Сама виновата, что из отличницы скатилась в троичницу. Сама виновата, что не сумела поступить на художественное отделение, и пришлось кое-как спасаться на биологическом. Сама виновата, что посмела дерзить отцу, и теперь из-за недвижимого пальца и периодических болей не могу нормально рисовать. Сама виновата, что не смогла учиться на стипендию. Сама виновата, что проваливала зачёты и еле-еле вытягивала экзамены. Сама виновата, что защитила диплом лишь ценой нечеловеческих усилий. Сама виновата, что с высшим образованием не могу найти полноценную работу.
Я прекрасно знаю, что сама виновата. Потому что с самого детства погружалась в вымышленные миры, часто жила ими, думала о них, наслаждалась ими. И пока витала в этих облаках, то реальная жизнь прошла мимо.
Я могла бы выйти замуж и ни о чём не беспокоиться — папа уже давно говорит прямым текстом. Но я боюсь парней, боюсь секса. Все парни одинаковые, все они постоянно ухмыляются и ржут, все они постоянно срываются в драки, все они курят и пьют. Я не хочу такого, мне противно даже думать о том, что такой берёт меня за руку и целует, не говоря уже о чём-то большем. А куда более нормальные, добрые парни... у всех у них уже есть девушки. А если нет, то что я, смотрящая аниме неудачница, могу им предложить? У меня даже тело не особо хорошее, грудь хорошо если третий размер возьмёт, живот и задница от постоянного сидения уже расширились, волосы никакие, очки, осанка от компьютера далеко не идеальная... А если и произойдёт чудо, если такой позарится на меня и согласится встречаться — я от своего неумения, тупости, растерянности сделаю столько ошибок, что попросту оттолкну.
Да и проблемы с сексом это не решит.
Так что можно заранее сказать, что я обречена на одиночество.
* * *
Серия закончилась, но я ещё немного посидела, таращась в экран. Затем отцепила наушники и отложила в сторону, потянулась закрыть ноутбук...
— Так вот откуда у нас такие счета за энергию, да?
Папа стоял на том конце комнаты, в одних пижамных штанах, и я резко закрыла ноутбук, попробовала сделать вид, что ничего не было. Заодно отвернулась, дабы не лицезреть его голое тело.
— Ты чего отворачиваешься? — но это его лишь взбесило. — Ты что там опять смотрела? Опять этих уродов своих? Эти поганые мульты пиндосские или узкоглазые? Их создают, чтобы нашим детям мозги промывать, вкладывать чуждые идеалы! Ты потому и тупая такая, что смотришь их вот так, втайне от родителей, как преступница!!!
Он распалял сам себя, орал всё громче, а я съеживалась на диване. Пусть поорет, пусть увидит, какая я жалкая и ничтожная. Это всегда так. Они орут, затем видят, какая я жалкая и ничтожная, как я не смею отвечать и лишь кланяюсь перед ними, успокаиваются и уходят.
Так вышло и сейчас. Он ещё немного покричал, затем что-то заорала бабушка, он заткнулся, посмотрел на меня, добавил "завтра ещё поговорим" и ушёл. Только сейчас я посмела накрыться одеялом и заплакать.
Как же я мечтала, что однажды мне придёт письмо в Хогвартс. Или в Первертс, любую магическую школу, лишь бы там появились друзья, лишь бы меня научили магии, лишь бы я могла превратить их в лягушек, затем высказать всё, что хотела — и превратить обратно, чтобы и когда они смогли извиниться. Мечтала, что меня заберут в город эсперов Академия-сити и там тоже выявят силу — не самую мощную, чтобы не влезть в проблемы, третьего-четвёртого уровня хватит. Или вдруг объявятся супергерои, наказывающие таких, как мой папа. Или...
