А Дэнимон стоял чуть поодаль, оцепенев. Так и сжимая в опущенной ладони меч.
С кончика которого на дерево размеренно капала кровь.
Лод рухнул на колени, накрыл ладонью разрезанное горло эльфийки, пачкая мантию и пальцы тошнотворным багрянцем, колдовским сиянием пытаясь исправить, исцелить, заставить снова дышать — бесполезно. Я понимала это так же хорошо, как должно быть, понимал он; но из всех, кто был в комнате, никто ещё не мог признать и принять того, что случилось.
Включая меня.
Барьер не в силах был помешать острой стали мазнуть эльфийку по горлу. Она хотела сбежать, но вместо этого напоролась на меч. И умерла — вместе со всеми надеждами.
Потому что теперь, даже если мы найдём перстень — мы ничего, ничего, ничего не докажем.
Неужели всё? Из-за случайности, из-за ерунды, так просто, так глупо, так...
Рядом со мной громыхнуло, и дверь ударилась о стену так, что почти слетела с петель. Сначала в комнату ворвались семеро стражей, проскочив мимо меня, вжавшейся в стену; за ними прошествовал Хьовфин, сопровождаемый шелестом серебряных одежд. Замер, глядя на открывшуюся его взору картину.
На своего наследника, который был у тёмных — и теперь стоял над мёртвой светлой, сжимая в руках окровавленный клинок. Рядом с дядей-изменником.
Без ошейника.
Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какие выводы сделает Хьовфин.
— Так ты тоже избрал сторону тьмы, — губы Повелителя побелели от гнева, голос звенел потрясением и яростью; сузившиеся глаза перевели взгляд с одного сына на другого. — Вы оба!
— Отец, — Дэн сбился на почти шёпот, — послушай...
— У меня больше нет сыновей. Стража!
А вот это уже не просто плохо — хуже некуда.
Я бочком скользнула по стене, прильнув к платяному шкафу, молясь, чтобы меня не заметили. Что делать, что делать, что...
— Фин, нет! — Фрайн отчаянно вырвался вперёд, встав прямо перед братом, раскинув руки: точно хотел разом заслонить всех присутствующих. — Мы...
— С тобой я позже разберусь. Вырубить его!
Взмах руки одного из стражников, человека, начертавшего рунную вязь — и Фрайндин, закатив глаза, рухнул на пол.
— Убить их! — Хьовфин сорвался на хриплый крик. — Убить их всех!
— Фин...
Одинокий голос Эсфориэля заглушил звон клинков. Дэнимон принял удар одного стражника на свой меч, Восхт посохом заслонил Фаника от другого, отражённое заклятие третьего пёстрыми искрами осыпалось с барьера Лода. Остальные светлые медлили, и надежда сверкнула во мраке робкой искрой.
Они не рвутся убивать своих принцев. Не все. Может, если обезвредить немногочисленные горячие головы, если всё-таки поговорить с Фином, если заставить его нас услышать...
Рыжиной полыхнула в дверном проёме знакомая кудрявая грива — и искру затопило волной болотной безнадёги.
— Фрайн! — завопила Машка, с порога призывая огненный клинок. — Фрайн, что с тобой?!
Судорожно завертела головой, пытаясь понять, что происходит — и увидела меня.
Ну почему, почему ты всегда появляешься так не вовремя...
— Ты, снова ты!!! — завизжала Сусликова. — Что вы сделали с моим Фрайном, сволочи?!
— Алья! — тоскливо выкрикнул Лод.
Прежде, чем Машка понеслась вперёд, колдовской вихрь подхватил меня, унося прочь из золотого дворца. Закружив голову, завертев до тошноты, швырнул на сливовый ковёр.
Я приподнялась на локте — сил встать не осталось. Посмотрела на Алью и Морти, восседавших за овальным столом в башне Повелителя, с управляющими кольцами на пальцах: глаза второй были растерянными, первого — пустыми. Обвела взглядом Лода, выпачканного в крови, и Эсфориэля, молча опустившего руки. Фаника, кубарем прокатившегося к камину, Восхта, так и сжимавшего в дрожащих руках водяной посох, и Дэна — рухнувшего на пол неподалёку от меня, рядом с клинком, который наконец-то выпустил из пальцев.
