— А ты может, тоже за безымянность от позора прячешься? Ведь Саири — это не настоящее имя!
— А откуда ты знаешь?
— А откуда ты знаешь всех этих, которых в доме убили? Ты ведь этих в кабинете знал, оттого и стоял как вкопанный.
— Ну, знал. И что из этого?
— Ворон, Саири, кончайте препираться, — сказал Коралл, — пусть этот человек сам решает, говорить ему своё имя или нет.
— Да может он вообще не выживет, — сказал Морской Огурец, — и из-за чего тогда спорим?
— Даже если не выживет... — сказал Инти, — всё равно это не повод вести себя по-свински. Ладно, исходим из того, что он выживет. Так что надо ехать за паланкином. Туда на лошадях, обратно пешком. Чтобы не ехать впустую, всё равно надо найти то имущество, которое имеет смысл отсюда взять. Запасы еды и одежды мы сейчас поищем. А остальным, видимо, придётся здесь ночевать. А так как делать это придётся в доме, скорее всего, то надо будет похоронить трупы. Помимо всего прочего, это и наш долг перед ними, но к долгу тут некоторые глухи, а вот неприятный запах едва ли будет отрицать даже Ворон.
— Воронам он приятен, — съязвил Коралл.
— А вам, должно быть, приятно сидеть в морской воде и жрать сырых рыб, — съязвил Ворон в ответ.
— Тихо, лекарь идёт, — сказал Инти, — только его не стоит впутывать в наши ссоры.
Целебный Бальзам подошёл, Инти спросил его:
— Мы тут решали насчёт дальнейшего... Каково состояние больного?
— К нам наверх его можно нести только в паланкине. В общем, он выживет. Хотя его ушибы меня беспокоят... Я уже извёл на него большую часть бальзама, предназначенного для таких случаев, но было бы желательно добыть для него лёд. Конечно, у меня чуть-чуть было в термосе, но закончилось...
— Лёд, значит, — сказал Инти, несколько помрачнев, — ладно, пошлю ребят. А так он...
— В здравом уме. Но имя называть отказался, опозорен. В общем, для его состояния держится вполне прилично. Сейчас он опять уснул, в укрепляющем отваре есть усыпляющее. Надо бы тебе с ним поговорить, когда проснётся. Но это будет часа через два-три.
— Хорошо, а мы пока другими делами займёмся. Хоронить трупы надо. Кроме того, надо, чтобы кто-то наверху на наблюдательной веранде стоял. Так что будем меняться по очереди.
Печальные хлопоты заняли весь день. По счастью, запасы еды и одежды в замке нашлись. Ещё со времён отца Инти повелось, что в замке, а точнее в постройках, которые были куда меньше разграблены, хранились одежда и всякие другие вещи для маскировки его людей под торговцев, рыбаков, крестьян, пастухов и прочих... Причём даже желательно, чтобы одежда была ношеной, так как новизна не в то время когда одежду выдают, вызывала бы некоторые подозрения. Были, разумеется, и женские платья. В общем, Коралл и Морской Ёж поехали с ними наверх, помня о задании.
Для Инти эти похороны дались нелегко, но, по крайней мере, теперь он точно знал, кто мёртв, а кого ещё можно надеяться увидеть в живых. То, что убит не только сам Киноа, но и большинство его заместителей, говорило ему о многом. Скорее всего, в этом не было особенной необходимости — если бы их позапугивали получше, то узурпаторы могли бы заставить какую-то часть из них служить себе. А управлять хозяйством без них будет для новой власти сложно... Но, видимо, они и не собираются ею управлять так, как управляли инки. Для них вполне приемлемо обрушение всего и вся. Среди убитых, само собой, не было Жёлтого Листа. Но не было и Верховного Амаута и других высокопоставленных амаута. Уайн предположил, что они могли просто попасть с другими амаута в заложники. Не было также и Славного Похода. Тут возможны были два варианта объяснения: или тот сам впутался в заговор, или его подкараулили в другом месте. Славный Поход просто так не сдался бы в плен, он, как и Горный Ветер, мог покончить с собой в безнадёжной ситуации. Все остальные носители синего льяуту были мертвы.
Инти позаботился, чтобы каждого похоронили в отдельной могиле, с индивидуальным узором из камушков. Ворон ворчал, но его уговорили, сказав, что через некоторое время англичане могут сюда вернуться и взвалить "безымянные жертвы" на Службу Безопасности, после чего за них начнут казнить любого человека, связанного с ней, уже по суду (погромы и бессудные расправы долго продолжаться не будут). А так будет хотя бы шанс опровергнуть обвинение.
Уайн и Инти сидели на наблюдательной вышке (одно из немногих мест, свободных от следов крови и разгрома), в мирное время служившей также верандой, и смотрели на дорогу и на зажигающиеся на небе звёзды. Конечно, надо было вести наблюдение за дорогой, но тут можно было и просто поговорить наедине.
— Завтра надо будет отсюда уходить, — сказал Инти — ведь вернуться англичане могут в любой момент. Да, не таким я представлял возвращение сюда... У меня к тебе просьба, Уайн. Не мог бы ты эту ночь провести рядом с Асеро? Я сегодня поговорил с ним, он держится достаточно бодро для его состояния, но я боюсь, что он будет меня расспрашивать на волнительные для него темы, а это пока рано. Пусть окрепнет хоть чуть-чуть. Ты ведь умеешь молчать, Уайн. А это как раз то, что нужно. Кроме того... ты ведь тоже в своё время немало пережил... Тебе проще его понять, чем остальным...
— Хорошо, я согласен. Но есть один момент: может, не стоит ему ночевать в палатке, а лучше перенести его под крышу? Ночью может стать довольно прохладно, но это бы ещё не так страшно. Палатка стоит посреди двора на сильно видном месте, в случае чего из неё незаметно не уйдёшь.
— Ты думаешь, на нас нападут этой ночью?
— Напасть могут всегда. Давай подумаем, как его расположить побезопаснее.
— Можно на бывшем складе.
— Это немногим лучше. Тоже ловушка, если нас заменят.
— Ладно, тебе скажу. Там есть запасной выход. В случае чего можно попробовать уйти тебе с Асеро.
— Тогда подойдёт. Инти... скажи, ты сильно не доверяешь своим людям? Ты собираешься долго скрывать своё имя от них?
— Я думал открыть его по возвращении в замок. Но теперь... не знаю. Впрочем, беспокоит всерьёз меня только Ворон.
— А лекарь?
— У него много глупостей в голове, но человек он, судя по всему, честный. Ему бы я открыться рискнул. Но попозже. А вот Ворон... сейчас ему всё равно деваться некуда, и выгнать его нельзя. Но потом... кто знает, как повернётся дело.
— Ворон всё время на твою жену наезжает, я бы такое едва ли вытерпел!
— А что бы сделал? Грозно поговорил? Я уже пробовал, это помогает лишь на время. Набил бы морду? Это тоже не помогло бы, да и к тому же следы драки привлекают внимание. Да и не в моей жене тут дело.
— А в чём же?
— В том, что Ворон любит выискивать в людях склонности к различным порокам. Но даже в нашей работе это не всегда на пользу. Нам надо оценивать объективно, кто на что способен, и потому избирательное зрение очень вредит. Ведь если человек видит то, чего нет, то он может и не увидеть то, что есть.
— У меня тёща вечно подозревает меня в каких-то нечистых планах и тайных преступлениях. То, что я могу убить кого-то, то, что её дочь брошу, а сам молодую жену покрасивее заведу....
— Ну вот и Ворон также. Ему кажется, что если человека когда-то по жизни оступился, то это не оттого, что его обстоятельства толкнули, а от порочных наклонностей. Он не верит, что человек может исправиться и постарается больше не повторять прежних ошибок. Помнишь про заговор среди амаута? На него пошли в основном те, кто считает, что всё в человеке определяется кровью, а окружение и воспитание не важны. И плюнули на те опыты, которые показывают, что на развитие растений влияют и условия, а люди... они посложнее растений устроены. И воспитание на них ещё побольше влияет.
— Я не могу верить в предопределение крови, ибо тогда мне надо было бы признать, что собственная кровь делает меня каким-то порочным, а не просто заставляет бриться по утрам. Юношей я на вид был почти европеец, а с годами всё меньше и меньше на них похож.
— Вот что, Уайн... надо будет тебе с Зарёй потом поехать куда-то, где наша власть сохранилась. Скорее всего, в Тумбес. Заодно и связь восстановишь. Тем более что ты там уже был.
Уайн вздрогнул:
— Вот туда, где мы были, лучше не надо. Ведь меня там знают, а Зарю тем более.
— А что про неё знают?
— Что она работала на тебя.
— Даже про это знают далеко не все. Ну а теперь что вам стоит разыграть простых обывателей, которые еле ноги унесли ото всей этой мясорубки? Тем более что я формально убит, чем вы там пять лет назад занимались — далёкое прошлое. А теперь у вас дети, и вообще не до того...
— Всё-таки это рискованно.
— Куда менее рискованно, чем то, на что ты шёл ради Родины раньше.
— Это верно. Но тогда я рисковал только собой. Мне и в голову не могло прийти, что и Заря...
— А чем она хуже тебя? Почему тебе можно было рисковать ради Родины, а ей нет?
— Потому что она женщина.
— По-твоему, женщины хуже мужчин?
— Нет, но женщин... ты знаешь, что с ними делают.
— Так и с мужчинами тоже. Мужчины разве что забеременеть при этом не могут. А умереть и покалечиться — вполне.
Уайн не ответил, глядя куда-то вдаль. Инти понимал, о чём он вспоминает. И добавил:
— Пойми, Асеро прежде всего мой друг, и для меня он дорог просто как человек. Сможет ли он потом участвовать в политике и в каком виде — вопрос уже второй. Хотя, конечно, выздоровев, он едва ли захочет отсиживаться в сторонке. Я его хорошо знаю.
— Я понял тебя.
— Помнишь, как в Великую Войну наши предшественники писали на стенах осаждаемых крепостей: "Умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина". И мы должны быть достойны своих предков и делать то дело, которое без нас делать некому.
Сказав это, Инти стал спускаться вниз. Уайн остался на наблюдать за дорогой дальше.
Возвращение к жизни и память о прошлом
Асеро очнулся. Сперва свет, брызнувший в глаза, показался ярким, почти ослепительным, но потом он понял, что это обычный дневной свет, прошедший через светлую ткань. Его окружало что-то вроде палатки или шатра, и лежал он, кажется, на постели. Значит, он уже не в тюрьме, но и не в загробном мире — всё тело сильно ноет и болит, а язык от жажды напоминает шершавый коврик. Ладно, придётся терпеть жажду, воды попросить всё равно не у кого. Но едва ли его оставили одного надолго, скоро кто-нибудь придёт, ибо для Асеро было очевидно, что те, в чьих руках он находится, явно намерены его выходить, иначе бы не стали заботиться о постели и пологе. Но кем могут быть эти люди? Ясно, что это не его тюремщики — те после того, как сожгли его мать, едва ли могли надеяться на какой-то компромисс. Или всё же... нет, куда более вероятно другое. Узнав, что в Куско переворот и центральная власть пала, кто-то из местных вполне мог проявить инициативу и создать партизанский отряд, чтобы атаковать англичан. Для них было вполне логично ликвидировать их форпост вне Куско. Во всяком случае, Асеро на их месте поступил бы именно так. Найдя еле живого пленника, они, естественно, решили его выходить, а потом уже разбираться кто такой и как с ним быть дальше.
А, в самом деле, что будет, если они поймут, кому именно они спасли жизнь? Вопрос был не такой простой, как сперва могло показаться. Ещё совсем недавно Асеро был уверен в народной любви, уверен в том, что народ пойдёт в бой с его именем на устах. Но теперь, когда в Газете на него вылили вёдра помоев, да и сам он умудрился утратить власть, попав в довольно глупую ловушку, ещё вопрос, как к нему отнесутся новоявленные партизаны. Конечно, едва ли у кого поднимется рука на слабого и беспомощного, но терпеть насмешки и сожаления как-то совсем не хотелось. Лучше поначалу не раскрывать своего имени, по крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит, к кому попал и как к нему относятся.