Или появится парень, что влюбится в меня, появится девушка, что захочет стать моей лучшей подругой. Они встанут перед родителями и прикажут перестать орать на меня, и родители послушаются. А если откажутся и попробуют наорать на них, то парень и девушка изобьют их так, что родители сами на колени упадут. Затем они дадут мне волшебную таблетку, от которой я перестану быть фригидной уродиной, и выдадут кучу денег, чтобы я больше до конца жизни не могла ни о чём беспокоиться. Я куплю родителям шикарный дом с прислугой и оставлю навсегда, а сама буду разъезжать по миру, пробовать разную еду, закупаться одеждой и шмотом любимых произведений, посещать интересные места, и всё рядом с ними, с родными мне людьми...
— Я забираю ноутбук.
Реальность ещё никогда не разрушала иллюзии так жестоко. Я откинула одеяло и уставилась на папу, уходящего с моим ноутбуком под мышкой.
С моей жизнью.
Я не успела и не захотела подумать — я как можно быстрее выскочила с кровати, на ходу надела очки и вцепилась в ноутбук, вынудив отца остановиться.
— Что? — он дёрнулся так, что едва не въехал локтем в стекло серванта. — Ты это чего?
— Пожалуйста, папочка, не надо, — прошептала я. — Пожалуйста, я приму любое наказание, но не забирай ноутбук.
— Что? — вновь спросил он. — Ты что это? Ты что это, ты родному отцу дерзишь? Я все эти годы на производстве ради тебя пропахал, а ты дерзишь?!
— Да, прости, папочка, я виновата, я очень-очень виновата, но не забирай ноутбук, пожалуйста, там моя жизнь...
— Твоя жизнь? — мои бормотания его не успокаивали. — Твоей жизнью должна быть забота о нас, как мы о тебе заботились! А ты работу найти не можешь из-за ублюдских мультиков! Пока не найдёшь работу, пока не проработаешь хотя бы три месяца, ноутбук будет у нас!
— Нет, папа, пожалуйста...
— Я не понял, ты ещё и глухая стала? — он резко развернулся, дёрнул ноутбук на себя и больно схватил меня за руку. — Мне что, опять тебе руку дверью прищемить, чтобы ты поняла? В этом доме я хозяин, и всё будет так, как я сказал!
— Да заткнитесь вы уже! — теперь я услышала бабушку. Та, разумеется, не поможет, её никогда не интересовало, что со мной происходит. Папа скривился и толкнул меня на сервант, я пошатнулась, схватилась за стеклянную дверцу — но всё равно упала.
Вместе с дверцей.
Стекло укоряющим звоном рассыпалось по ковру, и папа даже отшатнулся.
— Ну ты совсем, теперь... — он осёкся, когда увидел, что я встаю с зажатым в руке длинным осколком.
Я не знала, что я чувствовала. Я лишь видела, что единственное окно в мир, где хорошо, уносят. И если унесут, то у меня не будет жизни.
— Отдай. Мне. Ноутбук.
Отец вновь отшатнулся.
А затем бросил ноутбук на пол.
Я даже броситься поймать не смогла, настолько парализовало. Он стукнулся с глухим ударом, ноутбуки не остаются нормальными после таких звуков. Мой милый, чёрный ноутбук, проживший со мной столько лет... сколько раз он дарил мне радость, возможность думать, не бояться, планировать, продолжать надеяться... сколько раз я чистила его от занесённых родителями вирусов... сколько времени провела за ним, забывая о том, что реальный мир существует... и теперь он лежит, и неизвестно, что с ним, и можно ли что-то восстановить, что-то вернуть...
Папа схватил меня за горло, и у него было точно такое же лицо, как когда я посмела ему дерзить и моя левая рука перестала быть нормальной.
— Больше никаких пиндосских мультиков! Больше никакого ёбаного Интернета! Завтра найду тебе мужа, в кого тыкну, с тем и будешь жить, поняла?!! — он начал брызгать слюной. — Совсем распустились, ишь до чего дошли, дочь либералкой поганой растёт! Жизнь у неё не в семье, а в ноутбуке, видишь ли! Смотрит там всякий навальных, позором для семьи растёт, завтра же замуж, раз работу найти не можешь, найду такого, что научит уму-разуму...
Он захрипел. За горло он меня схватил сразу обеими руками, и потому не сумел отреагировать, когда я подняла руку с осколком стекла и ударила его в шею.
Всю отсутствующую силу заменила ненависть. Он разрушил мой мир и не только не хотел извиниться, но и планировал разрушать далее. Другого выхода не оставалось.
Папа отпустил меня, попробовал схватиться за обломок, но лишь сдвинул его и захрипел. Он зашагал назад, продолжая держаться за стекло, врезался в стену и как-то резко обмяк, сполз вниз. Руки перестали сжиматься и бессильно опустились на землю, голова безжизненно наклонилась.
Я же кашляла, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха едва не сломанным горлом. И потому услышала маму лишь когда та завизжала. Она засуетилась вокруг папы, но быстро поняла, что уже поздно.
И посмотрела на меня.
А я посмотрела на неё.
Смотрела и вспоминала, как она убеждала врачей, что это я сама неудачно ударилась рукой об стену. Что я упала с лестницы. Что я вреазалась в столб. Вспомнила, как она с добрым шёпотом просила меня делиться с ней секретами, а потом рассказывала о них папе, и папа всегда злился на эти секреты. Как она всегда казалась милой и говорила, что мы две подружки, но никогда не защищала меня. Как она тоже меня ругала, точно так же, как папа, и порою распаляла его своими скандалами, а затем отходила в сторону и улыбалась. Как постепенно перестала притворяться, устраивая скандалы по любому поводу.
Мама рванула в комнату. Я подскочила к телу, вытащила осколок и побежала следом. Запоров никаких не было, и она только успела схватить телефон, как стекло вошло ей в бок.
Мама закричала, и я ударила её в живот; она выплюнула струйку крови и замолчала.
Временно замолчала.
И потому я ударила её в грудь, чтобы наверняка.
Бабушка вновь заорала из соседней комнаты, но теперь кровать заскрипела. Она опять подумает только о себе, опять будет игнорировать то, что происходит с её внучкой, лишь бы ей было хорошо.
Я зашла в комнату как раз когда она распрямилась. И вновь ударила в живот.
Этого оказалось достаточно.
Я посмотрела на запачканные кровью простыни, выронила порезавший руки осколок и вернулась к ноутбуку.
Я не смогла его включить.
Он просто не загорался. Просто умер.
Умер... да. Все умерли. Вся моя жизнь окончена.
Соседи наверняка вызвали полицию, пусть даже сейчас уже почти два часа ночи. Два часа? А ведь сегодня уже тридцать первое августа.
Раньше моя жизнь тоже заканчивалась тридцать первого августа. Первое сентября — иди в школу и университет. Иди к издевательствам, обидной кличке и одиночеству. Иди к осознанию, что ты не понимаешь написанного на лекции. Иди к очередным поводам оскорблять и заявлять, что я сама виновата.
Как сейчас, например, я сама виновата.
Я вернулась в комнату мамы и открыла окно. Сирен не слышно, но это наверняка временно. Или они подъедут тихо, да, зачем им сирены.
Даже если у меня на горле проступят синяки — никто не оформит как самозащиту. Папа, мама и бабушка уважаемые члены общества, со знакомствами, связями и репутацией. Я определённо сама виновата и буду признана виноватой. Но я не переживу тюрьму. Вдалеке от радости вымышленных миров, в эпицентре самого мерзкого слоя реальности — сама наложу на себя руки, если никто не убьёт.
А раз так, то смысл оттягивать.
Пятый этаж.
Надёжно.
Постараться бы головой вниз.
Если бы я была как Сатен Рюко... если бы у меня были такие друзья как Уихару, Микото, Куроко... если бы они пришли мне на помощь, я бы... я бы...
Почему я родилась здесь, в мире, которому совершенно не принадлежу, как ни старалась...
Как бы я хотела родиться Сатен Рюко, получить друзей, овладеть суперсилами, и с их помощью победить таких, как мои родители... запретить им бить дочерей... заставить их раскаяться... Чтобы даже о бесполезной мне заботились, со мной дружили, за мной ухаживали, мне помогали... мир, где я буду своей...
Я села на подоконник, повернулась спиной к миру за ним. Мама лежала недвижимо, безжизненно смотрела вверх.
