| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Правда, эти наши действия немного напоминали классические описания монополистического капитализма, которые давали советские историки и экономисты — наподобие таких: 'Гнёт монополий в современном буржуазном обществе проявляется, в частности, в насильственном навязывании мелким товаропроизводителям сбыта производимого ими сельскохозяйственного сырья, продовольствия и других товаров монополиям по исключительно низким ценам. Разница между низкими ценами, по которым фермеры и крестьяне вынуждены продавать продукты своего труда, и конечными ценами, по которым монополии сбывают эти продукты или изготовленные из них товары потребителям, присваивается монополиями и становится источником роста их прибылей'.
Да, госпоставки, принятые в СССР также были похожи на эти действия — цены по госпоставкам были гораздо ниже рыночных и даже себестоимости, и эта разница позволяла советской власти обеспечивать продовольствием рабочих многочисленных строек, фабрик и заводов. Но, в отличие от капиталистов, власти СССР позволяли колхозникам торговать оставшимся после госпоставок продовольствием по рыночным ценам. Причем, в отличие от капитализма, госпоставки и были как бы налогом на пользование землей, тогда как в капстранах фермеры мало того что продавали свою продукцию на грани себестоимости, так после этого еще должны были платить налоги — а деньги-то откуда брать ? Неудивительно, что на 6,1 миллионов фермерских хозяйств там приходилось всего 1,5 миллиона тракторов и 2,5 миллиона лошадей и мулов — несмотря на всю передовизну американской промышленности сельское хозяйство было довольно отсталым.
Мы же, получается, находились где-то посередине этих систем — с одной стороны, как и в советской системе, обязательные госпоставки по ценам ниже себестоимости были 'налогами', с другой стороны, как в американской — мы фактически запретили непосредственным сельхозпроизводителям торговлю по рыночным ценам — да, цены на рынке определялись спросом и предложением, но поставщики продукции получали выгоду уже опосредованно, и мало того что по ценам более низким, так еще и за вычетом комиссий. Вот и получалось как в США, где, даже по данным департамента сельского хозяйства США, доля, приходящаяся на фермеров в розничной цене 58 пищевых товаров, потребляемых ежегодно средней рабочей семьей, снизилась за 25 лет перед второй мировой войной (1913-1938 гг.) с 53 до 40% — то есть все больше средств из продуктового набора уходило не фермерам, а корпорациям и перекупщикам. У нас же эта доля вообще составляла от силы 20% — остальное мы прикарманивали в фонды накопления. И как бы нас за это не притянули к ответственности.
ГЛАВА 23.
С другой стороны, колхозникам с единоличниками и деваться-то было уже некуда — созданная за два года система совхозов покрывала минимум треть потребностей в основных видах продовольствия, при том что там работало всего десять процентов от занятых в сельском хозяйстве — это неудивительно, так как вся механизация шла прежде всего туда, наши совхозы были электрифицированы на сто процентов, все канавокопатели для осушения полей, мощные гусеничные трактора для подъема новины, доильные аппараты — все шло прежде всего туда, так что совхозы понемногу превращались в высокомеханизированные фабрики по производству продуктов питания — что и хотела сделать советская власть с колхозами, да помешала война. И еще треть продовольствия республики давали обязательные поставки самих колхозов и единоличников, а также репарационные поставки с земель бывшей Восточной Пруссии. И этого количества продовольствия нам хватало и кормить армию, и поставлять союзникам через линию фронта, и обеспечивать продовольственные карточки, и делать поставки в остальные города Союза, то есть докупать продовольствие по рыночным ценам нам почти что не требовалось.
А ведь, напомню, обязательные поставки колхозников и единоличников шли по ценам ниже себестоимости — то есть они за них сколько-то получали, но этого мало на что хватало, поэтому, чтобы поддерживать производство, да и собственно свою жизнь, им и приходилось продавать товары на рынке, то есть везти в наши торговые точки на рынках. Ну или стоять самим за прилавком, но покупатель шел в основном в наши точки так как только там была возможность продать свои вещи и получить взамен продукты если это кому-то требовалось, а у колхозников — только там была возможность купить промтовары — ткани-нитки-иголки и прочее нужное в быту, причем купить все это можно было только в обмен на талоны, полученные от сдачи туда же своих продуктов. Так что все было повязано на наши торговые точки.
Народ, конечно, малость роптал, некоторые даже вспоминали царские времена, когда фабриканты и приказчики задерживали выплату зарплаты, но вместе с тем продавали в заводских лавках товары своим рабочим в кредит, хотя и по завышенным ценам, и рабочим некуда было идти так как без живых денег им больше нигде товаров не отпускали. Ну да, что-то похожее складывалось и у нас. С этим мы мирились только потому, что все-таки производители продовольствия составляли меньший процент населения, тогда как основная масса в результате этой системы получала продукты по меньшей стоимости. Тут, правда, играли свою роль и более наполненные продуктами пайки, так что меньшему количеству людей требовалось закупаться на рынках — это, конечно, тоже снижало цены. Так что пока основными проигравшими были единоличники — они платили за все и за всех. Колхозники-то мирились с системой потому, что мы еще осенью сорок первого разрешили собственные огороды площадью до гектара, а с весны сорок второго пошли средства механизации — мини-трактора на мотоциклетных движках с газогенераторами и всякое навесное и прицепное оборудование — его мы делали и на старых заводах сельхозтехники, и на новом, что мы запустили в Волковысске, куда вывезли новый завод из Лиды, где его начали монтировать перед самой войной да не успели, ну а мы его оттуда вывезли когда еще не рассчитывали удержать Лиду. Поэтому лично колхозникам проблем особо не было, хотя с колхозами надо будет как-то выправлять ситуацию — им не хватало оборотных средств на обеспечение их повседневной работы, поэтому росла закредитованность. Как и с единоличниками — их тут оставалось еще немало, так как до войны коллективизация в западных областях массово не проводилась и даже шла немного вспять после обнаруженных перегибов на местах, когда минское и московское руководство окоротило самых ярых коллективизаторов, которые мечтали подгрести все под себя и сесть местными царьками на шею крестьян, ничего не давая взамен кроме как 'ценных указаний' кому и как надо работать.
Мы же давали взамен немало — помимо повышения пайков, тут и все больший поток техники, и обустройство дорог, да и те же увеличенные огороды — много чего. К тому же сейчас шла война, поэтому народ в целом относился к введенным порядкам с пониманием, дополнительный военный налог изымал еще часть продовольствия у его производителей, а регулярные репортажи о ловле очередных перекупщиков и спекулянтов невзирая на должности лишь добавляли людям умиротворенности — 'власти знают что делают'. Тем более что мы шли в колее партконференций и съездов 1924 года, на которых говорилось, что 'непосредственной мерой степени осуществления руководящей роли Советского государства на рынке является та степень влияния, которую государство осуществляет в деле регулирования рыночных цен'. Вот мы и регулировали цены не только ограничениями в торговле, каковых советская власть не видела вообще никогда — разве что было что-то похожее во времена Военного Коммунизма, но также увеличивая предложение товаров на рынке. Тем более что на тех же съездах и конференциях говорилось что 'Одним из основных условий усиления наших позиций против частного капитала является политика цен. Сосредоточивая в своих руках основную массу продуктов, потребных деревне, Советская власть должна добиться такого положения, чтобы государственные организации и кооперация продавали дешевле частного торговца'. Так что и этот момент мы просто взяли в свои руки, исключив перекупщиков, то есть частный капитал — слова были сказаны еще в разгар НЭПа, но частный капитал никуда не делся и к началу сороковых, хотя он и ушел в тень, особенно после разгрома правой оппозиции. Ждал своего часа. И вот мы последовательно выбивали почву из-под его ног — чтобы у него не было даже поля деятельности, на котором он мог бы развернуться — продавать продукцию должны только непосредственные производители или их кооперативы, причем организатор и продавцы должны были быть из числа производителей продукции. Ну или продавать в наши кооперативы. И никого больше — никаких непроизводящих посредников. Все согласно словам Сталина, который в 1925 году указывал на то, что завоевание власти рабочим классом и сосредоточение в руках этой власти командных высот экономики ведет к принципиальному изменению роли торговли и денег, к превращению их из инструментов буржуазной экономики в орудие социалистического строительства. И я, аккумулируя средства с помощью завязывания торговли на свои структуры, также исходил из того, что деньги — всего-лишь инструмент социалистического строительства, то есть их аккумулирование нужно только для того, чтобы это строительство развивать.
В общем, имея на руках много свободного продовольствия и товаров легкой промышленности — прежде всего тканей — мы активно подминали под себя и рыночную торговлю. И не только в целях сбить цены на колхозных рынках — нет, ведь для задуманного мною жилищного строительства нужны деньги, поэтому контроль их источника — торговли — был важной составляющей моих планов. Точнее, когда все это еще начиналось, планов как таковых еще не было, но то что торговлю надо брать под жесткий присмотр — это было понятно еще до задуманного мною жилищного строительства, как только стало четко видно, что цены на товары на рынках летят вверх стремительным домкратом, а без рынков отдельным категориям людей — кто остался без работы или работает частным порядком и соответственно не охвачен карточной системой — пока не выжить. Да, на тот момент у нас и сама карточная система еще проходила процесс становления, по мере ее отладки рынки населению были нужны все меньше, но раз начали процесс — так его и продолжали — поначалу мне просто было интересно — как вообще можно регулировать рыночную стихию, действовавшую в условиях мало того что плановой экономики, так еще и постоянно снижавшегося перед войной дефицита, а теперь поворачивалось так, что эти деньги и пойдут на строительство жилья.
