На время он замолчал, наблюдая за реакцией арестанта. Что-то в груди Вивьена защемило, когда де Борд заговорил про предательство Бога, однако он постарался не показать этого.
«Это неправда. Господа я не предавал никогда», — возразил Вивьен про себя. При этом он невольно отвел глаза от распятия, почувствовав себя особенно беззащитным с раскинутыми в сторону руками. — «Я грешил. И много. И во мне есть что-то злое, я это не раз чувствовал. Но, Боже, разве я не пытался поступать с людьми так, как Ты завещал — с любовью? Я ведь старался помочь всем, кому мог! Неужели это была ересь? И неужели она так мерзка Тебе, что Ты решил учинить мне такую расправу за нее?»
— Ты должен заговорить, Вивьен, — устало вздохнул де Борд. — Я, помнится, уже предлагал тебе сказать хоть слово. Любое. Но твое упорство мешало тебе сделать даже это. Сегодня ты должен будешь перед ликом Спасителя узнать цену этого упорства и понести за него наказание.
Вивьен продолжал молчать.
— Палач, — кивнул де Борд.
Вивьен проследил за движениями палача и понял, что сегодня его ждут плети. На миг он даже позволил себе вздох облегчения: он знал, что сможет выдержать эту пытку. Ему не раз приходилось получать удары плетьми в аббатстве, не говоря уже о розгах в детстве, оставивших не один рубец на его спине.
— Сто ударов, — сказал де Борд. — Считать ты умеешь, поэтому можешь представить, каково будет их вынести. Но тебе уже приходилось испытывать на себе плети, верно? — Он снова подождал на случай, если арестант ответит, но, не услышав ни слова, продолжил, кивнув: — Если ты вслух сосчитаешь всю сотню, обещаю тебе, что больше ничего терпеть не придется.
«Вот оно что», — сокрушенно понял Вивьен. — «Он хочет заставить меня говорить. Пусть даже просто считать вслух, лишь бы я произнес хоть слово».
Обещание де Борда, разумеется, было ложью. Он продолжит пытку, даже если Вивьен пересчитает вслух всю сотню. Он надломит волю своего арестанта и сумеет заставить его делать все, что ему нужно: за требованием считать вслух последует требование выдать сообщников, которых не существует.
Нет, считать вслух было ни в коем случае нельзя, это будет значить поражение.
Вивьен сжал губы, понимая, что не имеет права даже задумываться о сотне ударов — их будет больше. Гораздо больше.
Палач снял с перекладины на стене плеть-семихвостку, «хвосты» которой были выполнены из жесткой бечевки. Без узлов или крюков на концах — чтобы было меньше крови от вырванных кусков плоти.
Ecclesia non novit sanguinem…
«Господи, помоги», — произнес про себя Вивьен, слыша позади шаги палача.
Первый удар заставил арестанта шумно выдохнуть и запрокинуть голову от боли. Ему показалось, что резкий росчерк обжег спину целиком, но теперь он осознал, что боль сосредоточилась в районе правого плеча и протягивалась чуть ниже, к центру спины. Тело напряглось, выгнулось вперед и застыло в таком положении, словно в надежде, что нового удара не последует.
«Один», — мысленно произнес Вивьен, тут же одернув себя: — «Не смей!»
Тем временем взгляд его невольно уперся в распятие на стене, и в голове эхом зазвучали слова де Борда: «посмотри, кого ты предаешь». Только теперь Вивьен оценил весь смысл своего положения. Каждый удар будет заставлять его смотреть на распятие, с каждым ударом в него будут вбивать «истину», что он предал Господа, заставляя его насильно воздевать глаза кверху, словно во всем происходящем есть что-то хорошее[12].
Допросная погрузилась в молчание — и тем громче показался следующий росчерк. Вивьен даже услышал, как семь хвостов кровожадной плети рассекают воздух перед тем, как обжечь кожу. Тело вновь подалось вперед, руки впились в веревки, сжав их до боли в суставах, а голова запрокинулась кверху, чтобы взгляд невольно уперся в распятие на стене.
«Два…» — снова посчитал про себя Вивьен, едва не задохнувшись от боли.
— Ты, верно, думаешь, что это был второй удар, — сочувственно произнес де Борд, покачав головой. — Но, боюсь, что пока не последовало ни одного. Вивьен, сто ударов будут отсчитаны только тогда, когда ты каждый из них назовешь сам. Вслух. Ты готов сказать «один»?
Вивьен молчал.
— Это же совсем несложно, — снисходительно произнес де Борд. — Или тебе действительно нравится страдать самому и заставлять страдать других?
Палач в это время нанес следующий удар, а четвертый, пятый и шестой последовали почти без перерыва. Тем не менее, времени на то, чтобы хорошенько прочувствовать каждый удар — и получить новый, только когда боль начнет идти на убыль — хватало с лихвой.
— И сотня все еще впереди, — досадливо произнес де Борд. — Ты это понимаешь, Вивьен? Ради чего ты готов переживать такую боль? Неужели тебе не хочется прекратить ее?