И в сознании, едва ли не впервые в жизни опустевшем, находила только одно слово: глупо.
А потом — ещё три.
Вот и всё.
Фаник, закашлявшись, перевернулся на спину. Кое-как сел, прислонившись к стене.
— Ладно. Это было не слишком хорошо. — Младший эльфийский принц выдавил из себя кривую улыбку. — А запасной план у нас есть?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. НОЧЬ СВЕТА
Когда Морти тихо вошла в лабораторию своего хальдса, тот сидел за столом, увлечённо записывая что-то. В одиночестве. Металлический конец пера скользил по пергаменту, деревянный — выписывал в воздухе кружева, подчиняясь перепачканным чернилами пальцам; бледное лицо колдуна было спокойным, взгляд — сосредоточенным. Рядом стояла остывшая кружка с чаем, спящий Бульдог сопел под креслом.
Ничего необычного.
И только синие круги под глазами выдавали, что Первый Советник Повелителя дроу не спит четвёртый день.
Обняв Лода со спины, принцесса прильнула щекой к его щеке.
— Тебе надо отвлечься, — шепнула она. — Отдохнуть.
— Морти, завтра к нашим горам двинется семидесятитысячная армия, — Лод ожесточённо перечеркнул очередную строчку: как много раз до того. — И я очень не хочу воплощать в жизнь план, который заготовил на случай вторжения.
— Я знаю. Но в таком состоянии ты не можешь мыслить трезво. Ещё немного, и ты не сможешь мыслить вовсе. Отвлекись, и решение найдётся.
— Я не могу.
— Ты должен, — Морти накрыла ладонью его ладонь, останавливая перо. — Лод, иди спать.
— Сразу, как решу эту задачку, — он мягко, но непреклонно высвободил руку из её пальцев. — Как там Навиния?
— Я... сегодня ещё её не навещала.
— Тогда навести.
Он продолжил писать — и в тишине, нарушаемой лишь шорохом, с которым строки ложились на пергамент, Морти опустила глаза. Не говоря ни слова, отстранилась.
Прошла обратно к лестнице: медленно, точно ожидая, что её сейчас окликнут.
Не окликнули.
Покинув обитель колдуна, принцесса не повернула по направлению к башне Повелителя, а приблизилась к высокому окну; мысли её явно были где-то далеко. Облокотилась на мраморный подоконник, посмотрела в прозрачное стекло — одно из сотни, оплетённых изящным цветочным узором кованого оконного переплёта.
Внизу, в дворцовом саду, у чёрного пруда сидели трое. Белизна их одежд выделялась в вечном мраке, гармонировала со светящимися лепестками роз.
Взгляд на этих троих — а, может, лишь на одного из них — заставил взгляд Морти стать ещё тоскливее.
— Принцесса?
Услышав оклик, она вздрогнула и отстранилась от окна.
— Тэлья Эсфориэль, — принцесса степенно кивнула брату Повелителя эльфов.
Тот, помедлив, подошёл к ней:
— Я понимаю, отчего вы так печальны, но не нужно отчаиваться.
— Я не отчаиваюсь. Нет вестей о вашем брате?
— Нет. Во дворец иллюранди проникнуть не могут, за пределами дворца его ни разу не видели. Однако слухов о его участии в убийстве Авэндилль тоже не слышно. Видимо, Фин решил не разглашать этого. — Эсфориэль помолчал. — Что ж, вселяет надежду на благополучный исход.
— Благополучный исход?..
— Я буду рад, если Фрайна убедят, что мы лгали. Что лишь хотели переманить его на свою сторону. После всего, что случилось — если он будет упорствовать, настаивать на нашей правоте... — эльф резко отвернул голову, — нет, не хочу думать об этом. Надеюсь, Фин простит его. Он знает, что Фрайн всегда был наивен и верил тем, кого любит.
— Неужели нет никакой надежды, что Хьовфин прислушается к его словам? Светлые маги ведь могут проверить его память, найти там подтверждение...
