Первым делом ими будет уничтожена полиция. Затем придет черед армии. Расстрелы офицеров станут обыденностью, а толпы бегущих с фронта вооруженных дезертиров пополнят банды выпущенных на свободу преступников.
Под стать бандитам окажутся и амнистированные лидеры политических партий, которые тут же ринутся все переиначивать под себя, под свои догмы.
В точности, как и либералы, они, обуреваемые наивной верой в непогрешимость своих теорий, начнут доламывать, то, что еще работает. В ход пойдут наработанные десятилетиями навыки террора и ведения подпольной борьбы'.
Выход Железный видел единственный; 'После отречения царя, России необходима власть, преследующая исключительно экономические цели, а глубокие политические преобразования надо будет отложит до приведения экономики в порядок, на что потребуется два-три года. В противном случае большая кровь неизбежна'.
Картина рукотворного апокалипсиса настолько выбивалась из всего написанного Железным Дровосеком ранее, что у Виктора не осталось сомнений — вся либерально-демократическая публика заткнет глаза и уши, и завизжит, что это полицейская провокация. Для себя же Шульгин сделал вывод — ждать надо не волнений, а полноценной революции и вспыхнуть она может в самое ближайшее время.
Сергей не знал, что концовка в этом выпуске отсутствовала. В ней автор предлагал задуматься, что произойдет лично с монархом и его семьей, если завтра произойдет невозможное — Николай II отречется от престола.
Удержится ли новое правительства от ареста монарха и его семьи? И тут же доказывал — нет, не удержится. Более того, всю царскую семью надо будет немедленно арестовать и вывезти из России, в противном случае расправа по французскому варианту, но с российской безжалостностью неизбежна.
Под стук колес, Шульгин в который уже раз задался вопросом: 'Да что же это такое? Как они могут так точно предугадывать события?!'
Глава 9. Двадцать третье февраля — красный день календаря.
Январь-февраль 1917г.
С осени шестнадцатого года над Третьим Римом нависла угроза голода, за которым угадывались контуры русской смуты. В декабре правительство ввело продразверстку. За грозным словечком скрывалось банальное взимание налога натурой. Газетчики писали о желании крестьянина придержать зерно до весны, но основой причиной недоимок был ненасытный молох войны, всосавший в себя около пятнадцати миллионов мужчин, что и толкнуло правительство на продразверстку.
В ряде городов ввели карточки. Газеты намекали на их появление в столице. Идиотские статьи разогревали слухи, слухи повышали накал газетных статей. Как сказали бы политологи будущего — в информационном пространстве России царили анархия и беспредел.
Цензура пыталась увещевать, затем грохнула кулаком. Увы, опоздала — система 'слух-газета-слух' успела войти в крутое пике.
На этом фоне, сообщения о катастрофе с продовольствием в странах тройственного союза прошли мимо внимания обывателя. Кстати, напрасно. Гибель свиного поголовья и ужесточение блокады вызвали настоящий голод, а в тылу набатом зазвучали антивоенные настроения. На стенания германского и австро-венгерского отделений красного креста о жесткости морской блокады, союзники внимания не обращали, и очередной швед-нарушитель с грузом контрабандного продовольствия вставал у причальной стенки порта Ревель. Это продовольствие достанется русским детям. Ни одно действие не обходится без обратной стороны. В соответствии с этим Германия практически полностью прекратила кормить военнопленных. В этой беде опять же нашлась своя польза и с января бежавших из германского плена стали возить по передовой. Желающих переждать войну в плену резко поубавилось, жаль только, что живые скелеты слишком быстро отъедались.
Первое еще робкое увеличение спроса на хлеб переселенцы почувствовали через свои булочные и пекарни в последних числах декабря. Так отреагировали самые шустрые граждане. Они как тот герой Джека Лондона, стали набивать матрасы сухарями.
В конце января пекарни еще справлялись, но к средине февраля их мощности были загружены до предела, а спрос на хлеб продолжал расти. Следствием этого противоречия явились очереди у булочных, в которых озлобленный народ часами судачил о неудачах на фронте, недоедании детей и предательстве в верхах. До социального взрыва оставались считанные дни, но, странное дело, революционеры, разжигающие протестный пожар, языков его пламени ... не замечали.
Аналогичное затмение случилось с полицией. Конечно, кое-кто из серьезных полицейских тревогу ощутил, но на таких 'касандр' внимания не обратили.
Не лучше обстояло дело в армии. После потери в пятнадцатом году основного кадрового состава, в ней зрели антивоенные настроения. Выходцы из иного времени пребывали в наивной уверенности, что тысячи агитаторов от большевиков хлынут на фронт, и быстренько распропагандируют армию, которая тут же перейдет на сторону трудового народа с партией Ленина во главе. Ага, и еще повернет штыки против капиталистов.
Действительность от вымысла отличалась разительно. Левые партии кроме большевиков и анархистов, занимали оборонческую позицию, и на этом основании антивоенную пропаганду не вело.
Этим делом немного грешили большевики и левые эсеры-интернационалисты под предводительством Машки Спиридоновой, но и тех, и других давно пересажали, а их женевские сидельцы в революцию не верили от слова совсем, и процесс нарастания недовольства не отслеживали. Впрочем, такими же они были и в пятом году.
Вот и получилось, что сцена из гениального фильма 'Возвращение Максима', в которой обаятельный Борис Чирков идет добровольцем на фронт, не более чем удачная режиссерская находка.
Димону на эти тонкости было глубоко плевать, а Федотов в очередной раз почувствовал себя обманутым.
Вместо революционеров армию разлагали общая усталость, военные неудачи, и перебои с продовольствием.
К тому же среди солдатиков попадались природные лидеры всегда готовые подхватить запросы толпы. Это те самые экстраверты по Юнгу, или субпассионарии по Гумелеву-младшему. И не важно, что никакие они не субпассионарии, и не экстраверты, а самые обыкновенные 'вожачки', т.е. лидеры, действующие в соответствии с записанной в их геноме программой поведения.
По уму, их бы всех поставить 'унтерами', но часть 'субпассионариев' армейцы просто проморгали, а часть к командованию подпускать нельзя на пушечный выстрел — психически неуравновешенных (если не сказать склонных к садизму) среди этой братии довольно много.
В итоге около десяти процентов от всех лидеров, кристаллизовали вокруг себя недовольных, а сами они переходили в категорию смутьянов.
Что же касается партийной принадлежности 'вольнодумцев', то Михаил доподлинно выяснил, что взятые на цугундер, они называли себя то сторонниками эсеров, то эсдеков. Реже представлялись кадетами и энесами (так последнее время стали называть новых социалистов). Лишь малая толика являлась членами этих партий.
В тылу, в запасных полках, условия для пропаганды казались много комфортнее. Пришел агитатор, высвистал неделю назад призванных друганов, навешал им лапши на уши и ушел домой баиньки. Но и тут реальность оказалась иной, нежели ожидали переселенцы. Военные прекрасно понимали, что новобранцев надо наглухо отгородить от привычного мира. Эта технология родилась еще во времена строителей пирамид.
Конечно, иной часовой за водку агитатора мог и пропустить, но пьяные солдаты колются на раз, главное, это где же во время сухого закона можно найти водки для серьезной агитации?!
Активизацию можно было ожидать только после вывода запасных команд на подавление волнений. С этого момента на солдатиков набросятся все кому не лень, начиная с бегущих впереди демонстрантов подростков и кончая агитаторами от эсеров, меньшевиков с большевиками и даже от кадетов.
И будет им пофигу их 'оборончество'. Более того, девятый вал пропаганды ожидался после взятия власти в феврале, когда Петросовет осознает свою уязвимость со стороны армии. Вот тут развал дисциплины развернется в полную силу, и бредущий по улицам человек с мосинкой на плече, станет символом эпохи, а армия из инструмента защиты государства от внешней угрозы превратится в опасную для общества субстанцию.
Одно радовало — понимание этих тонкостей открывало перспективы по управлению процессом и усилению позиций новых социалистов.
* * *
Не только переселенцы анализировали состояния России. Этим занимались и послы Антанты.
Сэр Бьюкенен делал ставку на кадетов и октябристов, но растущая популярность СПНР заставила его обратить внимание на новых социалистов. Первый контакт с британцем произошел в сентябре шестнадцатого, когда во дворце Кшесинской Дмитрия аккуратно подвели к послу туманного Альбиона.
Посла интересовало отношение Зверева к парламентаризму. Вообще-то, Зверев пришел сюда на нужную встречу, и ломать график по первому зову британского лёвы он не собирался. В результате посол узнал, что к парламентаризму Дмитрий Павлович относится, как к одной из форм управления обществом, но ее эффективность не во всех случаях очевидна.
На вопрос о конкретике, бывший морпех ответил, мол, ждут его. Тем самым дав понять: хочешь потрепаться — нормально договаривайся, или тебя опять пошлют.
Между тем, британец действительно 'сдвинулся' на парламентаризме и в последних числах декабря шестнадцатого года полез с советами к русскому царю, дескать, выбери ты царь фигуру премьера, устраивающую и тебя, и думу, и все будет в шоколаде.
Ага, разогнался. Британца из страны не выперли, хотя следовало бы, но дали понять, чтобы с подобными глупостями он больше не совался.
В мире переселенцев в ходу была конспирологическая версия, согласно которой коварный Альбион инициировал революционные события в России, чтобы та вышла из войны, и за это ее можно было бы лишить обещанного контроля над проливами.
М-да, и ради этого рисковать итогом войны и дополнительно потерять еще минимум один миллион жизней?! Редкостный бред! Лишить Россию завоеваний можно было, не прибегая к таким глупостям. Достаточно было проголосовать заедино с франками, а повод для этого найти труда не составляло.
В действительности Франция и Великобритания всерьез встревожились положением в России, и в конце января провели в Петрограде консультации стран Антанты. Официальная повестка дня — координация планов союзников на лето 1917-го года и готовность русской армии к наступлению. Неофициальная — оценка внутриполитической обстановки в условиях нарастания революционных настроений и поиск лояльных западу сил. Одним словом, зашевелились супостаты.
Начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего Василий Гурко, не будь дураком, союзников не обрадовал. По его мнению, до завершения формирования новых подразделений русская армия вести большие наступления не сможет. Пока ее удел — сдерживание врага с помощью операций второстепенного значения.
Делегация посетила фронт, провела встречи с политиками различных партий. На этот раз подкат к новым социалистам сделали французы, пригласив Зверева с Самотаевым на совместный с британцами обмен мнениями.
Францию представляли посол Морис Палеолог и министр колоний Гастон Думерг.
Со стороны британцев присутствовал первый офицер штаба 19-го экспедиционного корпуса Генри Вильсон, банкир лорд Ревелсток и успевший поднадоесть Звереву Бьюкенен. Руководитель британской делегации, лорд Альфред Милнер, до встречи с энесами не снизошел. Видать, рылом не вышли.
Интерес Палеолога к режиссерским успехам Дмитрия Павловича, был обставлен в лучших традициях французской дипломатии. Многословно и витиевато. Пришлось господина посла притормозить:
— Вот за что мне нравятся американцы, так это за конкретику и кота за хвост не тянут. Вам такая идиома знакома?— Палеолог был остановлен Зверевым, как Наполеон под Бородино.
Послу идиома оказалась знакома, а получивший разъяснение русский поговорки лорд Ревелсток, не удержался от колкости:
— Я всегда считал, что с воспитанием у янки плохо.
— Кому плохо, кому хорошо, — вставил свои пять копеек Самотаев, — все зависит от ситуации, но попусту время они не теряют.
— Не думаю, что это всегда правильно, — Палеолог задумчиво посмотрел на Михаила, — но готов согласиться, что времени до летнего наступления у нас действительно немного. В связи с этим хотелось бы услышать ваше мнение, господин Самотаев, — выделил свой интерес к лидеру СПНР дипломат, — сумеет ли новый кабинет министров, справиться с ситуацией, если ваш государь согласиться с предложениями прогрессивного блока.
Ни имен, ни фамилий 'правителей' произнесено не было, мол, догадываться Михаил Константинович сам. Догадываться Пантера не пожелал. Тема такого правительства сидела у всех переселенцев в печенках, но куда деваться, если ответа ждут послы двух ведущих мировых держав, вот и пришлось Михе, мысленно матюгнувшись, выдать привычную тираду:
— Если вы о думском правительстве народного доверия, то я в этом сильно сомневаюсь.
— Это очень пессимистичный вывод, наверное, для этого у вас есть основания? — за подчеркнутой вежливостью английского вояки скрывалось напряженное внимание.
— Господа, управление государственным аппаратом требует специфических навыков, нарабатываемых десятилетиями. Отсутствие таковых авторитет общественного трибуна заменить не может. — Михаил скользнул взглядом по присутствующим, задержавшись на британском офицере, — По-моему, это равносильно назначению командиром корпуса молоденького лейтенанта. Такой все знает, но ничего не умеет, — едва заметная усмешка на лице вояки показала, что с мнением Самотаева он согласен.
— Надо признать, образно, а вы могли бы назвать свои кандидатуры? — на этот раз напрягся Палеолог.
— Мог бы, но делать это преждевременно, — Михаил дал понять, что раскрывать своих людей он не собирается.
— Я всего лишь хотел уточнить, из каких кругов могли бы быть, такие люди, — тут же сдал назад посол Франции.
— Чтобы довести войну до победного конца, Россия должна призвать людей решительных, и незашореных политическими догмами. Тут надо понимать, что твердость позиции будущего министра финансов имеет значение не меньшее, нежели решительность начальника генерального штаба. Кстати, еще большая твердость от минфина потребуется после войны, когда встанет вопрос возврата займов, — на этот раз согласие с мнением Михаила выразили все, но больше других английский банкир.
Для себя же, переселенцы давно решили, что всех долгов Россия возвращать не будет. Благо, прецеденты на этот случай имелись. Штаты отказались от договоров своих предшественников — Англии и Испании. Национальный конвент Франции в 1792 году постановил: 'Суверенитет народов не связан договорами тиранов'. На этом основании революционная Франция не только разорвала политические соглашения предыдущего режима с заграницей, но и отказалась от государственного долга, и кредиторы эту пилюлю проглотили. Справедливости ради, надо заметить, что треть всех долгов Франция все же выплатила.
