Подарить...

— Но не ценой твоего здоровья, — Кайя целует меня в макушку. — Так ты обещаешь?

— А если нет?

— Тогда, — он совершенно серьезен, — раньше, чем через месяц, я к тебе не подойду.

Мало того, что шовинист, так еще и шантажист.

Наниматель одобрил первую идею Юго.

И сказал, что сам найдет подходящих людей. Где? Это не должно интересовать Юго. Наниматель благодарен, но не настолько, чтобы Юго забывался.

Наниматель долго думал над второй идеей Юго, но все-таки согласился. И помог сочинить текст. Текст был настолько коряв и безумен, что, пожалуй, в него поверят.

Скоро листовки заполнят город. Они — камень, брошенный в воду общественного мнения. А эта вода рождает множество кругов. Юго решил, что подарит одну листовку недоучке. Если тот и вправду умен, то поймет, откуда ждать удара.

И еще одну Их Светлости.

На удачу.

Ему понадобится.

Четыре... платье готово. Оно прекрасно, но от этого меня пробивает на слезы.

Сижу, реву.

Себя жалею. Отрешенно так жалею. По абстрактной причине, сформулировать которую сама не в состоянии. И главное же, чем больше меня утешить пытаются, тем громче реву.

Нет, Нашей Светлости не плохо.

И не болит ничего.

И вообще в принципе, глобально рассуждая, все великолепно. Только плакать хочется. Может, у меня просто эмоции на слезные железы давят? В какой-то момент понимаю, что пора бы остановиться — вон, и Тисса уже всхлипывает, видимо, из врожденной женской солидарности. А вдвоем рыдать не так интересно.

Ух, отпускает.

— Моя мама, — Тисса шмыгает носом, кончик которого покраснел, — говорила, что перед свадьбой три дня плакала. Но потом познакомилась с папой и поняла, что все не так и плохо.

Три дня? Нет, подобный подвиг мне не по плечу. Да и с Кайя я знакома, поэтому ограничимся нынешним приступом и будем считать, что дань женской истерике отдана. Тем более, что нам еще украшения выбирать.

Ювелирный магазин самоорганизуется в апартаментах Нашей Светлости.

Цепи и цепочки.

Изящные фероньерки. Тяжелые колье и жемчужные нити пятиметровой длины.

Браслеты. Кольца. Перстни. Серьги.

Гроздья драгоценных камней.

Золото. Платина.

И старичок ювелир, который дремлет в кресле. На лысоватой голове его — квадратная шапочка, украшенная крупной черной жемчужиной — такие носят гильдийные старейшины. Старичку помогают четверо парней, которые вносят сундучки с новыми и новыми украшениями.

Но все не то. Я нахожу что-то подходящее ко всем нарядом, кроме моего особенного. И когда я отчаиваюсь, старичок открывает глаза. Он смотрит на меня долго, как-то совсем уж пристально, затем подзывает помощника — кряжистого бородача, скорее похожего на бандита, чем на ювелира — и что-то ему говорит. Со старичком пытаются спорить, но спор угасает быстро.

Мы ждем. Старичок — закрыв глаза. Я — в готовности разрыдаться уже по вполне очевидной причине. Ожидание заканчивается с возвращением бородача. Он несет не очередной сундук, но шкатулку самого простого вида и держит ее не то, чтобы брезгливо, скорее с недоумением.

А мне любопытно. Я даже про слезы забываю, до того любопытно.

Старичок берет шкатулку в руки, баюкает, гладит и протягивает мне. Внутри ее — нечто тонкое, неимоверно хрупкое. Но я все-таки решаюсь взять это в руки.

Это ожерелье будто сделано изо льда. Сложное плетение нитей и редкие, некрупные, но совершенной огранки камни.

— Дешевка, — бормочет бородач. А мне плевать. Это именно то, что я хотела. Старик улыбается. Он доволен, а я просто счастлива.

— Спасибо, — осторожно возвращаю ожерелье в шкатулку.

Старик кивает и поднимается, чтобы уйти.

— Погодите. У меня к вам одна просьба... — идея приходит внезапно. — Вы не могли бы сделать...

Он слушает внимательно и отвечает:

— Послезавтра.

Кайя соврал: склеп открывался на море. Пара морских змей, вытесанных весьма грубо, охраняла кованые ворота. Сырой воздух и соль, которая скапливалась в пещере, разъедали металл, и ворота приходилось менять довольно часто. Последние поставили двенадцать лет тому. И с тех пор Кайя обходил это место стороной. На соляном полу оставались следы. И звуки разносились далеко, будоража покой мертвецов. Ворота открылись с протяжным скрипом, и море, отозвавшись на голос, хлестануло волной скалу.

От ворот до входа — три шага.

И тяжелый засов, казалось, вросший в дерево.

Лестница с широкими грубыми ступенями.

Темнота.

Факел загорается не сразу, чадит и воняет, и пламя трепещет. Сполохи скользят по стенам, выхватывая пустые ячейки. Осталось всего десятка два. И через пару сотен лет придется закладывать новую шахту. Но это уже будет чужая проблема.

Два пролета. Факел все-таки гаснет, но здесь сложно заблудиться.

И белесые пятна мрамора.

У дальней плиты — Кайя скорее чует, чем видит — ветка лилий, и значит, дядя все еще приходит. Но лилии лучше, чем головы. За этой могилой — пустая, которую Магнус охраняет свято, правда, уже не спешит занять ее до срока.

Кайя останавливается у первой в череде могил.

— Здравствуте, мама, — плита влажная наощупь. Шрамы букв читаются под пальцами. — Извините, что давно не заглядывал, но... вряд ли вы заметили. Хотя если все-таки заметили, то извините.

Не стоило сюда приходить. Не сейчас.

А когда?