«Не слушай его. Не поддавайся. Терпи», — приказал себе Вивьен, надеясь, что его выдержки хватит.
Последовали новые удары. Один за одним — еще десять. Теперь де Борд не напоминал ему после каждого, что ему нужно начать считать с номера один — он предпочитал заметить это через десять ударов.
Вивьен закусил губу. Он старался изворачиваться, чтобы уходить от ударов, но плети палача настигали его, нещадно рассекая кожу на спине. Колени, проезжаясь по полу, стирались в кровь. Раны на спине становились глубже и начинали кровоточить так, что по штанам на пол стекало множество маленьких ручейков, собиравшихся в лужицу под ногами.
Первую сотню Вивьен сумел высчитать про себя, но, когда наступил сто первый взмах плети, он ощутил такое небывалое отчаяние, что с трудом смог удержаться и не зарыдать в голос.
Удары продолжались под периодические слова де Борда о том, что вся сотня еще впереди.
Вивьен не знал, на каком по счету взмахе плети первый мучительный стон все же прорвался наружу из его груди. В какой-то момент он сбился со счета, и вместо числа внутренний голос его произнес отчаянное:
«Боже, как больно!»
Отчего-то теперь наказание сделалось еще мучительнее. Вивьен не понимал, сколько ударов вынес и сколько еще предстояло. Спина и плечи, по которым попадали плети, горели, а беспощадные «хвосты» «кошки» углубляли уже имеющиеся рассечения, попадая по свежим ранам. Удары были влажными от крови, ее горячий металлический запах распространялся по помещению.
С каким-то из росчерков плети из глаз все же брызнули слезы. В очередной раз упершись взглядом в распятие, Вивьен невольно подумал: «Господи, за что? Я служил Тебе верой и правдой. Да, я бывал любопытен до знаний, но разве переставал я хоть когда-то верить? Неужели за одно любопытство…»
Удар выбил из него резкий шипящий звук. Вивьен не знал, когда успел прокусить губу до крови, и не понял, когда ощутил ее вкус. Боль была повсюду, а де Борд лишь продолжал увещевать его с деланным сочувствием:
— Только ты один в силах приблизить конец этого наказания, Вивьен. Начинай считать.
Но Вивьен молчал.
Пытка продолжалась.
Он мечтал впасть в забытье, чтобы хоть на какой-то миг отрешиться от этой боли, каждый раз приходившей к нему резким росчерком семи «хвостов» плетей. В его разуме зарождались странные, нездоровые мысли о благодарности палачу каждый раз, когда тот — по-видимому, из-за усталости — чуть оттягивал нанесение нового удара и давал арестанту чуть больше времени на то, чтобы перевести дух. Но палачи периодически сменялись, и пытка продолжалась с изначальной интенсивностью. Этой агонии, казалось, не было конца.
Мысли Вивьена перемежались ненавистью к де Борду, внутренними восклицаниями о боли и мыслями о причинах его появления в этой допросной.
«Я же здесь из-за книги. Из-за треклятой стопки листов, переплетенных в кожу. Всего одна книга — и такое наказание. Я ничего плохого не имел в виду! Я не проповедовал ересь! Я служил Церкви! Я никого не предавал, за что со мной так?»
Вскрикнув от особенно сильной боли после удара, Вивьен вновь закусил окровавленную губу и зажмурился, чтобы не видеть распятия на стене. Ему было неприятно смотреть на изображение мучающегося Спасителя. Если поначалу он думал, что недостоин поднимать глаза на Него, ведь Его страдания — ничто в сравнении с мучением Спасителя, то теперь распятие отчего-то казалось ему… фальшивым, как и всё в этой комнате.
Удары продолжали полосовать болью его спину, а мысли все сильнее одолевали помутившееся сознание.
«Всего лишь книга…» — Плеть снова заставила его поднять взгляд к распятию, и на этот раз Вивьен воинственно не стал его отводить. — «Ты обещал людям спасение, Ты говорил с ними, Ты всегда повторял «истинно, истинно говорю вам», но Ты не позволял никому усмотреть ни одну истину, кроме Твоей!» — Вивьен чувствовал, как что-то липкое и черное начинает ворочаться в глубине его души. Никогда прежде он не испытывал такой злости и такой ненависти к кому-либо, какую переживал сейчас, глядя на распятие на стене. — «Ты дал людям свободу воли, но при этом что делают Твои слуги? Они пытаются укротить пытливость ума, а в уме ведь нет ничего плохого! Тебе просто нужно, чтобы твои последователи не думали, не верили ни во что, кроме Твоих истин. Разве это честно — так зарабатывать веру?»
Боль заставила его тяжело застонать и сморгнуть слезы. Он чувствовал, как из ран на спине обильно сочится кровь. Если бы не ненависть, возможно, он бы уже внутренне торопил бы момент, когда его забьют до смерти, но чернильно-черная злоба заставляла его находить в себе силы.