Причем двумя способами. Частично они пойдут на организацию собственно производств — ведь чтобы построить, например, ДСК, требуется заказать для него обрудование на металлообрабатывающих и машиностроительных предприятиях. Для этого нужны деньги. Требуется организовать добычу сырья. Для этого нужны деньги. Требуется организовать обучение рабочих новым методам строительства, да и собственно разработать эти методы. А это снова — деньги, деньги и еще раз деньги. Причем еще и осенью 1943 мне было непонятно — сколько их все-таки потребуется и когда именно. Так-то вырисовывалась картина, по которой торговыми операциями мы наработаем почти миллиард рублей в год — треть на нашей территории и две трети — на остальной территории СССР. И это уже чистыми, за вычетом расходов. То есть этими деньгами мы сможем оплатить 2,5 миллиона человеко-месяцев, если принять, что в конечном итоге все упирается в трудозатраты. Да пусть даже полтора миллиона — за счет того, что у специалистов будет не средняя зарплата в 400 рублей, а в полтора-два раза выше. Это все-равно более ста тысяч человек, которые смогут работать на строительство целый год. Армия. Ну, еще миллиард был моих собственных средств, пусть и в виде научно-промышленного капитала — то есть не то чтобы живые деньги, но заказывать на них работы я мог. Правда, это не было предусмотрено законодательством СССР вообще никак, поэтому было желательно организовать массовое жилищное строительство максимально законными способами — чтобы никто не смог прицепиться и под этим предлогом посадить непосредственных руководителей и исполнителей — то есть меня с коллегами — чтобы самому оседлать такое дело. Так что 'свой' миллиард я постепенно высвобождал из предприятий, связанных со строительством, и перекладывал его в научные учреждения — уж их-то захотят отжать в последнюю очередь — а выходящие деньги замещал капиталом от торговли, хотя они и оставались как бы моим паем в эти кооперативные предприятия, но это теперь был как бы чистый доход от торговых операций тех артелей, что опять же организовал я. То есть какой-то контроль сохранялся, но видимость законности повышалась.
Но — это деньги собственно на организацию строительных работ. Причем только на их запуск в предстоящий 1944 год. А как там будет складываться ситуация — неизвестно. И ведь эти работы затем кто-то должен будет оплачивать. Да, местные советы, предприятия и организации — какую-то часть средств найдут они. К тому же, напомню, задача строительства была важна мне не только сама по себе как задача обеспечить жильем население — нет, я пытался выгадать что-то и для себя, и не только пиаром, но и более надежными средствами. В данном случае — я хотел организовать множество жилищных кооперативов, чтобы они — как общественные организации — выдвигали нужных мне кандидатов в советы всех уровней. Ну и меня заодно — чтобы иметь статус неприкосновенности от уголовного преследования. А кооперативы могли создавать только пайщики — они же, кстати, и оплатят дальнейшее строительство по типу пирамиды. Вот только откуда сами пайщики возьмут эти средства — вопрос. На одну-то зарплату и так-то не пошикуешь, что уж говорить о покупке жилья. А кредитование населения — точнее — кооперативов — на покупку жилья сейчас под запретом. То есть надо было, чтобы каким-то образом народ накопил достаточно средств для оплаты строящегося жилья. И при этом не профукал все на рынках и в магазинах. Дилемма. Как это сделать — весной сорок третьего мне было еще непонятно, да и сейчас — осенью — тоже были сомнения, но делать это надо было прямо вот сейчас, а как там сложится дальше с нашими поставками на восток — непонятно — сохранятся ли благоприятные условия, сохранятся ли высокие цены — все это было под вопросом. То есть были нужны и другие источники средств, которые я бы мог передать людям, но так, чтобы они могли их потратить только на оплату строящегося жилья и при этом не снижать их жизненного уровня. Задачка.
И чтобы ее решить — надо было понять сколько вообще надо денег. Так-то на капвложения в третьей пятилетке весь СССР тратил по 36 миллиардов в год — то есть у нас было всего 2,7% от этих средств. Но эти 36 миллиардов — это на все строительство, а не только на жилищное. Впрочем, и наш миллиард предназначался не столько на оплату самих построенных домов, сколько на организацию работ. Да, за без малого три пятилетки во всю стройиндустрию СССР было вложено чуть менее 350 миллионов рублей. Мы же собирались вбухать миллиард. Причем за два-три года. Но по другому темпы строительства получались совсем уж небольшими, что и показывал пример довоенного строительства. Меня же это не устраивало. Да и миллиард — не так уж много — это, как я говорил, всего 2,5 миллиона человеко-месяцев. С помощью которых надо построить домостроительные комбинаты, всю механизацию, провести опытное строительство и обучение. Не, точно не хватит. Но будем еще считать.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
