— Теснотища, — заключила Баста с удивлением, изучив небольшое помещение. Наверное, она не подозревала, что есть комнаты гораздо меньших размеров, чем наша кухня. Например, моя швабровка.

Самый лучший способ избавиться от неловкости — расспрашивать человека о нём самом, о его интересах и увлечениях, причем искренне. Это психология. Рассказывая о себе, человек раскрывается, раскрепощается. Ему приятно внимание к своей персоне. Налаживается контакт. Кроме того, меня волновало всё, что имело отношение к Мэлу.

— Осточертел этот лицеище, — поделилась наболевшим Баста. — Лицемер на лицемере. У каждого на губах медок, а в глазах ледок.

— И конечно же, не знаешь удержу, — констатировал брат. — Надеюсь, вслух не высказываешь?

— Наоборот! — заявила с гордостью девушка. — Не могу молчать, видя откровенное тупоумие и тщеславие.

— Погонят тебя оттуда. Когда-нибудь проешь плешь, и отправят восвояси.

— И хорошо! Я в институт переведусь, — парировала с жаром Баста.

— Вряд ли, — усмехнулся Мэл.

— Почему? Эва же учится — и ничего.

— Этого достаточно. А твоего величества институт не выдержит. Крыша рухнет и стены обвалятся.

— Знаешь, что? — вспылила гостья. — Иди отсюда, не мешай разговаривать. Иди, иди, проветрись, — вытолкала брата в соседнюю комнату.

Мэл "проветривался" за стенкой, взявшись за конспекты по нематериальной висорике, а мы с Бастой общались между нами, девочками. Она не расспрашивала о трудностях ослепшей висоратки, не любопытствовала о коме и выздоровлении, не выпытывала подробности стычки с Эльзушкой в лабораторном кубе. Наверное, брат заранее составил список тем, запрещенных к обсуждению.

— Жуть, — сказала Баста, нагребая ложку мороженого из второго ведерка — того, что сохранилось в запасниках холодильника. — Ем и чувствую, как калории налипают и на глазах превращаются в сало и жир.

— Тогда зачем ешь?

— Потому что вкусно. М-м-м... Персик с ванилью, — возвела она глаза к потолку. — Если бы знала, выпила аннулятор заранее, а теперь пиши пропало.

— Аннулятор? — переспросила я, испытывая неловкость из-за того, что не знаю очевидных вещей.

— Ну да. Обнуляет потребленные калории. Связывает их, не дает расщепляться и всасываться. Не знаю в точности, — махнула она ложкой. — Говорят, что это опасно. Чревато. Вроде как на несколько часов в организме останавливается синтез и прочая биохимия. Но если принимать нечасто, то вреда не будет. Как думаешь?

— Не знаю, — ответила я неуверенно. И об аннуляторе не знаю. Наверное, это снадобье для избранных или запрещенный состав.

— Вот и я о том же, — согласилась Баста, решившая, что девушка брата каждое утро принимает загадочное средство от лишних калорий, а потом обжирается весь день. — Все пьют, и никто умом не тронулся и не умер.

— Расскажи о лицее. Почему тебе не нравится? — перевела я разговор в другое русло. А то выяснится, что калории ведут себя вольно, попадая в мое тело, а биохимия в организме прет и порой работает с нагрузкой.

Баста рассказала, сдабривая повествование эмоциональной жестикуляцией и мимикой. Как оказалось, учебное заведение посещали дочери высокопоставленных чиновников и разных богатеев. Помимо предметов из курса висорики, преподносимых в облегченной и упрощенной форме, манеры породистых девиц подвергали благородной шлифовке и огранке. Обязательное знание четырех иностранных языков, генеалогия, тонкости этикета, умение играть на музыкальном инструменте, умение поддержать разговор на любую тему, философия, история... А еще цинизм лицеисток, словесная травля, сплоченное бойкотирование, дружба по расчету, предательства, стукачество, хладнокровные рассуждения о выгодных партиях, препарирование достоинств и недостатков потенциальных поклонников и ухажеров...

Да уж, люди не меняются — что в интернате, что на заоблачном уровне. У меня голова пошла кругом от услышанного. Лучше бы не спрашивала.

— И ты знаешь четыре языка? — спросила я, заробев. Сестра Мэла вдруг стала далекой, недоступной звездой на небосклоне, как и десятки других лицеисток, которых готовили к высоким и значимым ролям.

— Ну... если с разговорником и со словарем, то осилю. Или с автопереводчиком, — хихикнула Баста и пояснила, заметив мое затруднение: — Вкалываешь дозу и начинаешь понимать чью-то речь. Правда, не полностью и неточно, потому что объем словарного запаса ограничен. Да и инъекция активна недолго, а потом в голове путается, и перестаешь соображать.

Знакомо. Как типун под язык с объемом в несколько тысяч слов и распространенных фраз. Укол, дающий механический приблизительный перевод. Но ведь мало понимать иностранный говор. Чтобы общаться, необходимо отвечать на том же языке.

— И ты вкалывала? — ужаснулась я.

— Надо же как-то сдавать экзамены, — заметила резонно девушка и всколыхнулась: — Гошке не говори! Он меня за ногу подвесит и выпотрошит.

Баста-таки выдавила с меня обещание о молчании. Тут на кухню заглянул Мэл и сказал, что уже поздно, а завтра рано вставать, и вообще, у нас будет уйма времени, чтобы вдоволь наболтаться.

Я, конечно, расстроилась, что не успела расспросить о маме Мэла, о его родственниках и еще много о чём, но и для одного вечера полученной информации хватило, чтобы она переливалась через край. Баста повела себя на редкость послушно, не став спорить с братом. Зато мы с ней обменялись номерами телефонов.

— То-то же, — сказала она, занеся цифры в электронную память, и ткнула пальцем в Мэла: — Надоело передавать приветы через него. Он половину фраз забывает, а вторую половину не считает нужным озвучивать.

Мэл рассмеялся:

— Что поделать, если меня клонит в сон, потому что поток слов не кончается?

Гостья не обиделась и шутливо двинула его тумаком в плечо:

— Радуйся, что я не отличаюсь разговорчивостью. Другая на моем месте не затыкалась бы ни на секунду. Так что гляди и запоминай: рядом с тобой стоит само немногословие.

На лице Мэла изобразилось преувеличенное изумление, мол, что за невероятную новость он сейчас услышал, а я утвердилась во мнении, что брату и сестре доставляло удовольствие беззлобно поддевать друг друга.

Мэл, как настоящий джентльмен, помог нам одеться. Он решил, что мы проводим Басту до машины и заодно прогуляемся. Застегивая пуговицы на куртке, девушка поинтересовалась вполголоса:

— А Гошка сказал, когда сделает предложение?

— О чем? — продемонстрировала я клиническую простоту.

— Как о чем? — удивилась она. — О сва...

— Маська, я всё слышу, — прервал строго Мэл.

— Уже и спросить нельзя, — проворчала Баста. — А когда можно?

— Мы сами разберемся, — продолжал строжиться Мэл. — Не влезай.

Прогулка до институтских ворот состоялась под зонтами, укрывшими от моросящего дождика. Из-за туч, нависших серой плотной завесой, смеркалось раньше, чем в ясные вечера, поэтому фонари на улице зажглись заблаговременно. Как ни уверяла Баста в своей немногословности, а молчать она не умела. Разговор завертелся вокруг светских мероприятий, начавшись с моего упоминания о кабале в виде концерта в Академии культуры. Выяснилось, что сестра Мэла, по причине недостижения двадцати лет, осталась за кормой столичной жизни для избранных. Однако молодым незамужним девушкам разрешалось посещать неофициальные праздники с родителями, и это ограничение выводило Басту из себя.

— Ненавижу произвол и ущемление прав! — кипятилась она, перепрыгивая лужу. — Почему я не могу побывать на "Лицах года"? Или на открытии сезона в Опере? Кто придумал, что можно после двадцати и ни днем раньше?

Оказалось, что у нас противоположное отношение к сборищам элиты, несмотря на незначительную разницу в возрасте. Я отпихивалась руками и ногами от безмерного счастья светской жизни, а Баста не могла дождаться, когда выпорхнет в общество.

— Достали семейные междусобойчики, — жаловалась она. — Всё те же и всё то же. Знакомые рожи. Хочу туда, где кипит жизнь. Вот уж где можно развернуться!

— Что-то я не понял, — сказал Мэл. — Недавно ты кричала о бесправных клушках, которых волокут под венец, не спрашивая, а теперь опровергаешь свои же слова.

Он объяснил мне, что по правилам этикета любая благовоспитанная девушка, перешагнув двадцатку лет, получала право посещать официальные приемы и рауты, но под ручку с кавалером и лишь после одобрения родителей. Те подходили тщательно к процессу отбора спутников для дочерей, рассчитывая, что со временем кавалер свяжет себя обязательствами, и счастливая девица обзаведется женихом, а заодно стабильным будущим. Таким образом, выход в свет подразумевал скорое замужество, которое обычно приурочивали к окончанию учебы в лицее.

Получается, хочешь взрослой жизни — изволь забыть о детстве и играй по правилам. Сомневаюсь, что Баста совершит революцию. Мелёшин-старший не позволит.

— Подумаешь, — фыркнула девушка в ответ на укол брата. — Я что-нибудь придумаю. Выкручусь.

— Поэтому малявок не пускают на серьезные мероприятия, — заключил Мэл. — У малявок нет терпения и выдержки. И ума не хватает. Ляпнут что-нибудь невпопад и поставят семью в неловкое положение. Придется тебя до старости возить на семейные утренники, а про "Лица года" и Оперу забудь.

— Это мы еще поглядим, — ответила зловеще Баста. — Дайте только дожить до дня рождения.

— Ой, боюсь, боюсь, — притворно испугался Мэл. — Трепещите, граждане! Разбегайтесь и прячьтесь! Ожидается великое пришествие грозы полей и огородов. А-а, нет, грозы банкетов и приемов.

На пустой стоянке за воротами сиротливо мок синий "Эклипс" с номерами 1111. Дворники лениво сбрасывали дождевые струйки со стекла.

— Не разговариваю с тобой три дня. Неделю! И вообще забудь, что я существую. Всегда знала, что от тебя не дождаться поддержки, — сказала Баста брату, складывая зонт, и мило улыбнулась мне: — Пока, Эва. Еще увидимся.

Когда девушка уселась на заднее сиденье автомобиля, и тот вырулил на дорогу, я заметила вдалеке три фургона с тонированными стеклами. Мне стало не по себе. Поздний вечер, безлюдная улица и зловещие машины поодаль.

— Журналисты, — пояснил Мэл, увидев направление взгляда. — Дежурят круглосуточно. Администрации пришлось разделить стоянку на две части. Видишь знак: "Только для учащихся и работников института"? Для всех прочих — на пятьдесят метров левее.

— Нас сейчас фотографируют? — занервничала я.

— И не только.

Боковая дверь фургона отъехала в сторону, и из нее вывалились два человека с телекамерой.

— Поспеши, — подтолкнул к калитке Мэл, в то время как репортеры бросились прямиком по лужам. Из соседнего фургона тоже выгрузились двое.

— Эва Карловна! Эва Карловна! — закричал один из бегущих. — Ваше мнение о судебном процессе! Причины неприязни преподавателя!

— Быстрее! — торопил Мэл, и мы заскочили за решетку. — Иди и не оглядывайся.

Он тянул меня по аллее мимо понурых промокших ангелов. Лишь завернув за угол института, я смогла унять нервную дрожь. Крики журналистов, оставшихся у ворот, стихли.

— Я думала, они ринутся следом.

— Не посмеют. А если попытаются, то огребут по полной, — заверил Мэл.

— И от них никак не избавиться?

— Увы, никак. Ажиотаж стихнет, интерес ослабнет, но в покое всё равно не оставят. Поэтому многие предпочитают жить в закрытых охраняемых зонах, как твой отец или мой. Там можно не бояться, что тебя сфотографируют чихающей или нагишом в ванной.

Подглядывание отвратительно. И ведь не спрятаться от чужой настырности. Наверняка на нас с Мэлом собрано предостаточно материалов и среди них немало скандальных кадров, но лишь благодаря тотальной цензуре они не появляются в прессе.

Мысли побродили по тропинкам вокруг эпизода с нахальными репортерами и переключились на главный тракт — визит Басты. Ее рассказ о лицее задел мое самолюбие. Мэл должен был дать обязательство эрудированной висоратке, умеющей поддержать разговор и развлечь гостей во время семейного торжества. Она стала бы дорогим украшением любого дома из закрытой зоны — белой или алой. Неважно, какой. Снегурочку готовили к этой роли: прививали вкус в стиле и одежде, учили красиво гарцевать на лошади, учили изящно кушать за сервированным столом, учили тонкостям политеса, формам этикета и грациозным жестам, учили позировать для семейных картин и фотографий. А Мэл связался со мной, хотя я не умею и не знаю девяти десятых того, что преподают в лицее. Страшно. Опрофанюсь на каком-нибудь банкете, и меня засмеют. Заодно посмеются и над Мэлом, выбравшим необразованную девку с деревенскими манерами, и его статус провалится в тартарары.

— Маська сказала что-то, не подумав, и ты расстроилась, — заметил Мэл, когда мы вернулись в общежитие.

— Так, мелочи, — отмахнулась я.

— Нет уж, говори. Иначе позвоню ей и вытрясу правду.

Вот ведь шантажист.

— Не надо. Пожалуйста! Баста не при чем. Просто... я плохо разбираюсь в истории искусств... И не знаю иностранные языки... И на пианино играю десять нот одним пальцем... И...

— Зачем нам пианино? Выброси его куда подальше. Твои пальцы и без него творят чудеса, — прервал Мэл и, обняв меня, поцеловал. — И об искусстве... — снова поцеловал, — ...не раз поговорим... — подталкивая к кровати, целовал на ходу. — И о гибкости языка... И том, что женщина... — опрокинул на спину, — ...должна угождать всегда и во всем... Правильно?

Он знал, как утешить и успокоить.

Позже я спросила у Мэла, устроившись на его руке:

— Баста, наверное, удивилась, что ты живешь в конуре. Она привыкла к большому дому.

— Мне-то что с её удивления? — потянулся он, зевнув. — Главное, чтобы ты не считала так же.

— Конечно, не считаю! Мне здесь очень нравится. Вот нисколечко не вру.

— Вижу, — ответил Мэл, охотно приняв поцелуй, подтвердивший мои слова.

— Она настроена решительно, — вернулась я пламенной речи его сестрицы о независимости. — Почему Баста не может самостоятельно посещать приемы и банкеты?

— Потому. Она может выезжать в свет только с тем, кто отвечает за неё. Ну, или с тем, кто в скором времени даст ей обязательство.

— Получается, это принуждение. Противно. Чтобы посетить Оперу, нужно всего-навсего найти мужа. Делов-то.

— Не нравится, смотри балет по телевизору, — парировал Мэл. — Маська строит из себя революционерку, но, боюсь, отец приструнит её в два щелчка и уже через год найдет подходящего кандидата.

— И ты не заступишься? — ужаснулась я. — А если это будет столетний старик? Или Синяя борода? Или...

— Мой отец — не диктатор, — оборвал он. — Он позволит Маське выбрать. Она еще скажет спасибо. У Альбины... старшей сестры... не было такой возможности.

— И ты спокойно рассуждаешь об этом? — подкинулась я на кровати. — Не пойму, на дворе средневековье, что ли? Как можно выходить замуж по указке?

— Очень просто. Превыше всего — интересы семьи, и правила установил не я. Если думаешь, что поможешь Маське, потакая ее ребячливости, то глубоко заблуждаешься. Она — оранжерейный цветок, а за экзотикой, не привыкшей к засухе и морозу, нужен особый уход.