«Ты же искал власти! Да, именно власти! Ты был человеком и пытался получить власть через пленение умов! И Ты снискал ее. Погляди, что делают Твои слуги! Ты проповедовал любовь! Я же верил в Тебя, я доверял Тебе, я искал Твоей милости, ждал направления Твоей мудростью! А Ты позволяешь своим псам изводить тех, кто проявляет простую любознательность».
Серия ударов едва не лишила Вивьена чувств, и он рад был бы их лишиться, но не мог.
«И Ты ждешь, пока эти измученные души попросту проклянут Тебя от боли, и тогда они — что? Достойны мук ада? Потому что отреклись от Тебя под пыткой? Будь Ты проклят, Ты лжец!»
Крик боли заполнил допросную комнату, и пытка действительно превратилась в агонию, когда очередной росчерк плетей погрузился глубже в уже имевшуюся кровоточащую рану. Белая вспышка перед глазами на миг едва не унесла Вивьена с собой в забытье, но новый удар тут же вернул его в мир.
Правильно, будь он проклят, — заговорило что-то внутри Вивьена чужим голосом. Голосом, который он с самого детства загонял как можно глубже, заставлял молчать. Тот самый голос, с которым слился его собственный перед тем, как в Монмен пришла чума. Тот самый, что пытается прорваться наружу в моменты самого сильного гнева. — Они все достойны проклятья. Посмотри на де Борда: стоит и приказывает истязать тебя, а сам будто блаженный! И Ренар. Разве он не мог бы сделать хоть что-то, чтобы это остановить? Он не делает ничего. Куда исчез епископ Лоран? Всем на тебя плевать. Как и Элизе там, в Кане. Она живет счастливо и не вспоминает о тебе, нежась в ласках другого мужчины. Все, что в тебе теперь важного — это признание в ереси. Бог допускает это, потому что ему тоже плевать. Будь они все прокляты!
Вивьен вновь застонал, что-то в сердце заныло одновременно с острой болью в искалеченной спине.
«Нет», — устало подумал он, стараясь перебороть эту чернильную гадость, поднявшуюся с самого дна его души. — «Нет… все не так… я не хотел…»
Нет, хотел, — упорствовал вкрадчивый голос. — Ты произнес это. Всю жизнь ты воздвигал эту стену вокруг себя, верил ему, любил его, следовал его заветам. И чем он отплатил тебе за это? Пытками? Ты ненавидишь его. И чувствуешь, что его больше нет с тобой. И ты прав.
«Нет», — со страхом возразил Вивьен, чувствуя, что сдается под натиском ударов. — «Нет, я не…»
Не останавливай себя больше! Позволь мне заставить их всех поплатиться за это. Ты же знаешь, это возьмет над тобой верх. Уже взяло. Мы уже это делали раньше. Ты помнишь?
Следующие удары теперь рисовали перед глазами не вспышки света, а образы. Какие-то необычные и одновременно будто знакомые.
Удар! И перед глазами какое-то сражение, повсюду крики. Вивьен видел руку — словно собственную, с занесенным кверху мечом. Повсюду кровь, звон стали, крики и стоны раненых, в которых потонул единственный реальный — его собственный в допросной комнате руанского отделения инквизиции.
Удар! И перед глазами — костер, слышится чей-то предостерегающий голос, в поле зрения снова собственные руки, но они… женские, сжимающие в руках какие-то черепки или шарики из травы — было не разобрать сходу. Кругом лес, ночь, а внутри — все та же чернильная злоба.
Удар! И сухопарая рука человека явно старшего возраста, чем Вивьен, пересыпает над столом горстку золотых монет. На стене рядом — какой-то красный бархат, а на полу — чье-то тело… мертвое. Во второй руке, которую Вивьен видит, как свою, зажат окровавленный кинжал.
Удар! И перед глазами — освещенное маленькими свечными огоньками помещение с каменными стенами песочного цвета. В центре его нечто похожее на купель, и к ней тянется мужская рука, сжимающая какой-то необычный посох. Рука эта — загорелая, явно часто бывавшая на солнце, с какими-то черными рисунками на коже…
Что это было? Прошлые жизни? Взаправду?
Следующий удар был таким болезненным, что вновь заставил Вивьена заорать и отвлечься от мучительных вопросов. Но даже крик не заглушил этот странный голос в голове.
Ты помнишь. И знаешь, что люди в этой допросной и за ее пределами достойны проклятья, которое унесет их жизнь, как оно уже унесло жизни твоих родителей.
«Нет», — мучительно застонал Вивьен про себя, хотя вслух лишь замычал от боли сквозь сомкнутые искусанные губы. — «Пожалуйста, Господи, нет!»
Почему ты снова обращаешься к нему? Ты же проклял его. Ты отрекся от него, Вивьен. Его больше с тобой нет.
Отчаяние болью разлилось по груди, и следующий удар погрузила Вивьена в темноту, на миг избавив от этой муки. Выплеснутая вода в лицо вернула его в мир, но хватило этого ненадолго.
Продолжая молчать — больше от бессилия, чем из принципа — Вивьен еще несколько раз проваливался в забытье, пока не услышал, как де Борд досадливо произнес:
