— Ладно, подруга. Ничего тебя не интересует. Потом поговорим, когда лучше станет, — Сквалыга грустно вздохнула, вот это уже привычно, такая Сквалыга как раз настоящая, для такой у Чёрной Ивы есть ещё несколько слов, самых важных:
— Пускай Сквалыга остерегается Игривой Оленухи. Пускай ничего ей не говорит. Тут дело не чистое.
Сквалыга вся замерла, ждёт — не дождётся. Чёрная Ива пошла уже. Ноги едва не заплетаются. Но ей всё равно. Пусть будет что будет. Добраться до своего чума и спать. Добраться — и спать.
— Чёрная Ива хоть знает, куда идти? — Сквалыга догнала её, схватила за плечо. Разворачивает. — Там её чум.
Да, вправду там. А она куда шла? Не помнит уже Чёрная Ива.
— Завтра по ячмень идём. Чёрная Ива с нами пойдёт?
Кивает головой Чёрная Ива. Наверное, пойдёт. Только куда? В чум свой ей нужно. А где тот, где этот чум...
Сквалыга взяла под руку, сопровождает. Так лучше. Так легче идти. Но со стороны, может быть, смотрят. Такая больная вдруг Чёрная Ива. Невероятно. Но ей всё равно. Дошли, наконец, до её чума. Откинула полог, залезла. К счастью, нет её мужа, не надо ещё раз отвечать. Лишь бы Сквалыга того не позвала, лишь бы просто ушла... Чёрная Ива уже повалилась на лежанку, закрыла глаза — ужасно звенит голова, так больно и... она вдруг вспомнила, кто её вывел, она же видела сверху... Сосновый Корень её вывел, не Львиный Хвост, Сосновый Корень. Но не это ведь главное, нет, не это. Там, когда стало ей плохо, когда душа выскочила, там она видела мать. Мать на неё глядела. Мать сказала... — но Чёрная Ива не может того повторить, даже в мыслях не может. Нет!
Снаружи, кажется, закапал дождик. Стучит сверху по шкурам, словно скребётся. Чего скребётся, зачем, чего хочет? Завтра надо идти по ячмень, — думает Чёрная Ива. Обо всём забыть и идти. Тут нельзя оставаться. Потому что Игривая Оленуха зайдёт, потому что захочет поговорить и будет смеяться. Она просто не сможет на ту взглянуть. Просто не сможет. Как на гиену с вывернутыми лапами.
Наконец-то забылась Чёрная Ива. Уснула как будто.
Дождик покапал и прекратился. Но Чёрная Ива не слышит.
Режущий Бивень вернулся. Увидел, что Чёрная Ива всё ещё спит, успела одеться, но снова спит; задумчиво поглядел Режущий Бивень, однако своих дум полна голова, постоял, постоял — и обратно ушёл.
Пускай спит Чёрная Ива, сколько ей хочется. Пускай спит.
* * *
Гиены сами загнали себя в ловушку. В густом кустарнике им некуда было разбегаться. Они не могли протиснуться через кусты напролом, как это делал огромный мамонт. У гиен нет огромности. У них только челюсти. Челюсти здесь не помогали.
Вогнутый Лоб отомстил за всё. Недавно двуногие загнали в ловушку стадо Вогнутого Лба. Теперь он сам неожиданно загнал в ловушку гиен. И вся его сила, вся его ярость, всё то, что струсило тогда, теперь распрямилось во весь могучий рост. И неистовствовало. Кусты для взбешённого мамонта превратились в траву. Он вырывал их пучками и крушил вместе с гиенами, которые жалобно вертелись где-то возле корней. Мамонт их доставал, одну за другой, и крушил. Первая, подброшенная неотразимым ударом, взлетела как пташка и не смогла приземлиться. Застряла в цепких ветвях да так и осталась висеть. Навсегда. Никто уже до неё не доберётся. Ни один падальщик. Мамонт мог бы добраться, но ему было некогда. Он уже разбирался с другой пятнистой мерзавкой. Эту он придавил ногой так, что у неё сразу же вылезли кишки. Куда-то она поползла под кусты, оставляя широкий вонючий след, а мамонт уже рванулся за следующей, тоже настиг, подхватил хоботом, поднял сквозь кусты, проломив ветви, и стукнул с размаха об землю. Наверное, этого уже было достаточно, но ярость мамонта не унималась. Других гиен больше не было, и Вогнутый Лоб ещё раз набросился на последнюю. Он наступил на неё ногой. Гиена не подавала признаков жизни, но мамонт своим хоботом вывернул её лапу, как он привык выворачивать молодые деревца. Вывернул лапу, как деревце, но вместо сока брызнула кровь, у гиены изо всех отверстий брызнула кровь, и этот запах крови вызвал у Вогнутого Лба новый приступ ярости. Из мамонтов тоже недавно лилась кровь. Теперь из других пускай льётся, пускай получат! Мамонт вывернул гиене и вторую ногу, потом ещё одну, затем и последнюю. Жутко было глядеть на эту убоину, но мамонт не унимался. Поддел ногой, подбросил — пусть полетает. Упала гиена назад, и он снова поддел, потом ещё раз. Наконец, остановился и стал оглядываться по сторонам. Не прячется ли ещё где живая? Не пряталась вроде живая, не было больше живых, одни трупы, но мамонт стал тщательно нюхать поднятым хоботом, очень ему хотелось ещё живых, очень хотелось сделать их мёртвыми, как сделали мёртвым всё его стадо, мамонту хотелось, но не было живых, не оставалось. И вдруг он вспомнил о детёныше. Ведь изначально он шёл на его далёкий запах, а теперь повсюду витал запах дохлых гиен. Возбуждённый мамонт едва не пошёл обратно по следу разбойниц, но сообразил, что их животы не были набиты едой, кишки вываливались полупустыми. Значит, гиены шли на кормёжку. И ему нужно в ту сторону, куда они шли. И вскоре он вновь поймал запах детёныша. И запах ещё одной гиены тоже.
Он бросился вперёд со всех ног, затрубил, чтобы детёныш терпел, а гиена боялась. Гиена, действительно, заранее испугалась, её запах стал удаляться. Тогда как запах детёныша всё больше усиливался. И вскоре Вогнутый Лоб уже стоял рядом с ним.
Напуганный детёныш дрожал как промокший осиновый лист на ветру. Глаза его налились кровью от ужаса, вылезли из глазниц. Он не узнавал своего старшего товарища, он готовился к смерти, принимая Вогнутого Лба за орду гиен или за очень-очень большую гиену. Вогнутый Лоб в нерешительности помотал головой, будто пытался что-нибудь отыскать, что пугало детёныша. Наверное, пугал запах гиены, который остался, но большой мамонт не мог убить запах. Только саму гиену он мог убить, но самой гиены тут не было. Один только запах. Вогнутый Лоб немного отступил назад и стал чистить о землю и о кусты свои ноги, бивни и хобот, стирая остатки гиеновой крови. Потом подошёл к детёнышу с другой стороны. Но тот всё равно его не узнавал, тот помнил в нём взбесившегося мамонта, который страшен не менее своры гиен. И если бы Вогнутый Лоб к нему кинулся, детёныш вполне мог умереть от страха. Поэтому взрослый мамонт принялся беззаботно пастись. Он обрывал потихоньку колючие ветки и как бы пихал себе в рот, но промахивался, ветки падали под ноги, он их топтал и неуклонно, полушаг за полушагом, опять приближался к детёнышу. И тот понемногу стал успокаиваться. Наконец, Вогнутый Лоб смог дотронуться своим хоботом до его исцарапанной спины и обнюхать кровавую рану на месте хвоста. Жестоко досталось детёнышу, но — главное — Рваное Ухо был жив, и теперь уже взрослый товарищ никуда не отпустит его ни на шаг. Если б мамонты клялись, как люди, Вогнутый Лоб мог бы поклясться, что не отпустит.
Они выбрались из кустов и направились к реке. Вогнутый Лоб не хотел идти напрямую, потому что детёныш был очень слаб, чтобы снова сражаться с колючками. Поэтому они брели вдоль края кустов. Но и такой путь казался большому мамонту опасным. Ведь идти дальше вдоль линии кустов означало пройти мимо огней двуногих. И мимо их острых палок. Идти же в обратную сторону — значит, наткнуться на пахнущих любовью львов, когда детёныш очень слаб и окровавлен. Львы впадают в неистовство при запахе крови, как и гиены. Но, ничуть не колеблясь, Вогнутый Лоб развернулся и выбрал львиное направление.
Солнце село, и львы уже перестали заниматься любовью. Они вспомнили о пустых животах. А детёныш не мог больше идти. Повалился на жёсткую траву и уснул.
Две грозные тени подкрались сбоку. Вогнутый Лоб был начеку и поймал заблаговременно хищный запах. И дал львам понять. Детёныш спал между его передними ногами, хищники никак не могли до того добраться, как бы их ни манил зов чужой крови. Они понимали решительность взрослого мамонта. Обошли его кругом на расстоянии двух прыжков, повтягивали раздутыми ноздрями манящий вкус, облизнулись — и ушли в ночь. Не сейчас. В другой раз. Всё равно малыш обречён, окровавленный и без матери, без молока. И они настигнут его — Сильная Лапа знала — настигнут. Он уже принадлежит им, хозяевам степи. Но Вогнутый Лоб мнил иначе. И неколебимо стоял на посту.
Под утро бдящий мамонт начал дремать. Ведь он сам устал не меньше детёныша. Перед его глазами вертелись мутные шары и разные извилины, плясали какие-то кусты — и он совсем не догадывался, что в настоящих кустах неподалёку затаилась большая гиена, самая хитрая и коварная, Пятнистый Демон, она ждёт своего часа, насупив брови. Ждёт, когда бдительный мамонт полностью уснёт. Ведь Вогнутый Лоб уничтожил её свиту, самых преданных, самых верных спутниц, неизменных — а у гиен тоже есть чувство мести, как и у всех в этом мире. Пятнистый Демон теперь считала детёныша мамонта своей законной добычей и не могла успокоиться до тех пор, пока не откусит его нежный хоботок.
Брови гиены наводят сон. Двуногие это хорошо знают; Старая Мамонтиха, наверное, знала тоже, но Вогнутый Лоб ни о чём не догадывался. Схлопывал веками, изредка потрясал тугой головой. Иногда пытался подмечать причудливые тени, покуда те не расплывались. Покуда он сам не расплывался в умиротворяющей дрёме. Ничто его не тревожило. Но перед рассветом, в самое сонное время, загремел ветер, полил сильный дождь. Большой мамонт так и не успел основательно задремать, детёныш проснулся. Гиена забилась подальше в кусты, где не так страшно лило, а только капало. Мамонты же направились к недалёкой берёзовой рощице из нескольких старых деревьев. Струи небесной воды омыли раны детёныша и сбили жажду. Но Двойной Лоб понимал, что слабый детёныш, серьёзно промокнув, мог заболеть. Поэтому они поспешили укрыться в берёзовой рощице. Старший наломал мягких веток, и младший улёгся на них, свернувшись клубочком, как ёжик. А взрослый мамонт стал над ним глухим пещерным сводом и надёжно укрыл от дождя.
Дождь вскоре закончился, пробилось осеннее солнце. Детёныш спал. Вогнутый Лоб стоял на посту. Теперь он не бросит детёныша. Никогда.
* * *
Игривая Оленуха задумала стать ворожеей уже давно. Всему можно научиться, всему люди могут научиться, нужно только упорство и, конечно же, ум. А вот ума у Игривой Оленухи хоть отбавляй. Самая умная женщина во всем племени, несомненно, она. Другие, возможно, и не согласятся с таким утверждением, старуху какую-нибудь начнут ставить в пример, вот, мол, истинная мудрость, но что ей до других. По их понятиям нужно призвание, посвящение, с шаманом долго беседовать, со старейшинами, со стариками, да ещё испытание какое-нибудь нелепое придумают — а вот она им всем возьмёт и докажет. Она — самая умная, и скоро всем придётся с этим согласиться. И женщинам, и даже мужчинам, да и самому шаману тоже. И тогда многое изменится в племени, очень многое. И, может быть, даже впервые появится женщина-вождь. Но покуда такого не произошло, нужно хранить все свои замыслы в строжайшей тайне. Игривой Оленухе всегда это удавалось, и то, что даже лучшие подруги (Сквалыга, Чёрная Ива) ничего не подозревают о её тайных делах, придавало ей ещё больше уверенности. А ведь это она заклинала на вороньем пере, чтоб её муж стал лучшим охотником племени. Никто об этом не знает, даже сам её муж, только тот ворон, который указал ему мамонтов, тот мог бы сказать, кто его надоумил. Но вороны не говорят. И она тоже не скажет. Она и без этого знает, что самая умная и способна всех одурачить.