Двенадцать лет было, чтобы с духом собраться. И то не хватило.

— Ваша Светлость, — к плите отца прикоснуться Кайя не решился. — Рад сообщить вам, что я вполне справляюсь. Хотелось бы думать, что вы мной гордитесь, но это, право, было бы наивно с моей стороны. Я пришел сообщить вам, что женюсь. И что вы вряд ли бы одобрили мой выбор, но в кои-то веки мне больше не нужно ваше одобрение.

Каждое слово давалось с трудом.

— И что когда у меня появится сын, я не повторю вашей ошибки. Я не стану обвинять его в собственных несчастьях.

Тишина. А чего он ждал? Ответа? Ответ отца Кайя мог бы представить в мельчайших деталях. Каждое слово. Интонация, что режет больнее слов. И взгляд, под которым остро ощущаешь собственную ничтожность. Не следовало приходить.

И уж тем более не следовало сбегать, поджав хвост.

У ворот ждал Магнус. Он держал охапку лилий, бутылку вина и связку толстых восковых свечей.

— Мириться приходил? — поинтересовался дядя. — Или проверял, на месте ли мой братец? Ну да, с его паскудным характером и воскреснуть станется...

Кайя мотнул головой и отмахнулся, но от дяди не так просто отделаться.

— Садись, — Магнус указал на скамейку, спрятанную за змеиной спиной. — И выпей. Полегчает.

Вино было кислым, но и вправду слегка полегчало. Во всяком случае, речь вернулась.

— Думаешь, он слышал? — Кайя очень на это надеялся.

— Ну... как знать?

— Если слышит, то бесится.

— Может, и так. А может, и нет. Совсем туго приходилось?

Еще один отложенный разговор. И можно не отвечать, дядя не будет настаивать — до сих пор он избегал задавать вопросы о том времени — но, вероятно, пришла пора.

— Он решил, что я виноват. Она умерла от простуды, а виноват все равно я. Меня здесь даже не было. Мы на границе стояли. А он вызвал вдруг. И не объяснил, почему... и уже потом не отпускал. Мать не вмешивалась. Она ведь никогда и ни во что не вмешивалось.

— А меня не было.

Кайя кивнул. Никого не было. К счастью, он достаточно хорошо изучил отца, чтобы, получив письмо, отправить Урфина к Мюрреям. Эдвард все правильно понял.

Жаль, что самому Кайя бежать было некуда.

— Еще немного и я бы его убил. Или он меня, что вероятней.

Вино закончилось. И надо бы уходить. Прошлое надежно заперто в склепе, и Кайя сказал все, что хотел сказать.

— Знаешь, — дядя погладил восковые лепестки лилий. — Я почти и не помню, что со мной было, но если о чем и жалею теперь, так о том, что вас бросил.

— Но ты же вернулся.

— Ну да... большей частью.

Три дня.

Я спокойна.

Нет, честное слово, спокойна. Ну почти. Главное, без истерик. Свадьба... подумаешь, свадьба. Это же не запуск орбитальной станции. Проехаться по городу. Постоять красиво. И помахать подданным ручкой. Они посмотрят на меня. Я — на них.

И разойдемся, довольные друг другом.

Ну не выгонят же меня из Замка, если вдруг что-то не так пойдет?

На всякий случай спрашиваю у Кайя. Он долго смотрит на меня, пытаясь вникнуть в суть проблемы, потом решает ее проверенным уже способом — сгребает Нашу Светлость в охапку.

— Все будет замечательно, сердце мое.

Верю. Наверное. Он же льстец. И предвзято ко мне относится.

— Ты понравишься им. Ты до того хороша, — мурлычет Кайя на ухо, — что будь ты чужой невестой, я бы вспомнил о своем праве первой ночи.

Комплимент меня озадачивает настолько, что я перестаю бояться.

— А оно у вас есть?

Кайя кивает.

— И часто ты...

Вот оно мне надо знать? Я не ревнивая... была не ревнивая. Но Кайя расценивает вопрос по-своему.

— Иза, я, конечно, чудовище...

Да неужели? Кто ему такое наврал?

— ...но женщин не насилую.

В этом я и не сомневалась.

— Но иногда случается, что просят этим правом воспользоваться. Особенно на Севере. Там почитают за честь, если высокий гость обращает внимание на девушку. Она сразу вырастает в цене. А на Юге строго с чистотой невесты.

Полагаю, не той, которая достигается посредством хорошей бани.

— И в случае... проблемы, чтобы избежать позора, родители... или невеста обращается к лорду за помощью.

Так, Изольда, прикуси-ка язык и подумай, хочешь ли ты знать, сколь часто твой муж приходил на помощь. Или оказывал честь. Или еще что там у них... Кайя в твое прошлое не лезет и не потому, что не интересно.

— Но теперь эти обязанности придется кому-нибудь перепоручить.

Он смотрит с насмешкой, и я фыркаю, притворяясь, что преисполнена сочувствия к тому несчастному человеку, на чьи плечи ляжет сие тяжкое бремя.

Хохочем вместе.

— Ты — чудо, Иза.

А про себя он думает иначе. Плохо думает. Ничего, исправим.

— И у меня к тебе просьба... это именно просьба и я пойму, если ты откажешь.

Так, Нашу Светлость ставят на постамент, точнее, кресло, и сами расхаживают по комнате. Ну как ребенок, мороженое выпрашивающий, ей богу. Вот откуда у терминаторов комплексы?

— Дело в том, что Урфин хотел поучаствовать в турнире. Но его заявку отклонили.

И кто это там такой смелый?

— После того, что я сделал, титул его не законен. И они в своем праве. Единственная возможность, если он будет участвовать как твой рыцарь. Сам он не попросит, потому что гордый. Но если я скажу, что ты хотела бы...