Одаренный в магии, он все же не видел на себе паутины тщательно и умело сплетенного заклинания, которое и порождало все эти отчаянные стоны. Но — воля его была тверже скалы, и заклинание не достигало цели. Просто — он отчаянно страдал. Все валилось из рук. Не получалось ничего — он промахивался при стрельбе и пропускал удары в поединках. Наорал — как ему показалось, а на самом деле едва повысил голос — самым отвратительным образом на одну из многочисленных любовниц, потом не знал, как загладить вину — которой за ним никто не видел. Это был уже не тот Черный Принц, что еще недавно был спокоен, выдержан и уверен в себе.
Он попытался напиться — похмелье было отвратительным. Искал забвения в упражнениях с мечом, но это помогало лишь на время самой тренировки. Заклинание упорно подтачивало его волю. Он так хотел знания, магии — и вот упустил единственную возможность научиться. Но нет, он не изменит своего решения. Нет! Тысячу раз — нет! Сам, сделает все сам. Он может. Он добьется.
Пять лет бесплодных попыток. Пять лет — как муха, бьющаяся о стекло. Все безуспешно. А — как назло — Артано был почти рядом. Несколько раз он видел его в степи, верхом все на том же огромном жеребце. Черный широкий плащ, темный огонь волос, вьющихся по ветру. Хотелось догнать его, просить прощения, умолять принять обратно... Уехать же из колоний ему даже не пришло в голову.
Он стал на путь черного чародейства, не того, что использовало силу Тьмы, того, что было порождением мракобесия и человеческой злобы. Для них требовалась то свежая кровь, то останки трупов, то еще что-нибудь не менее отвратительное. Кровавые опыты, пока, правда, только над домашними животными вызывали отвращение и презрение к самому себе. Но он пытался найти Силу. Хоть как-нибудь. О нем ходили страшные истории. Прозвище Черный Принц становилось в устах людей уже не прежним — чуть пугающим прозванием странного ученого; настоящим ругательством и почти проклятьем. Но — никогда его опыты не принесли вреда ни одному человеку.
И на шестой год он не выдержал. Заклинание призыва — одна из немногих магических вещей, что ему удалась. Артано пришел — да не прежним другом, надменным господином. Ни в чем не показал, что его отношение к Тиндомэ изменилось — но это все же было видно.
— Скажи, Артано... Что случается с людьми после смерти?
— Уход в Эа — сказка для глупцов. Вы и впрямь уходите — из жизни, ведь жизнь — это друзья, любовь, привычки; вы теряете память и возвращаетесь сюда. Снова и снова — как слепые котята. Лишь немногим дано вспомнить, и то на краткие миги — но судьба людей не меняется. Лишь тот, кто сохранит память, сможет действительно уйти.
— А ты — можешь сделать так, чтобы человек — не забыл себя?
— Для тебя? Да. Но — станешь ли ты служить мне?
— ДА!
" Я, Тиндомэ Ар-Муразор, честью и жизнью своей клянусь, что буду служить Повелителю моему Артано, пока не исполню своего долга перед ними не буду отпущен им с миром. Клянусь быть ему верным, служить, не щадя собственной жизни, исполнять любой приказ его и любую волю его. Да будет мне вечным проклятье, если нарушу я эту клятву, да не найти мне тогда покоя ни в жизни, ни в смерти. Именем Эру Илуватара, Единого Творца, клянусь в том перед Повелителем моим Артано."
2. ПРАВАЯ РУКА САУРОНА
После того, как он произнес слова клятвы, растаяла сеть сплетенного тем, кого отныне он звал Повелителем, заклинания и принц в один миг стал самим собой — словно и не было пяти лет душевной слабости и беспомощности. Он понял причину того, что было с ним. Первой реакцией был приступ яростной удушающей ненависти, единственным желанием — броситься на того, кто так подло заманил его в ловушку. Но — ненависть угасла так же быстро, как и возникла. А на ее место пришло понимание и восхищение. И еще — сознание собственной ценности, избранности: ведь ради какого-то обычного смертного Артано не стал бы тратить столько сил и времени.
Ему было приказано уехать вместе с Повелителем в Барад-Дур и он выполнил это, не раздумывая ни минуты. Он знал, вернее, твердо верил в мудрость того, кому отныне служил. И если Повелитель так захотел — то, значит, так оно и будет верным. У него уже была возможность убедиться в силе и мудрости Артано — и он не собирался даже задумываться над приказами. И — все же он не чувствовал себя хоть в чем-то порабощенным. Он знал кому и ради чего будет служить. И считал, что плата за верную службу все равно будет достаточно велика, что бы от него в будущем не потребовалось.
А быть верным — значило уметь подчиняться. И он осваивал эту странную для него, гордого принца, привыкшего только приказывать, науку — и не видел в ней ничего постыдного для себя. Повелитель был не человеком, не эльфом — он был Майа. Уже по самой этой причине он был более велик, нежели любой из человеческих или эльфийских королей. А к тому же — он был, как говорили все, сильнейшим из Майар. Подчиниться сильнейшему в этом мире — не позор, служить же ему — высокая честь для любого смертного. И он был удостоен этой чести.
Тиндомэ отлично понимал, почему именно на него пал выбор Повелителя. Тот как-то раз мельком сказал, что принц — единственный из людей во всем Средиземье, от крайнего севера до крайнего юга, кто был так одарен в искусстве магии. Это было лестно. И это было тяжким грузом — как же теперь можно проявить какую-то слабость или неспособность, если о нем так высоко судит сам Повелитель, которому нет равных в магии.
Он уехал в ту же ночь — не взяв с собой ничего. Странное его исчезновение — средь ночи, не взяв с собой ни плаща, ни книги — произвело немалое впечатление на всех нуменорцев. Оно, впрочем, по единодушному мнению, было признано вполне закономерным финалом столь странного и удручающего образа жизни, какой в последнее время вел принц. "Прискорбно-прискорбно, но неудивительно — в наше время даже от королевского рода трудно ждать благоразумия..."
Барад-дур потрясла его своей странной и мрачной красотой. Мощная крепость, словно выраставшая из самой земли. Черный камень, тяжелые, но строгие пропорции. Ощущение давящей и грозной силы. Непоколебимая твердыня, неприступная и грозная. Изнутри она была много уютнее, чем можно было предположить, глядя снаружи. Внутри крепости все пропорции и линии были совсем другими, легкими и изящными. Галереи и переходы, тонкие колонны и высокие своды, кружево арок и балконов. Два лица одной крепости — как отражение души ее создателя.
Только сейчас он узнал, что такое настоящее обучение. То, что было раньше — так приручают дикое животное, скармливая ему кусочки лакомства, пока оно не будет ценить его больше всей своей свободы. Теперь — дни и ночи над манускриптами и рукописями, беспрерывные упражнения под руководством Повелителя. Настоящее знание — а не прежние забавы для дураков, возомнивших себя волшебниками. Росла его Сила — росло и его уважение к Повелителю. Уважение и благодарность. И все же эти чувства никогда не переходили некоторого определенного предела — он знал, что служит за вознаграждение, и одним из составляющих этой платы было как раз обучение его магии.
Еще не давало ему впасть в благодарственный экстаз знание, что его Сила нужна самому Повелителю не менее, если не более, чем самому Тиндомэ. Он уже был посвящен в замысел относительно Девяти Колец, знал и то, что именно ему предстоит стать Первым из Девяти. Это не было удивительным — его многочисленные таланты, его более чем знатное происхождение делали его единственно достойным этой роли. Это не было неприятным или страшным — он слишком хорошо знал свои силы и возможности, понимал, что сумеет справиться. Но — это была ответственность. И, желая соответствовать возлагаемым на него надеждам, он усердно постигал все науки.
Во владении мечом он немногим уступал самому Повелителю, чем вызвал явное восхищение со стороны того. Долгие изматывающие поединки доставляли немалое удовольствие обоим. Языкам ему обучаться не пришлось — только выучить получше южные и восточные наречия. Все, чему его ни учили, было достаточно сложным и достаточно посильным для него, чтобы занимать все время и оставлять ежедневное ощущение довольства самим собой.
Повелитель учил его некоторым совсем странным для него вещам — речи, которая не произносилась вслух, но была куда более четкой и выразительной, нежели простая. Умению управлять силами собственного тела по своим потребностям, умение направлять резерв силы в нем из одной части в другую. Ему это нравилось — теперь несколько бессонных ночей легко восполнялись получасом особых упражнений. Все это было ново и интересно. Он знал, зачем это надо — в момент принятия Кольца с человеком происходило нечто странное; он как бы почти уходил за грань смерти, чтобы вернуться изменившимся душой и телом.
Испытание, как говорил Повелитель, было по силам не всякому, но лишь очень хорошо подготовленному физически и магически человеку. И даже для такого оно могло оказаться смертельным, если он оказывался недостаточно силен. Путь же Тиндомэ, по словам Артано, был намного длиннее, нежели тех, кто должен был прийти потом, для остальных из будущей Девятки. Длиннее и опаснее — ведь для осуществления его желания ему надо было претерпеть более глубокие изменения, чем другим. Но — это его не пугало; более неприятным представлялось то, что приняв Кольцо и Служение, он становился практически бессмертным, неуязвимым и не ограниченным в сроке жизни.
Тиндомэ был мудр. Он не хотел умирать, но жить вечно не хотел еще больше. Он понимал, что человек рано или поздно устанет от всего, что его окружает и захочет перемены более глубокой, нежели простая смена места жизни. Те, кто старел и умирал естественным путем, просто не успевали насытиться жизнью до конца. Но Тиндомэ видел достаточно четко, что он дойдет до той черты, за которой вечная жизнь кажется уже не даром, но проклятьем. Видел, что рано или поздно перейдет эту грань, понимал весь ужас подобного бытия.
И он поставил Повелителю четкое условие: он не будет бессмертным полностью. Будет некий выход, пусть даже совсем маловероятный, через который он будет иметь законное право уйти. Сначала тот вознегодовал, сказав, что Тиндомэ принес ему клятву и не его дело требовать чего-то еще.
— Тогда — я нарушу ее. И то, что со мной будет — будет менее тяжко мне.
Его воля была тверда; один лишь раз ему было суждено ощутить ее сломленной — и этот день, день когда он позвал Артано, уже миновал навек. И Повелитель понял его уверенную волю, понял и по достоинству оценил ее. Хотя это и не входило в его планы, он согласился. И в заклинание, которое должно было отправить его в путь по Тропе Мертвых, было вставлено одно условие: вместо — "Да не падет ни от чьей руки!" — " Да не падет от руки воина!" . Это было крошечным шансом, почти невероятным — Тиндомэ понял, что на большее ему рассчитывать не приходится. Но — все же это было той дверью, которая была ему так необходима, чтобы принять Служение с чистой совестью и доброй волей.
Принять настолько глубоко и искренне, что все, что потом ни происходило бы с ним — любой тяжкий и неприятный приказ Повелителя, любую опасную и сложную ситуацию — он воспринимал совершенно спокойно, без какого-то волнения или возмущения. Он был готов выполнить свою клятву целиком и полностью, что бы это не означало. Исполнить любую волю Повелителя, причем исполнить наилучшим образом. Повелитель был к нему щедр, бесконечно щедр; и все, что от Тиндомэ не потребовалось бы — лишь скромная благодарность за безграничную и незаслуженную его щедрость.
Ему нравилось в крепости — здесь было спокойно и тихо, ничто не отвлекало от занятий. В Барад-Дур было много людей самых разных племен — с большим удивлением он обнаружил здесь и нуменорцев, и вастаков и харадрим и еще каких-то ни на кого в Средиземье не похожих. Эти были самыми интересными — высокие и красивые люди, чуть диковатые, совсем не такие, как нуменорцы, которые везде чувствовали себя дома. Одевались в черное, на плащах — эмблема: оскаленная волчья морда на фоне красного круга. Клан Рассветных Волков — личная гвардия и отборный отряд Повелителя.
Рассказывали, что они — превосходные следопыты и стойкие бойцы. Тиндомэ не особенно интересовался прочими в Барад-Дур — люди как люди, хорошие воины, вышколенные слуги — но эти его интересовали хотя бы в силу того, что Повелитель приказал ему принять управление ими на время его очередного отсутствия. Первым делом он велел позвать к себе командиров. Неразговорчивые до крайности, командиры отрядов внимательно выслушали его спокойный монолог, в котором он рассказал о приказе Артано.
— Мы не получали подобных известий. С чего нам верить тебе, нуменорец?
Тиндомэ не растерялся, но неприятный холодок пополз по рукам. Ситуация была в новинку — ему не поверили. Что делать? Применить силу или магию? А — правильно ли это будет...
— Так ты считаешь, что я могу лгать?
Спокойно, только взгляд в упор — Тиндомэ впился взглядом в его глаза, не отпуская не на миг. Главное теперь — не отвести взгляда первым. Это же волки, настоящие волки.
— Откуда мне знать?
— Значит, ты считаешь, что Повелитель настолько глуп, что доверяет лжецам?
Это было опасным ходом — но он не ошибся. Командир не был особо искушен в словесных баталиях и явно растерялся.
— С чего это ты взял, нуменорец?!
— Он отдал мне приказ — а вы не желаете верить моим словам.
Такой нелепый почти детский прием — и он сработал, Тиндомэ даже стало несколько неловко. Как-то это было недостойно — вместо того, чтобы просто показать свою силу — вести вот такие беседы.
— Какие будут приказы? Отправиться ли нам в рейд к колониям?
— Нет. Оставайтесь на местах.
"Перебьетесь, "в рейд". Думаете, я отправлюсь с вами — завоевывать ваше уважение... Или сделаю что-нибудь не то и Повелитель меня накажет — ну так ни того, ни другого." Артано когда-то сказал ему — никогда не делай того, чего от тебя явно или тайно ждут. Тогда ты сможешь сделать все, что тебе понадобится, не будучи связанным чужими планами.
Неделю отряд, исполняя его приказ, сидел в казармах. Через неделю — он приказал тому самому спорщику взять десять бойцов и отправляться с ним. У него давно уже был замысел дерзкой и едва ли кому-то нужной вылазки — но хотелось проверить на практике то, о чем он только слышал и читал. Это было нужно — знание, не подкрепленное умением, не способно принести каких-то плодов.
Он тщательно составил план операции — разведка боем против королевского нуменорского отряда, слишком уж далеко забравшегося на юг, в земли почти рядом с Барад-Дур. Это было, по мнению Тиндомэ, определенной наглостью — земель в Средиземье хватало, совершенно необязательно было ломиться именно в уже кем-то занятые. Но — его отцу не давали покоя богатства Харада; а в Хараде золота было едва ли не больше, чем песка. Харад же был исконным доминионом Барад-Дур и делиться добровольно с нуменорцами ничем не хотел; разве только стрелами — стреляли харадрим великолепно, чего нельзя было сказать об их умении владеть мечами и знании военного искусства вообще.
