Генерал плюнул с досады, вытащил из портмоне немалую пачку злотых и кое-как впихнул их ополоумевшему хлопу в руку. Нина уже развернула машину, и вскоре крестьянина и корову на шоссе было уже не разглядеть в зеркало заднего вида. Тот так и оставался на коленях, все еще не соображая, чем для него закончилось происшествие с коровой.

Вернувшись в интернат, Нина, пока еще не было занятий, присоединилась к своей дельнице ЗедВуЭм, включившись вместе с товарищами в работу по разборке Варшавских развалин и расчистке улиц, кое-где еще заваленных битым кирпичом. Работа и сама по себе не была легкой, но дополнительные неприятности доставлял запах от полуразложившихся трупов, еще с 1944 года погребенных во многих местах под обломками разрушенных зданий. Нине к такого рода запахам было не привыкать еще со времен работы в госпитале, но кое-кто из трудившихся среди развалин не выдерживал этого испытания. Таких — если не находилось мест, где трупной запах не донимал людей — ставили на работу по вывозу битого кирпича. Самые же стойкие, и Нина в их числе, занимались еще и захоронением обнаруженных под завалами останков.

3. Пани Кристина

Переход к другим делам произошел, как это нередко бывало, совершенно неожиданно. Рано утром рядом со школой появился 'Студебекер' с Казиком за рулем, и шофере передал Нине распоряжение отца:

— Генерал Речницки велел к 18:00 одеться для выхода в ресторан, и ждать машину. Я тебя заберу.

Приказ есть приказ, и в 18:30 Нина уже сидела в номере генерала.

— Сегодня я Казика отпускаю, машину поведешь ты.

Вот и все инструкции. Впрочем, как выяснилось, не все. Уже в машине отец немного дополнил:

— Сейчас едем к Уяздовскому парку, встречаем человека, и с ним следуем в Вилянув, в ресторан 'Под Карабельня'. Твое дело — ужинать, танцевать, и ни во что не вникать.

Ну, что ж, как всегда — исчерпывающе.

Человеком оказалась блондинка лет тридцати с небольшим. Не то, чтобы красивая, но и уродиной тоже на назовешь. Сразу было видно, что держаться и подать себя она умеет, со вкусом — по крайней мере, в том, что касалось одежды и прически — тоже все было в порядке, и это во многом скрашивало недостатки внешности.

— Цалую рончки, пани Кристина, — наклонил голову генерал, вылезая из машины, и действительно, не удержавшись, преодолел предписанные светским этикетом миллиметры и мимолетно прикоснулся губами к протянутой изящным жестом руке. Подождав, пока его спутница устроится на красном сафьяне заднего сиденья, он сел следом и, захлопнув дверцу, коротко бросил:

— В ресторан!

'Под Карабельня' находился у самого входа в парк, окружавший королевский дворец в Вилянуве. Этот район пострадал от войны еще меньше, чем окрестности Лазенок и Уяздова, и неудивительно, что здания в большинстве своем были тут вполне целыми, а магазины, кафе и рестораны (хотя и немногочисленные в этом пригороде) возобновили работу уже весной 1945 года. Интерьер этого ресторана нельзя было отнести к особенно шикарным — это был рядовой ресторанчик, характерный скорее для небольших европейских городков, нежели для столицы. Вечер на излете августа был теплым, и вся компания устроилась в зеленом дворике, частью выложенном брусчаткой, у маленького круглого бассейна с фонтанчиком. Вдоль стенки, отгораживающей дворик ресторана от улицы, росли кусты можжевельника, а сама стенка была густо увита диким виноградом. Небольшие фонарики, развешанные вдоль столиков, освещали только их, оставляя все остальное в полумраке, который, по мере того, как догорал закат, постепенно все более сгущался.

Уже за столиком Якуб представил женщин друг другу, и за ужином потянулась ни к чему не обязывающая пустая болтовня на какие-то отвлеченные темы, так что Нина откровенно заскучала. Когда зазвучала музыка, Речницкий тут же пригласил пани Кристину на танец.

— Честно говоря, я опасался, что вы не примете мое приглашение, — негромко проговорил генерал, склоняясь к уху своей партнерши.

— Опасались? Почему же? — почти искренне удивилась она.

— А как же! Вас же в посольстве окружает общество столь блестящих джентльменов. На их фоне потеряется любой.

— Пф! Джентльмены! — фыркнула Кристина. — Заносчивые сухари. Они уделяют мне внимания не больше, чем моей пишущей машинке. Пожалуй, даже меньше — они скорее меня считают принадлежностью к пишущей машинке, чем наоборот.

— Как же так? — генерал тоже умел искренне удивляться. — Неужели среди них не нашлось никого, кто смог бы отдать должное вашей красоте?

— Пан Якуб, не надо льстить столь грубо, — голос женщины заметно похолодел.

— Я солдат, и предпочитаю резать правду в глаза. Умение льстить не входит в число моих достоинств, — голос Речницкого, напротив, приобрел еще более теплые и задушевные нотки. — Правда же состоит в том, что вы действительно обворожительно прекрасны, Кшыся, но только разглядеть эту красоту может лишь по-настоящему тонкий ценитель.