В моей душе нет раскаяния.
Я наклонилась. Уговорила себя разжать руки, отдаться во власть гравитации.
И полетела головой вниз.
* * *
Я упала на мост, даже не дёрнувшийся, и смотрела на собравшийся вверху серый туман. Прямо как застарелый штамп ужастиков. Всё это время главный герой был мёртв. Всё это лишь предсмертная галлюцинация...
— Это не галлюцинация, Даша, — Уихару встала рядом со мной. — Позволь помочь тебе.
Она крепко взяла меня за руку и подняла так, что мы взлетели, вновь приземлившись на площадке маяка. Но теперь там появился стол с двумя чашками чая, и Уихару усадила меня перед одной из них. Я послушно села и без всякого указания отхлебнула чаю.
Вкус отсутствует.
— Прости, — Уихару села напротив и тоже отпила. — В этом месте возможна лишь иллюзия жизни.
— Где я? — очередной глоток лишь подтвердил это, но при этом странно успокоил. — И кто ты, Уихару?
— Я не Уихару, — она посмотрела прямо на меня. — Прости, если это тебя разочарует, но я лишь приняла её облик, чтобы тебе было спокойнее.
— Да уж, — пробормотала я, отстраняя чашку. — Я мертва, и потому полностью спокойна. Значит... я после смерти действительно стала Сатен Рюко, как и хотела. Но потом...
Я ощутила оправу очков на носу. Тех самых очков, что носила в жизни. И прядь волос... русых волос, не светлых и не тёмных. Никаких, под стать своей хозяйке.
Я больше не Сатен Рюко. Я Даша Совухина, и столь же ничтожна, как и моё имя.
Никто. Инфантильное бездельное бесполезное никто. Родившееся и умершее зря. После смерти попавшее в мир, где могла бы чувствовать себя нужной, но...
— Но ты убила троих человек, — Уихару отпила из чашки.
— Это была самозащита, — прошептала я. Если бы я не воткнула осколок в шею папе, он задушил бы меня. А если бы не задушил, то превратил жизнь в полноценный кошмар.
— Да. Но ты убила троих человек.
— Значит, я... попаду в ад?
— Ад? — Уихару вздохнула. — Ада не существует. Как и рая, в том смысле, что вы вкладываете в эти слова. И у вас нет точных терминов даже для полноценного описания истины. Думаю, самое близкое будет "чистилище", но и это совершенно неверный термин.
— А ты, получается, ангел? — я попробовала посмотреть в ответ, и Уихару сказала:
— Самое близкое, но и это совершенно неверный термин.
Честно говоря, мне всё равно. То есть, мне не всё равно, рай грозит или ад, мне...
— Ты ведь считала их нормальными, а себя чужой, — Уихару тем временем продолжала говорить, более не отвлекаясь. — Считала, что они шли и идут дорогой успеха, в отличие от тебя. Что их жизнь и их правила — норма.
— Это не так?
— Это не имеет значения. Значение имеет лишь то, что ты так думала. Думала, и хотела идти таким же путём, разве нет?
Я сжала чашку.
Хотела идти таким же путём...
Да.
Я часто думала, что я должна быть такой же, как папа и мама. Как бабушка. Как остальные ученики. Как другие продавщицы. Я тоже должна сплетничать, я тоже должна разделять их интересы и взгляды, я тоже должна действовать как они и принимать их порядок.
Но я не могла. Даже когда старалась.
Потому что мне от этого было очень плохо. Я не могла злословить о человеке, которого бросил возлюбленный, потому что я понимала его, и мне было плохо говорить о нём плохое. Я не могла ненавидеть пресловутый Запад и либералов, как требовал отец, потому что от его ненависти мне становилось плохо. Я не могла обманывать так же, как мама, потому что от такого обмана мне становилось плохо. Я слушала новости о надвигающихся и бушующих войнах, об убийствах, о несправедливости и ненависти, и мне было почти больно от того, что я не могла остановить и прекратить всё это, и я не хотела быть равнодушной, хотя не могла ничем помочь.
