| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Они ушли направо, к лестнице и куда-то вверх, а я остался в паре метров от Хана, пытаясь унять гулкие удары сердца и понять, что делать и где допустил ошибку.
Детская самонадеянность, бесшабашность ‒ вот что это такое. Глупая вера, что всё само собой сойдётся. Опять забыл, что не вмонтированы ещё тормоза в эти недозревшие мозги. Надо на будущее учесть... Если оно у меня будет. Если выберусь живым из логова "Хунты" ‒ самой дерзкой банды Ленинграда этого периода, промышляющей грабежами и налётами на готовящихся к выезду евреев.
Скудные данные об этом объекте я насёрфил из дедка-пенсионера. Остальные участники той драмы уже давно вовлечены в круговорот веществ в природе и сейчас распускаются по весне почками и зеленеют травкой. А старый оперативник даже треть века спустя сохранил восхищение хитроумностью тайника, который главарь "Хунты", Сомоса, самолично соорудил и долго использовал в своём загородном доме.
Моё внимание среди небольшого числа похожих тайников этот привлёк именно качеством исполнения. Я предположил, что какой-то специальной охраны в отдельно стоящем особняке быть не должно.
Её и не было. Я провисел на деревьях почти два часа, запоминая и перепроверяя положение занавесок на окнах, ‒ за это время не дёрнулась ни одна. Когда я перелез через глухой двухметровый забор, во дворе было тихо и безлюдно. Поковырял отмычкой в замке, нащупал нужный рычажок и потянул ‒ дверь беззвучно приоткрылась. Я скользнул в проем и прислушался. В доме царила мёртвая тишина.
На всякий случай я прошёлся по нему, прислушиваясь и изучая расположение, последнее меня чуть позже и спасло. Ни-ко-го.
Поднялся на чердак, к третьей слева массивной балке, и нащупал на стороне, обращённой к крыше, два чуть выступающих "сучка". Потянул за них в разные стороны, и, тихо щёлкнув, почти полутораметровый участок древесины отошёл вниз, обнажая выдолбленное нутро объёмом с хороший чемодан.
Я посветил фонариком и тихо присвистнул. Натуральный сим-сим... Ну вот куда ему столько?
Ладно, ювелирка мне на фиг не нужна... Хм... А вот крупные бриллианты без оправы ‒ это неплохая идея, богатство в очень высокой концентрации. Однокаратник хорошего качества, а это камешек с ноготь мизинца, сейчас должен стоить три ‒ пять тысяч долларов. Очень удобно ‒ на таможне не звенит и легко меняется на наличку в любой крупной столице без ненужного любопытства со стороны покупателя. Хотя сейчас металлодетекторов на границах ещё нет, звенеть нечему...
Я высыпал поблёскивающие гранями конусы на ладонь и пересчитал. Четырнадцать. Чистоту и наличие включений, конечно, сам не определю, но огранка качественная и размер хороший ‒ от одного до двух, может, даже чуть больше, карат. За пяток таких камней можно весь этот огромный старый особняк купить.
В хозяйстве пригодятся, и я отправил их в пакет, а пакет ‒ в карман.
Рубли и валюта лежали порознь, стопками аккуратно перевязанных бечевой пачек. Доллары, фунты стерлингов, финские и германские марки, итальянские лиры... Даже йены есть!
Я заколебался. В общем-то я шёл сюда за рублями, и надо мне немного, пару тысяч до осени перехватить.
С другой стороны, кто знает, как планы мои изменятся, они же не в камне высечены... Запас карман не тянет... Да и не сиротку из детского дома обношу... Уговаривая себя таким образом, утрамбовал в сумку, не особо разбирая, разноцветных бумажек и, помучившись, защёлкнул фальшбалку. С облегчением выдохнул, написал красным фломастером на стропиле: "Храните деньги в сберегательной кассе" ‒ и, довольный собой, пошёл вниз. А спустившись на площадку второго этажа, вдруг понял, что сейчас из-за угла выйдет кто-то по-настоящему крупный...
Я ещё раз поменял опорную руку и ногу и стал думать, как буду выбираться из ловушки. Никаких "Один дома", боже упаси. Чистый дёр на скорости. Моя лёгкость и тренированность против резкости и выносливости Котовского. Сумку при плохом раскладе придётся бросить, не до жиру...
Приоткрыл дверцу и прислушался. В коридоре жалобно поскрипывают, прогибаясь под переминающимся Ханом, половые доски. Вот он что-то спрашивает громким шёпотом у осматривающего гостиную Котовского, тот рассерженно шипит в ответ.
Выползаю из спасительной тумбы, с трудом разгибая перенапрягшееся тело, встряхиваю затёкшие ноги и медленно, на уровне колен, поверх пухлого сиденья кресла, выглядываю из-за угла.
Можно! Два бесшумных шага, неторопливых ‒ чтобы не потревожить воздух, и я скрываюсь за другим углом, приблизившись к окну. Чутко прислушиваясь к происходящему всего в десяти метрах от меня, осматриваю незнакомые шпингалеты и соображаю, как они действуют. Ага, вот здесь надо потянуть...
Лёгкий скрип оконной петли чуть не разорвал мне сердце. Я обмер, превратившись в одно большое ухо. Услышали?
Чистый воздух свободы из открытой створки зовёт плюнуть на осторожность и полететь напролом стремительным ветром. Я с большим трудом переборол этот порыв. Отступать буду медленно и неторопливо.
Звуки возни в глубине дома не изменились. Глубоко вздохнул пару раз, вентилируя лёгкие, и, пересев с беломраморного подоконника на жесть водоотлива, плотно прикрыл за собой раму. Всё, я на улице!
Спрыгиваю на мягкую землю и перекатываюсь. Пригнувшись, крадусь вдоль облицовки фасада и, завернув за угол, обессиленно прислоняюсь к стене. Теперь, даже если они выскочат в ту или иную дверь, меня сразу не увидят, а я их услышу.
Отираю с раскрасневшегося лица пот и пытаюсь вспомнить подсмотренное с деревьев расположение построек. Верчу в уме получившуюся картинку, прикидывая мёртвые зоны для башенки наверху. Таких, чтобы незаметно отойти от дома к забору, похоже, нет. Придётся рисковать.
Так, эту сторону первого этажа Котовский уже осмотрел... Медленными плавными шажками отхожу от стены и провожу взглядом по окнам. Никого. Ещё четыре шажка от дома, и я осторожно выглядываю из-под крыши на башенку. В ней никого не видно... Нет, вообще никого нет.
Хм... Оно и верно, там окна для Сомосы высоко сделаны, ему табуретка бы понадобилась... И где же он?
Чутко вслушиваясь, продолжаю вполоборота медленно отступать от дома в глубь двора, под прикрытие построенного из шлакоблоков гаража. На коньке крыши тоже никого не видно...
Хитрый карлик! Я встревоженно крутанулся, озираясь вокруг, и, плюнув на осторожность, рывком ушёл за гараж.
Ну здравствуй, забор! Оглядываю его, примеряясь. Закинул за спину сумку, поддёрнул ремень поудобнее.
Прямо за спиной пронзительно заскрипели ржавые петли. Чувствуя, как обрывается всё внутри, резко подпрыгиваю, оборачиваясь к гаражным воротам за спиной. Глаза выхватывают быстро растущий тёмный проем и выступающую из него на солнечный свет человеческую фигуру. В горле мгновенно пересохло, и отчаяние парализовало меня.
Четвёртый был с меня ростом и похож на паучка ‒ хлипкий, с непропорционально длинными худыми ручками и ножками. Голова башней сидит на коротком бочкообразном теле почти без шеи, над скошенным подбородком в окружении бесцветного пушка тонко кривится неуверенная улыбка. Из-за роста я чуть было не принял его за ровесника, но у подростков не бывает такого липкого, ощупывающего взгляда усталых глаз.
На секунду мы оба замерли от неожиданности, затем, переборов ужас, я резко шагнул вперёд и с силой втолкнул его обратно в гараж. Тщедушное тело молча улетело в сумрак. Я закрыл дверь на засов и передёрнулся, сбрасывая след от приставучего взгляда.
Короткий разбег, прыжок, цепляюсь руками за верх, легко вздёргиваю себя на забор. Закинув ногу, на мгновение замираю, окидывая взглядом по-прежнему тихий, безмятежный двор, и покачивающаяся на ветру сосновая ветка колко тычется мне в затылок. Спрыгиваю на упругий мох и тут же резко стартую в глубь редкого сосняка, наращивая расстояние между собой и "Хунтой". Напитанный хвоей воздух омывает чистыми струями лицо и смывает пережитой ужас. Бегу, ощущая лбом, щеками тепло солнца. Живой!
Вторник 3 мая 1977 года, вечер
Ленинград, Театральная площадь
Я отошёл от бассейна "Дельфин" и, миновав монументальный Дом культуры, свернул правее, к Театральной площади. Прямоугольник спортивной сумки через плечо как бы намекает возможным наблюдателям на то, что ребёнок идёт с тренировки. Внутрь я уложил мокрую мочалку с мылом и плавки с шапочкой.
Перестраховка? Возможно. Но иногда лучше перебдеть, уж я-то теперь знаю...
Энергично прошагал мимо Кировского театра в сторону Никольского собора и, поднявшись по ступенькам на углу, зашёл в кафе-столовую. Любовно оглядел разнообразие аппетитной выпечки: песочное кольцо с присыпкой из жареного арахиса, покрытая ровной тёмно-шоколадной глазурью песочная же полоска со слоем повидла, румяные сочники, слоёные пирожки с ароматным фаршем... Глаза разбегаются. Выбрал в итоге "Столичный" салат с крупными кусками отварной говядины и удивительно вкусным, как я уже успел выяснить, майонезом, ромовую бабу с изюмом и традиционный кофе с молоком из высокого бака.
Встал к круглой стойке у окна и приступил к неторопливой трапезе, время от времени с ленцой поглядывая на копошение народа вдоль театрального фасада.
Минут через семь к левому крылу Кировского, всего метрах в пятидесяти от кафе, плавно подплыла, притягивая к себе взгляды спешащих театралов, вызывающе шикарная, идеально вымытая, глянцево-чёрная машина с дипломатическим номером на красном фоне и флажком США на капоте. Выдержав длинную паузу, задняя дверца плавно отошла, из неё тяжело выбрался Колвер Глайстин и с заметной ненавистью, вызвавшей у меня тихий смешок, обозрел окружающие его по-имперски пышные здания театров.
То, что генерального консула должны пасти, ‒ не вопрос. Но вот обнаружить в людской сутолоке разведчиков службы наружного наблюдения...
"Мышку-наружку" надо уважать. Спец может утром валяться "пьяным" у помойки, а вечером танцевать на балу; часами прикладываться к всё той же кружке пива в замызганной забегаловке и артистично растягивать в шикарном ресторане отведённую на мероприятие сумму. Нудная, монотонная работа, из месяца в месяц ждать и догонять, не имея ни малейшего шанса узнать смысл той игры, в которую вовлечён. Успех воспринимается как должное, редкие неудачи ‒ ЧП. Героическая махра контрразведки... За всё время существования "семёрки" в ней не было ни одного предателя. А ведь раскрыть методы советской наружки ‒ голубая мечта всех действующих против нас разведок.
Эта работа ‒ командная игра. Объект ведут сыгранной группой, члены которой постоянно взаимодействуют, меняясь местами и стилями работы, передавая то по цепочке, то идя параллельно, то навстречу или иногда даже лидируя.
Вести разведчика силами менее пяти-шести человек бесперспективно, опытный оперативник их быстро вычислит, а это провал для наблюдателей. Малыми силами можно успешно вести только ничего не подозревающего рассеянного человека. Настоящая же слежка ‒ это очень непростое занятие, требующее чётко организованной команды из минимум десятка толковых контрразведчиков, мужчин и женщин.
Я медленно отпил уже подстывший кофе и бросил поверх поднесённой ко рту чашки небрежный взгляд в окно, начиная тренировку недавно подтянутого умения контрнаблюдения. Сейчас посмотрим, смогу ли определить в этой суете наблюдателей.
М-да... Можно было обойтись и без умения... Колвера демонстративно ведут к театру коробочкой ‒ построением, призванным не скрыть наблюдение, а, напротив, выставить его на обозрение, отпугивая возможного контактёра. Так же демонстративно в десяти метрах от машины с флажком стали отираться два спортивных молодых человека в одинаковой одежде. Похоже, контрразведка проводит какую-то операцию, прерывая на последнем рубеже возможную утечку информации. Вероятно, блокируют какого-то инициативника, подготовленные агенты с консулом не контактируют.
Следующая пришедшая мысль заставила поперхнуться, и я засипел, закашлялся, потом полез в карман за платком и промокнул выступившие слезы, чувствуя на себя взгляды окружающих. Вот тебе и умение, мать-мать-мать, профессионалом себя ощутил...
Меня? Блокируют от меня?!
Да нет, прибредилось, наверное... Придёт же такое в голову...
Всё ещё время от времени покашливая, в попытках выбить из себя застрявшую где-то в трахее каплю кофе, отвернулся от окна и стал доедать, уже без всякого аппетита, "Столичный" салат.
Поперхиваться-то зачем было?! Главное, машина прибыла в указанный интервал времени, запарковалась на нужном месте капотом к театру, а с левого запястья Колвера свисает, покачиваясь на ремешке, театральный бинокль ‒ сигнал успешного снятия закладки.
В принципе достаточно было и одной машины, Колвера я припахал по приколу. Попросить, что ли, в следующий раз, чтобы он прошёл по Невскому в высоком цилиндре в цветах штатовского флага? Как бы среди оперативников ЦРУ падеж от смеха не произошёл...
Поставил в уме Фреду и Синти по жирной "пятёрке". Молодцы, ей-богу, молодцы. Заметили, поняли, смогли правильно среагировать. Приятно работать с профессионалами, их можно просчитать.
Догрыз белую помадку с ром-бабы, влил в себя остатки кофе и направился к выходу. Итак, первая порция кристально чистой правды ушла в ЦРУ. И на этом я останавливаться не собираюсь, благо конспиративный канал теперь налажен. Правда, правда и ничего, кроме хорошо подобранной правды, ‒ нет более надёжного инструмента для достижения своих целей.
Пятница 6 мая, день
Ленинград, Польский сад
Однорукий алкоголик проводил меня на седьмой круг предельно благожелательным взглядом. Мы уже неплохо представляем распорядок дня друг друга. Он, ящером выползающий на первое весеннее тепло из сумрака коммуналки, ежедневно внимательно наблюдает за моим втягивающим циклом, благо больше наблюдать тут не за чем, а я, раз за разом пробегая мимо, хорошо знаю его основной цикл.
Присев на изрезанную низенькую скамейку у задней стены разваливающегося особняка Державина, он первым делом достаёт из-за пазухи потёртого длиннополого пальто мерзавчик "Столичной" и, взболтав, смотрит сквозь него на небо, словно одному ему доступным методом проверяя процентное содержание альдегидов в спиртовом растворе. Удовлетворившись, ловко прикусывает коренными зубами язычок фиолетовой крышечки и резким рывком бутылки вниз сдёргивает её с горлышка, а затем отплёвывает в стоящий рядом куст старой сирени, присоединяя к солидной куче подружек. Секунд на пять замирает, вглядываясь в мой бег, одобрительно чему-то кивает, затем достаёт из кармана пальто гранёный стакан и наполняет примерно на треть. Решительно, как лекарство, забрасывает внутрь и, не закусывая, откидывается на спинку скамейки, блаженно щурясь. Выждав минут пять, а я обычно к этому времени начинаю растяжку, вытягивает из матерчатой сумки свёрток с ещё тёплыми чебуреками и начинает обед, время от времени дозаправляясь из бутылки. Когда я перехожу к прессу, он, как правило, уже достигает нирваны и, откинув голову назад, незряче смотрит поверх крыши напротив.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