— И, конечно же, на роль этого тонкого ценителя вы предлагаете себя? — с иронией отпарировала Кристина. Да, польским дамам палец в рот не клади...

— Но должен же хотя бы кто-нибудь сказать вам слова, достойные вас — вашей прелести, вашего обаяния, вашего ума, вашего характера? Неужели вам больше по нраву сухое пренебрежение этих английских... джентльменов? — генерала тоже было нелегко сбить с позиций.

Тут Кристина улыбнулась, и позволила Речницкому чуть теснее прижать ее к себе. Лесть, конечно, все равно останется лестью, а не правдой, но разве высокомерие англичан лучше? Гораздо приятнее слушать такую лесть, тем более из уст блестящего генерала, чем быть окруженной насквозь правдивым равнодушием. Генерал, надо сказать, ей почти понравился. Почти, но все-таки не до конца...

— Почему вы, настоящий поляк из хорошего рода, служите Советам? — внезапно сменила тему дама.

— Я служу Польше, Кшыся, — тихо прошептал Якуб. — Я принял подданство Речи Посполитой.

— Польше? — в голосе женщины сквозило явное недоверие, если не возмущение. — Но сейчас Польша в руках Советов, в том числе и благодаря таким, как вы!

— Политика, пани Кристина, грязное дело. Грязное и кровавое, — теперь генерал сделался очень серьезным. И очень жестким. Очень! — Советы вошли сюда по праву сильного, и противопоставить этому праву нам нечего. Англичане же не оказали нам поддержки, попросту говоря, продали нас Сталину. Уже очень давно продали.

— Но как же так! — Кристина была возмущена. Однако тут музыка умолкла, и партнеры вернулись за столик, прервав свой опасный разговор. После недолгого перерыва они опять отдались стихии танца, и речи зазвучали снова:

— Да, пани Кристина, да. Я знаю, что вы можете сказать — Лондон приютил наше правительство, он снабжал Армию Крайову оружием, деньгами и инструкторами... Все так, — генерал пристально смотрел женщине в глаза. — Но мы для них всегда были разменной монетой, пешкой в большой игре. И когда поднялась Варшава, они палец о палец не ударили, чтобы нам помочь. Британцы уже тогда списали нас со счета. Они не дали даже послать в Варшаву нашу парашютно-десантную бригаду...

— Это Сталин не дал разрешения использовать свои аэродромы, чтобы нам помогла авиация союзников! — запальчиво возразила женщина.

— А когда дал — много они нам помогли? — не менее горячо ответил Речницкий. — Всего один вылет, когда они кидали парашюты с грузами с огромной высоты, не желая рисковать ради гибнущих варшавян. Больше грузов попало к швабам и на советские позиции, чем к повстанцам! Уж я-то знаю, я видел это своими глазами.

— Но на кого же нам опереться? — теперь Кристина была искренне расстроена. — Англичане все же оказывают какую-то поддержку нашей борьбе...

— Ах, Кшыся! Ну, разве можно быть такой наивной! — Якуб покачал головой. — Вы, конечно, еще молоды, но все же вышли из младшего школьного возраста. Неужели вы думаете, что героическая гибель тех немногих, кто сражается в лесах или в подполье, может послужить делу свободной Польши? Англичане поддерживают их даже не ради тех булавочных уколов, которые подполье наносит Советам. Все гораздо циничнее — англичане используют искренний патриотический порыв наших людей, мечтающих о независимости, просто-напросто потому, что в этой атмосфере им легче навербовать побольше агентуры для своей разведывательной сети. Вот и все! А подпольщики для них, и даже их собственные агенты из числа поляков — дешевый расходный материал!

— Что же нам тогда делать? — дрожащими губами пролепетала женщина. Видно было, что она почти готова расплакаться. — Признаться, мне и самой иногда казалось, что англичане смотрят на нас, поляков, как на людей второго сорта. Но я гнала от себя эти мысли...

— Стиснуть зубы, — твердо проговорил генерал. — Демонстрировать внешнюю лояльность. Исподволь копить силы, сберегая людей, а не бросая их на убой. Не верить никому, не надеяться ни на кого, кроме самих себя. И выжидать. Нам не переиграть крупные державы в лобовом столкновении. Но когда они вновь сцепятся между собой — а это непременно случится! — настанет наш час! — последние слова Речницкий проговорил, приобняв Кристину, и коснувшись губами ее щеки.

Когда ужин подошел к концу, и машина подвезла пани Кристину к подъезду ее дома, генерал, попрощавшись с дамой, вернулся в 'Студебекер', и строгим голосом сказал дочери:

— Этой встречи не было. Забудь!

Нина отозвалась полушутливым-полуосуждающим тоном:

— От Янки шифруешься?

— Ты не поняла, — в голосе Якуба зазвенели стальные нотки, — этой встречи не было. Ни для кого!

4. Ах, какое оно было красивое!

Второго сентября командующий войсками V военного округа генерал бригады Речницкий, в числе других военачальников Войска Польского, присутствовал на торжественном приеме МИД Польской республики в честь годовщины окончания второй мировой войны. После этого приема состоялся большой бал, в котором принял участие гораздо более широкий круг публики, нежели на приеме, где присутствовали лишь верхушка политических деятелей Польши, ее генералитет и руководство дипломатических миссий.

Поэтому на балу генерал Речницкий появился вместе с дочерью. Через полчаса с некоторым удивлением Якуб обнаружил присутствие в зале пани Кристины: простая машинистка, пусть даже и состоящая на службе в канцелярии британского посла, вряд ли могла получить приглашение на бал. Впрочем, пани могла воспользоваться своими связями — она происходила не из простой семьи, состоящей в дальнем родстве с Любомирскими и Сапегами, да и в нынешнем государственном аппарате, как и среди военных, ее родные имели немало солидных знакомств.

Это обстоятельство не слишком обрадовало генерала, однако, по размышлении, он решил, что можно обратить ситуацию в свою пользу. Кружа Нину в танце по вощеному паркету, он тихонько прошептал:

— Между 20:45 и 20:50 отвлеки внимание зала. Отвлеки чем хочешь, но хотя бы минуту-другую все взгляды должны быть прикованы только к тебе.

Ну вот, как всегда — ничего не понятно. Но приказ есть приказ. А пока танец шел за танцем. В кавалерах недостатка не было — хотя она еще не достигла совершеннолетия, многие молодые офицеры были не прочь попытаться наладить хорошие отношения с дочкой командующего округом, с прицелом на будущую женитьбу.

Около 20:40 Речницкий аккуратно приблизился к пани Кристине и негромко произнес:

— Мне очень хотелось бы побыть с вами рядом, но здесь это невозможно. Мне не следует вас компрометировать.

'Как же, компрометировать он меня не хочет', — с ехидцей подумала Кристина. — 'Боится, что доложат его жене!'.

Между тем генерал продолжал:

— А давайте сбежим вместе с этого бала? Скоро объявят новый танец, все будут увлечены выбором партнеров, и на нас не обратят внимание.

Кристина заколебалась. Жена у него там, или не жена, но кавалер ей, в общем, нравился. Нравился прежде всего тем, что не только умел галантно ухаживать, — среди польских офицеров это не столь уж редкое умение, — но и был первым в жизни мужчиной, который принимал ее всерьез, и не только как женщину.

В это время Нина, вальсируя с очередным молодым поручником, бросила взгляд на свою руку, лежащую на руке кавалера. Там поблескивали золотые часики, корпус которых был обрамлен мелкими бриллиантами чистой воды, а браслет, в местах крепления к корпусу, имел по одному крупному желтому бриллианту, в окружении таких же мелких бриллиантов, что были на корпусе. Недавний подарок отца — и точно такие же часики получила Янка. Чтобы не создавать поводов к раздорам между женщинами, Якуб делал большинство подарков в двух экземплярах. Разница была лишь в том, что Янка свои подарки прятала по сундукам, извлекая на свет божий лишь по особо торжественным случаям, а Нина предпочитала по любому подходящему поводу носить их, будь то платья, туфли, или драгоценности.

Стрелки часов уже миновали 20:45. Пора!

Ничего не стоило сбиться с ритма и заплести ноги так, чтобы поручник с размаху наступил сапогом на ножку в изящной туфельке.

— Негодяй! Да как ты смел! — заорала на весь зал девчонка на своего 'неловкого' кавалера, начиная громко всхлипывать. Публика принялась оглядываться. В этот момент как раз умолкла музыка и в наступившей тишине практически все участники бала стали следить за разгорающимся скандалом. Поручник залепетал объяснения и оправдания, но Нина прервала его, переходя чуть ли не на ультразвуковой вопль:

— Zamknij się ty bydlaku chamski! (Заткнись, ты, быдло хамское!) — и она отвесила поручнику звонкую пощечину, а ее всхлипывания перешли в рыдания. Неуверенным движением отступив на шаг назад, она схватилась рукой за ожерелье из красивого розового жемчуга, украшавшее ее шею, как будто оно душило ее, и с силой рванула. В мертвой тишине крупные розовые жемчужины гулко застучали по вощеному паркету и покатились в разные стороны. Кое-кто бросился их поднимать, а остальные жадно ловили происходящее глазами.

В то время как развертывалось представление, генерал Речницкий шепнул Кристине:

— Кшыся, ловим момент! На нас никто и не посмотрит! — и, схватив ее за руку, быстро увлек женщину к дверям...

5. Вербовка

... Она лежала на боку, кокетливо полуприкрившись простыней, что давало возможность ее новому любовнику обозревать вполне достаточно, оставляя в то же время простор для воображения, и внимала словам генерала:

— Наша Польша, дорогая Кшыся, переживает очень тяжелые времена. Мы вынуждены, так или иначе, идти на поклон к великим державам. Никак невозможно отказаться от поддержки англичан и американцев, и в то же время было бы непростительной глупостью открыто выступить против Советов. Наша задача сейчас — выжить, балансируя между сильнейшими.

— Польша никогда не покорится, — высокомерно заявила женщина.