Зверь лютый Книга 28. Приступ

— Что здесь случилось?

Алу всё ещё в шоке. Сбивчиво, дёргаясь телом, руками, когда не находит слов, объясняет:

— Этот пришёл... говорит: отдайте хабар... а тот... кетти курт... ну...

— Я понял. Дальше.

— А этот хвать за кап... а тот басына саба... саблей по голове. Я кричу: ты что делаешь! А тот... он сын куренного, их четверо из одной юрты... Они на меня...

— Понял. Убери саблю. Убери. Левый рукав. Кровь есть?

— Н-нет.

И вдруг взрывается скороговоркой, со слезами в голосе:

— Почему?! Ведь я же говорил! Я же всех предупредил! Они же знали! Они же согласились! Они же клялись! Ведь так было хорошо! Мы взяли город! Мы истребили множество врагов! Мы добыли честь! А они...

А они захотели ещё шитых золотом тряпок. Так сильно, что подняли оружие на своего командира. Это — смерть.

"Бойтесь желаний — они исполняются".

Оглядываю строй кыпчаков. "Если бы бабушка была дедушкой...". А это... толпление — строем...

В ворота вбегает Салман с тремя десятками мечников, следом Любим с лучниками. Понятно: коней уже расседлали, а моя команда была "бегом". Ну и хорошо: в усадьбе на коне неудобно.

— Любим, точки. Полное покрытие. Салман, всех вывести во двор. При сопротивлении — убить. И вынести. Алу. Командуй: всем снять пояса, оружие, добычу. Перед собой на снег.

— Э, сахиби! Тараканы носят краденное в мешках.

— Я знаю, Салман. Пусть твои вынесут их торбы во двор.

Алу командует. В строю начинается недовольное ворчание, крик. Один выскакивает вперёд, орёт на Алу, стучит себя кулаком в грудь. Следом — ещё два... подголоска. Сейчас весь строй сорвётся. Вскидываю три пальца вверх, три стрелы пробивают крикунов. Не всё: на левом фланге двое джигитов, вышедшие с луками, накладывают стрелы и... отваливаются к стене дома с дрожащими оперениями наших стрел в груди.

— Тизерле! Мине барлыги! Тез! (На колени! Все! Быстро!)

Толкаю Алу, и он, надсаживаясь, как в бою на площади перед Софией, повторяет мою команду.

Всё-таки, кошма — не лавка, воспитывает устойчивый навык задирания к небу задницы. На коленях в юрте куда чаще и удобнее, чем в избе.

Насчёт удобства пребывания на коленях — это я вам, как человек, отхвативший указанного скилза "по самое не хочу" в подземелье у Саввушки, компетентно сообщаю.

В конюшне вдруг начинается крик, звон клинков. Гридни вытаскивают кыпчака с распоротым брюхом под распоротым халатом. Кидают на снег. Бедняга ещё живой, пытается свернуться клубочком. Один из гридней вставляет палаш между плечом и головой, нажимает. Вытирает клинок о плечо бедняги и толкает его сапогом. Тот валится на спину. Ещё одно перерезанное горло.

— Иване! Господине! Не надо! За что?!

— Его нет в строю. Хотя ты приказал.

— Но он мог не расслышать!

— Мог. Мог сделать вид, что не расслышал. Мог заткнуть уши, чтобы не расслышать. Это важно? Он не выполнил приказ.

— Но...

— Алу, ты умеешь хорошо убивать врагов. Но ты пропустил важный опыт. Прежде всего научись убивать своих. Они опаснее врага. Потому что свои — ближе, потому что ты зависишь от них. Потому что враг может только убить. А свой — и убить, и предать.

Запоминай Алу. "Оборона по всем азимутам". Я годами ношу на теле панцирь. Хотя вокруг меня множество проверенных годами и делами надёжных людей. Но чтобы сунуть нож под ребро не надо многих. А у тебя тут... сборная солянка, шапочное знакомство. Есть, наверняка и твои "верные". Но они, почему-то, не прибежали тебя защищать. Пьяны от удачи и добычи?

— Тебе повезло в жизни. Тебя всегда любили. Я, Чарджи, твой отец. Ты всё ещё видишь мир по-детски, чёрно-белым. Вот — враг, вот — друг. Этого достаточно для... доброго человека. У правителя нет друзей — только подданные. Верные и неверные. У командира — подчинённые. Если ты, из дружбы к одному, пошлёшь на смерть других... какой ты командир?

Парень чуть не плачет. Приводить в дисциплину разложившееся подразделение, да ещё составленное из добровольцев, где каждый сам себе "добрая воля"...

— Что я скажу?! Что я скажу их матерям, отцам, братьям?

— Правду. Что их сын или брат взялся не за своё дело. За дело воина, которое он не сумел сделать. Не сумел главного: исполнения приказа.

— Они... они возненавидят меня! Они отомстят!

— Тогда убей их первым. Время любви для тебя, Алу, прошло. Правители живут в ненависти. Привыкай.

— Я... я не хочу...

— Тогда готовься к смерти. Ты слишком умён, богат, удачлив... на тебя начнут охоту. Просто потому, что ты лучше. Просто для того, чтобы такого "лучше других" — не было. Это же так здорово — втоптать возвышающееся: сразу чувствуешь себя выше. Выше вершины. Если тебя быстро не убьют, то... В луже жидкого дерьма тоже можно найти преимущества. Там тепло. А при насморке и запах не мешает.

Сотня Алу была пропущена "сквозь пальцы". В цифрах: в бою за Киев — двое погибших. При установлении дисциплины — 27. Последние семеро — децимация. Подразделение, допустившее мятеж, нападение на командира, не может быть оставлено безнаказанным.

Это — гуманизм. Правила Рима, но не "Ясса Чингизова". По Яссе за преступление одного убивали десяток.

Коллеги, вам что больше нравится: убить одного из десятка преступников или десять, виновных лишь в том, что они служили вместе с преступником? Мне? — То, что позволяет привести подразделение "в чувство". На длительный период, с минимальными потерями.

Ночь победы. Ночь взятия неприступной крепости. Ночь торжества и героизма. Ночь убийств, изнасилований и грабежей. Ночь великой славы и мелкой мерзости. Мелкой, но много.

После того, как из надворных построек вытащили кыпчаков, оттуда стали высовываться головы местных. Преимущественно — растрёпанные простоволосые бабы. Вид моих гридней, рубивших кыпчакам головы на колоде, откуда обычно отправлялись "в последний путь" — в суп — местные пернатые, произвёл впечатление.

Киевляне боятся кыпчаков. Уже к концу дня по городу пошла молва, что есть ещё "серые", "всеволжские", "зверятичи", которые поганых как курей режут. Все решили, что зверятичи ещё страшнее половцев. Но вот к добру ли это или к худу — мнения разошлись.

"Враг моего врага — мой друг". Всегда ли это истина?

Прибежал Николай. Порыдал, поголосил над телом своего приказчика. Собрал коней и сани, вывез отобранное у джигитов, прихватил взятое в самой усадьбе. Пришлось притормаживать теперь этого, объяснять обоим. Да и остальным невредно напомнить. Что — остаётся в подразделении, что — идёт в общий котёл.

Мои это знают. Но Николай норовит прихватить всё. А кыпчаки, естественно, всё себе оставить.

Правило простое: остаётся то, что необходимо для функционирования подразделения и выполнения боевой задачи. Если у бойца гожие сапоги — вторые не надобны. А если негожие, то нужно заменить. А первые выкинуть. Любая неуставная хрень в вещмешке или вьюке даст дополнительное утомление бойца и коня. Что приведёт к дополнительным смертям. Не обязательно самого несуна. Но мне-то живыми нужны все.

Вот, вспоминаю я те дела давние, ты пишешь про геройства всякие. А понимаешь ли - откуда что взялось? Откуда явились мои гридни? Ведь не из чудо-ларца "два молодца одинаковых с лица". А панцирь у Алу под халатом? Его рубили, а не зарубили. А та зажигалка, которой Пантелеймон на башне щёлкал? Всё прежде надо было сделать. Вырастить. Прежде. Не зная наперёд. Не думая вовсе ни об этих воротах Лядских, ни о площади перед Святой Софией.

"Дорога - это направление, по которому русские собираются проехать".

У меня - дорога широкая. Захват у меня такой. Я эту дорогу выбрал. Не от сильно большого ума и заумных рассуждений, просто сложилось так. Повернулось бы иначе... у каких-нибудь зулусов в жарких странах... было б чего-то другое. Только человек-то прежний. "Долбодятел длительного действия" — не может не долбить и не длительно действовать. Свойство такое.

— Любим, ребят на башне сменить, ворота закрыть. Недобитки из города сбежать норовят, да и в город всякие... чужого-добра-любы потянутся. Турму лучников, турму мечников.

Чего они переглядываются?

— Господин Воевода. Турма мечников — много. Половины хватит.

— Сам поведёшь? Хорошо. Командуй.

— Первый котёл — мой. (Это Любим — Салману)

И убежал.

— Салман, о каком котле речь?

— Э, сахиби... Мы поспорили. Да-а. Я поклялся сделать настоящий бешбармак. У меня уже лапшу делают! Мясо режут! Мелко-мелко! Пойду я.

— Иди. Только дай, всё-таки, ребятам выспаться.

"Чёрный ужас" в роли кулинара? — А жо поделаешь? Кушать-то хочется.

Мы успели. Бои в городе распались на очаги. Держались ещё Золотые ворота. Долго шла рубка в Иринском монастыре. Вовсю резались в граде Владимировом. Общего управления у осаждённых не было. Городовой полк в стычке у Митрополичьего дворца потерял половину личного состава и много нагадить не смог. Княжеские дружины были блокированы в детинце. Искандер зажал "братца Ярослава" в Западном дворце между Десятинной и Вышгородскими воротами. "Братец" сдался — побросали оружие и его гридни.

Союзники, при всей бестолковости, слабости взаимодействия и склонности к грабежу, постепенно додавливали очаги сопротивления. Некоторые отряды защитников, подобно Жиздору в РИ, пытались вырваться из горящего города. Через час в "наши" Лядские ворота ломанулся один из двух, бывших в городе, крупных отрядов наёмников.

Сотня конных профессиональных воинов-мадьяр, со слугами и присоединившимися — две сотни душ, сунулась в ту воронку перед башней. И легли там. Вытащить запорное бревно, которое Любим успел поставить на место, под градом стрел с верхней и нижней задних площадок башни, со сторожевого двора и с лестницы... они не смогли.

Идеальные условия: большая конно-человеческая масса, сжатая на малом ограниченном пространстве, простреливаемая сверху и сбоку группами недоступных стрелков с разных горизонтов на небольшой дистанции... "мечта пулемётчика". Бей на выбор.

Выбора, однако, не было: били сплошняком, небольшими, но очень частыми залпами. У турмы по норме тысяча стрел в колчанах. Оставалась едва ли половина. Здесь хватило. Потом, правда, пол-турмы мечников напахались до сблёву: растаскивать, разбирать, обдирать... кровавый холм человеческого и лошадиного мяса...

Позже, докладывая об этом, Любим очень смущался: столько прекрасных коней побили! Однако пяток породистых жеребцов мы взяли. А среди немногих пленных оказался интересный для меня персонаж. В плане продолжения... м-м-м... деятельности.

Я добрался, наконец, до усадьбы Укоротичей. Даже представить не мог, что буду так рад увидеть это подворье.

Между ночным и утренним видами этого места — сегодня большая разница. В один взятый город. Самый большой город этой страны в эту эпоху. Побеждённый город, падший город. Упавший. В руки своих новых хозяев. Груша типа "Просто Мария", полусгнившая.

Отвёл коня на конюшню. Прости друг Сивко, за эти недели мы здорово друг другу надоели. А твоё седло и моя задница — особенно. Отдыхай, друже. Как тебе свежий овёс из боярских запасов? Ты же любишь хрумкать.

Сам расседлал, напоил коня, засыпал овса. Прибежал конюх, начал оправдываться... Понимаю: когда Николай входит в раж переборки трофеев, все нестроевые — в мыле. Странно, что у нас хоть посты выставлены. Но конь — не авто, до утра в грязи стоять не будет.

Охрим, крутя красным от недосыпа глазом, докладывал о происшествиях.

Хорошо, что прислал с ним сюда отряд: была попытка каких-то аборигенов захватить нашу базу. Попытка — одна, атаковавших отскладировали у забора. Вычищена от туземцев городская тюрьма "Поруб". В смысле: охрана сбежала. Там много народа сидит и вообще, надо бы Ноготка и чтоб разобрался. А вот местного палача, как ты, Воевода, велел, не нашли. Двоих его подмастерьев прирезали — дрались зло. А сам... утёк куда-то в погреба. В тереме, в опочивальне на третьем этаже, лежит старуха. Говорят — хозяйка, именем Степанида, больная. При ней слуга, холоп верный, именем Прокопий...

Как-то... пахнуло былым. Вон крыльцо. Мимо которого меня водили в мешке с зарешечённым окошечком. Боярину Гордею показывали. Вот на этом месте он меня щупал, думая что я девка. Выяснял: обрюхатил ли будущий зять наложницу или как прежде, мальчукует.

На это крыльцо я пьяненького хозяина своего тащил. Он заваливался, нёс ахинею, пытался лапать принародно. Степанида тогда очень удачно приложила клюкой по ноге моему конкуренту на роль "вместилища господского удилища". Как же того парня звали? И не вспомнить. А я его так ненавидел, боялся... Завидовал.

Как тут всё... меньше стало. Серее. Неинтереснее. А казалось-то... терем — мало не до небес. И физически, и социально. Попасть, пролезть, вцепится, удержаться, подняться... К вершине. В "прислуги верховые". Мечта жизни. Предел вообразимого успеха. Царствие небесное на земли. В этой избе-переростке.

Вырос. Точка зрения... приподнялась. От плинтуса. Видел больше, разных... разностей нагляделся. Даже смешно. Как оно тогда, всего-то девять лет назад, всё состояло из непонятного. Непонятно как сложенных домов, чем-то крытых крыш, дымков из окон, окон без стёкол, людей в армяках, пробабошни на ногах... Всё, всякая мелочь требовала внимания, осмысления, укладывания в мозаику этого нового для меня мира. Останавливала. Стопорила. Взгляд и мысль.

Пазл. Ты его туда, а оно не лезет. Выразил эмоции факеншитом уелбантуренным и пошёл проводить очередную пересборку очередного фрагмента мироздания.

Бег с препятствиями. В ведре на голове и с гирями на ногах. Постоянно подгоняющий лёгкий ветерок. От пролетающей где-то очень рядом косы смерти.

Забавно: Степанида дожила, дождалась меня. Монумент гегемона, а слегла. Небось, на то самое ложе, где, в последнюю ночь перед свадьбой, боярин Хотеней решил сразу с двумя поразвлечься. Первого-то он резво... огулял. А меня на сладкое оставил. Я лежал тогда между смятых простыней, с нетерпением и тревогой ожидал моего... повелителя и владетеля. Волновался — как-то оно выйдет. А оно никак не вышло. Поскольку и не вошло. Все дела-заботы, труды-хлопоты, напряжение-воображение... Впустую.

Лёгкий полёт бронзового подноса. С последующим громким звоном. И... не случилось. Фактор времени. "Окно возможностей". Хлоп и бздынь. Момент — упущен, более случая — не подвернулось.

Мда... И в личной истории человека, и общей истории человечества "хлоп и бздынь" — явление постоянное. А потом кажется, что выбора не было: вот пройденный путь, и он — единственно возможный.

Увы, как не грустно осознавать упущенные возможности — моменты их реализации были.

Зато можно порадоваться неслучившимся неприятностям.

Я — про историю человечества. А не про постельные игры боярина с молоденькими рабами. Если кто не понял.

— Господине, тут дело такое... Ты епископа черниговского поймал, а местный поп на нём одежду рвал и морду корябал. Виноват, недоглядел. Повели владыку в отхожее место. А тут этот... пока растащили...