В этот момент полы шатра раздвинулись и вошёл человек средних лет, судя по одежде — лекарь.
— Пить, — еле слышно прошептал Асеро. Впрочем, тот и без того собирался поднести к губам больного чашу с водой, которая после всех мучений показалась каким-то сказочным напитком.
— Где я? Что происходит? — спросил Асеро, утолив жажду.
— У друзей и в безопасности. Подробности я тебе расскажу, когда немного окрепнешь. А сейчас я должен тебя осмотреть. Это может быть немного неприятно, но придётся потерпеть, — с этим словами лекарь снял с Асеро одеяло, — и скажи, как тебя зовут, если тебе память не отшибло.
— Не отшибло. Я помню, кто я такой и что со мной случилось. Только говорить своего имени я не хочу.
— Отчего так? Стыдно быть инкой?
— Откуда ты знаешь, что я инка?
— По ушам. Видно же, что в них серьги были. Небось, во дворце жил, дорогие одежды носил, ел каждый день как по праздникам... Тяжело тебе будет в шестьдесят лет к другой жизни привыкать.
— Шестьдесят! — вскричал Асеро. — Неужели я стал похож на дряхлого старца?
Слегка приподнявшись на локтях, он ошарашенно посмотрел на лекаря.
— Так, руками и ногами двигать значит можешь, — сказал деловито лекарь, — значит, не парализован, уже хорошо. А сколько тебе лет на самом деле?
— Сорок...
— А волосы у тебя отчего такого серебристого цвета?
— Не знаю... раньше нормальные были.
— От большого испуга, я слышал, седеют даже юноши. Но сам я никогда не видел такого.
— Я сильно повреждён? Калекой не останусь?
— Посмотрим. Но, как мне кажется, они тебе ничего жизненно важного не задели. Полежишь несколько дней, а потом уже и вставать, и ходить начнёшь.
— Кое-что всё-таки задели, — прошептал Асеро и покрылся краской стыда, потом, преодолев неловкость, всё-таки решился спросить, — меня очень сильно ударили туда... Скажи мне, я ещё мужчина?
— Ну, это сказать сложно. Вот когда очухаешься и попробуешь с женщиной переспать, тогда станет ясно, можешь ты ещё что-то или уже всё, наразвратничался. Только вот всё равно вряд ли кто-то с тобой добровольно пробовать пожелает... Кто ты теперь?
— Да уж я понимаю, что никто, — со вздохом сказал Асеро. — Только не думай, что я развратник. Если мне и можно в чём-либо обвинить, то уж никак не в этом! Я был женат, вёл нормальную семейную жизнь.
— Так я тебе и поверил. Врать тебе не надо. Послушай, не хотел я эту тему поднимать, но раз уж зашла речь... Ведь в том, что случилось, вы, инки, в первую очередь сами виноваты. Ну ладно, вы жрали там в три горла, золотом себя увешивали, по несколько жён имели... Но оргии с голыми девками зачем было устраивать? Думали, что про ваши пьяные непотребства никто не узнает? Что до простого народа это не дойдёт рано или поздно? Ну и вот свергли всех носящих льяуту, разгромили их дома, а теперь в столице чужестранцы хозяйничают. Я от них ничего хорошего, конечно, не жду, но и защищать тех, кто девок на свои оргии силком затаскивает и там их чести лишает, народ, понятное дело, не стал. Ну что, стыдно?
— Клянусь, я ни в чём таком не виноват. Ну да, мы жили в роскоши, многие имели по несколько жён, но чтобы насиловать кого-то... Ну не было такого. У меня вообще только одна жена была, хотя мне это по сану и не полагалось. В роскоши меня ещё можно упрекнуть, но в разврате... Нет, упрекать меня в этом несправедливо и жестоко!