— И что это докажет? Всё, что есть в памяти Фрайна — невинный эпизод, Авэндилль, которая слушает его песню. И наши слова. А светлые привыкли к тому, что эти слова всегда ложны.
Проследив за его взглядом, Морти снова посмотрела в окно.
— Как можно быть таким? — проговорила она отстранённо, наблюдая за белыми фигурками внизу. — Готовым без раздумий убить своего брата, своих детей?
— Для него это было бы спасением заплутавших, — Эсфориэль прикрыл глаза. — Он... явно не соображал ясно в тот момент. То, что он увидел, затмило ему разум. Хотя, откровенно говоря, я опасаюсь за его разум уже восемнадцать лет.
— И всё равно его любите.
— Да. Люблю, — эльф взглянул на неё мягко, с какой-то странной, едва заметной, щемящей улыбкой. — Принцесса, война страшна не тем, что убивает живых. Война страшна тем, что убивает их души. Делит мир на чёрное и белое, своих и чужих, врагов и друзей. Всё переворачивает, рушит все барьеры, снимает все запреты. И убивать... это перестаёт быть преступлением. Обращается в необходимость, привычку. И те, кто уходит на войну, либо не возвращаются вовсе, либо возвращаются не собой. — Он больше не улыбался. — Ты начинаешь считать воистину ужасным только одно: смерть. Если вы берёте пленного и не убиваете его, вы думаете, что оказали ему милость. А избиения, пытки, жестокость — всё это становится нормальным. Вот что страшнее всего. — Глаза его потускнели, взгляд, устремлённый на лицо Морти, застыл. — Тебя делают просто крохотной частью чего-то огромного, беспощадного, жуткого. Ты исполняешь приказы, идёшь вперёд, прокладываешь свой кровавый путь — не думая, не сомневаясь. И враги становятся всего лишь... цифрами. Единицами. Бесконечным списком тех, кого надо вычеркнуть, чтобы этот кошмар наконец закончился... но однажды ты сбиваешься со счёта. Перестаёшь чувствовать радость, тепло, любовь, зато в полной мере ощущаешь ненависть, ярость, жажду крови. Желание отомстить за всех, кто уже погиб на твоих глазах. А когда война заканчивается, ты ещё долго не можешь улыбаться, и чувствовать всё то, что умел чувствовать раньше — тоже. И тебя преследует только одно: осознание, что их больше нет. Тех, кого ты когда-то знал. Того, что ты когда-то знал. И мысль... а почему тогда всё ещё есть я?..
Какое-то время смотрел в одну точку. Потом, заметив завороженный ужас собеседницы — моргнул, и в сиреневые глаза вернулась осмысленность, вновь окрасив их живым блеском.
— Потом это возвращается. Радость жизни. Понимание счастья. Способность любить, — закончил он. — Но не скоро.
— И ваш брат так и не научился этому заново? — тихо спросила Морти; взор её смягчило понимание. — Жить и любить?
— Нет. Научился. Да только восемнадцать лет назад его заставили снова об этом забыть. Пусть не было открытого столкновения армий, но для него война началась уже тогда. И я не знаю, сможет ли он оправиться второй раз.
Вгляделся в лицо девушки, омрачённое задумчивой грустью. Взял её опустившиеся ладони в свои: естественным, ободряющим, отеческим жестом.
— Не печальтесь, принцесса. Мы найдём выход.
— Если придётся, я буду сражаться. Бок о бок с братом. До последней капли крови, — Морти, не отнимая рук, смотрела ему в глаза, прямо и открыто. — И буду убивать.
— Нет, — слово вырвалось порывисто, будто само собой. — Я делал всё возможное, чтоб Дэн и Фаник никогда не видели и не делали того, что видел и делал я — и сделаю невозможное, чтобы это миновало вас. — Он крепче сжал ладони принцессы: тонкими пальцами, будто выточенными из матового молочного стекла. — Ничто в этом мире не стоит вашей души.
Морти в изумлении встретила его взгляд, странным образом сделавшийся ярче, будто вокруг чёрных лун зрачков полыхнуло фиолетовое пламя. Встретила расширенными глазами, и губы её, приоткрывшись, растерянно глотнули воздух.
В тот же миг Эсфориэль, отпустив её руки, сделал шаг назад.
— Прошу прощения... должно быть, мой пыл напугал вас, — в голосе его не осталось и намёка на страстность. — Я лишь отчаянно не желаю, чтобы невинные проходили через подобное. Ни вы, ни мои племянники.
— Да, — после секундной заминки ответила Морти. — Конечно.
Эльф склонил голову, прощаясь:
— Звёздной ночи, принцесса.
Морти смотрела ему вслед, пока он не вышел из зала. Отчего-то прижала ладони к щекам. Зажмурилась.
Постояв так недолго, открыла глаза — теперь спокойные — и решительно направилась в сторону, противоположную той, куда двинулся Эсфориэль.
А в лаборатории Лод яростно отбросил перо. Рванув пергамент пополам, швырнул обрывки на стол. Уронил голову на руки, сжал пальцами виски.
Рывком поднявшись с кресла, глядя в пространство мутным взглядом, покрутил на пальце управляющее кольцо.
И, взметнув полами мантии, решившись на что-то — почти бегом направился к выходу.
* * *
— Я ни в коем случае не пытаюсь поставить под сомнение твой выдающийся ум, Белая Ведьма, но... ты правда надеешься, что доработаешь сложнейшую формулу, с которой не могут справиться те, кто изучал магию всю жизнь?
Скептический вопрос Восхта не заставил меня поднять взгляд.
— Всё лучше, чем сидеть и бесцельно страдать, — я сосредоточенно грызла кончик ручки, всматриваясь в синие рунные строчки, нацарапанные на листе пергамента.
Мы сидели в саду, на чёрном мраморном бортике пруда. Фаник, я и Восхт. Те три дня, что минули с нашего провала, мы предпочитали коротать либо здесь, либо в гостиной, за шахматной доской. Дэнимон явно нуждался в том, чтобы сокрушаться о своей никчёмности в одиночестве, и терпел только общество Кристы; в случившемся его никто не корил, но принц и без того явно подумывал о харакири. Лод ходил мрачнее тучи, кажется, вовсе перестал и есть, и спать, зато безвылазно корпел над рунными формулами.
Когда я спросила, что нам делать теперь, колдун лишь ответил коротко 'у меня есть план'. Я догадывалась, что этот план обязан быть — Лод не мог поставить всё на Дилль и её показания, он должен был думать о том, что делать, если у нас ничего не выйдет. Да только, судя по тому, как отчаянно колдун пытался доработать какое-то заклинание, этот план его не слишком устраивал.
Так что теперь он, видимо, разрабатывал запасной план к запасному плану.
Я заглядывала в пергамент, над которым Лод просиживал всё время, что не пропадал вне своей башни, ведя подготовку к вторжению. Разобравшись в рунных цепочках, поняла, что там записаны два заклятия: одно — некие защитные чары, другое — способ их нейтрализовать. Над вторым-то и работал колдун, и я подумала о дворце эльфов, о дворце людей, даже о сокровищнице лепреконов и драгоценных жемчужинах, спрятанных в ней — жемчужинах, о которых Лод уже говорил с послом маленького народца... но как это могло помочь нам сейчас? Разве что, преодолев защиту во дворцах, просто вырезать всех высокопоставленных эльфов и людей. Или надеть на них ошейники. Оставить армию без командования, а народы без правителей.
Да только думать о том, что это наш единственный шанс предотвратить грядущую резню, не хотелось. Это было бы временной мерой, способствующей лишь новой вспышке ненависти, но никак не заключению долгожданного мира раз и навсегда.
На предложения помочь Лод сухо отвечал, что моя помощь не требуется. Замечания, что ему не помешал бы отдых, и вовсе оставлял без внимания. Общение сводил к минимуму. Я не обижалась, но острое осознание собственной бесполезности вгоняло в тоску — и, когда колдун в очередной раз отлучился, просто взяла ручку и переписала заклинания на другой пергамент.
Когда я показала их Восхту, тот сказал только одно: это точно не защита эльфийского дворца. Попытался помочь мне, но сутки спустя признал, что с заклятиями такого уровня никогда не сталкивался и нейтрализовать их не сможет.