Вот и этим утром Игривая Оленуха как ни в чём не бывало вышла из своего чума. Обычная молодая женщина идёт по обычным делам. С одной по пути посмеялась, с другой поболтала о скорых оргиях, с третьей перемолвилась словечком, а потом... потом Игривая Оленуха вышла за стойбище, ну мало ли куда женщине надо, кому и какое до этого может быть дело, разве что муж вправе спросить, но ему-то Игривая Оленуха всегда сумеет ответить. Сквалыга вроде бы подозрительно глянула, что как-то быстро они разговор оборвали, ну так пускай с другими язык свой почешет, с той же Чёрной Ивой. А Игривую Оленуху ждут дела поважнее. Ей нужно выведать все шаманские хитрости, одну за другой. Слишком долго она откладывала свои намерения. То охотой великой все заняты, то с мясом надо возиться до одури, теперь вот не надо возиться ни с чем, теперь, наконец, настал её черёд. Больше откладывать нельзя.
Крыло Аиста уже её поджидает. Долговязый юнец, неопрятный, Игривая Оленуха всегда про себя над ним насмехается. Но вслух так нельзя. Крыло Аиста очень ей нужен. Это посредник. Без его помощи ничего не получится. Не самой же ей красть у шамана, она для этого слишком умна. Есть те, кто поглупее; пускай тоже приложат усилия для её дела.
Юнец выглядит нервным. Озирается на кусты, на далёкое стойбище тоже косит глаза. Да кто ж оттуда увидит и кому вообще до них дело...
— Что-то испуган Крыло Аиста. Значит, всё-таки принёс.
Крыло Аиста вспыхивает, заалели щёки на чумазом лице, с первых же слов проняло.
— Ну, принёс, — он хочет казаться небрежным, так, мол, плёвое дело, но Игривая Оленуха всё видит насквозь и улыбается. Даже вовсе и не тому улыбается, что всё же принёс, а своей проницательности. Она не ошибается. И сегодня не ошибётся. Главную работу мальчик уже для неё сделал.
— Ну покажи тогда, что таишь.
Крыло Аиста вытаскивает из-за пазухи скомканный лист лопуха, но разворачивать, видно, боится. Так и отдаёт:
— Гляди, не просыпь ни крупинки. А лист этот потом не выбрасывай. Сожги или съешь, — Крыло Аиста мельком заглядывает молодой женщине прямо в глаза и тут же опять смотрит мимо, куда-то поверх плеча. — Иначе может быть худо. Ни одного следа не должно остаться. Иначе может быть плохо обоим нам!
— Ну, прям, запугал, — невозмутимо смеётся Игривая Оленуха, забирая комок. Так уж она испугалась старого пердуна Еохора. Взаправду смеётся. Ничуть не боится. Однако юнец смотрит не через её плечо, на роскошные груди украдкой косится, мальчик ещё, но уже хочется.
Игривая Оленуха тряхнула грудями.
— Должница теперь твоя, молодец. Скоро оргии будут, тогда меня разыщи. Научу тебя многому, не пожалеешь. А сейчас, если хочешь, можешь потрогать, — Игривая Оленуха придвинулась ближе, грудями впритык, но юнец так смутился, чуть в обморок не упал. Побледнел, глаза в землю упёр и молчит. Не шевелится. А Игривой Оленухе ждать некогда:
— Ладно, не хочешь сейчас, потом наверстаешь. Давай, расходимся в разные стороны.
Юнец поднял глаза, бегло глянул на женщину, и снова в сторону глядит. В сторону и говорит:
— Зелье где попало не принимай. Обязательно своё место силы найди. Иначе худо будет.
Крыло Аиста повернулся и быстро пошёл, а Игривая Оленуха ещё постояла и поглядела ему вслед. Нахватался мальчик разных слов от шамана, если бы их ещё понимал. Пусть бы попробовал объяснить, как это "место силы" искать. Слушать внутренний голос, следить за приметами, за своим состоянием, за другими животными — всех шаман одурачил своими россказнями, но только не Игривую Оленуху. Сама она разберётся во всём. Своим умом дойдёт. И проверит. Она развернула лист и осторожно понюхала крупицы шаманского порошка. "Фу, как мало! — подумала. — А пахнет грибами. Может быть, сам юнец натолок мухоморов?" Игривая Оленуха подняла глаза, ещё раз глянула вслед Крылу Аиста, как его спина мелькнула и скрылась в кустах. Нет, напрасно она тревожится. Как может какой-то юнец её провести. Невозможно! Настоящий шаманский порошок, отсыпал у старого пердуна и стащил втихаря. А тот даже и не подозревает, глупец. Опять, небось, свои бредни разводит. Игривая Оленуха заулыбалась. Скоро закончатся шаманские деньки. Скоро женщина станет первой. Не так уж долго ждать осталось.
