Выйдя из медотсека, я, не оглядываясь по сторонам, направился к лестничным маршам, стараясь идти не особенно быстро, незаметно подстраиваясь под скорость ходьбы своих конвоиров. В том, что эти два военных полисмена Альянса являются моими конвоирами, я также не имел никаких сомнений.
Проектные характеристики и планы "Нормандии" были мне хорошо известны, поэтому я шёл уверенно, не оглядываясь по сторонам и не замедляя шаг. Полисмены только направляли меня к месту расположения каюты Крайка, указывая мне, где следует свернуть, а где — воспользоваться лестницей.
Идя по коридорам, лестницам и переходам фрегата, я вспоминал свою жизнь и думал о том, как мне теперь следует построить общение со своим учеником. Вряд ли Найлус Крайк предполагал, догадывался или мог себе вообразить, что его учитель находится в Медотсеке — всё же секретность была соблюдена максимальная и разумный органик, находившийся под домашним арестом, в изолированной от линий связи и информации каюте, вряд ли смог бы многое узнать о том, кто был тот турианец, которого фрегатская группа высадки нашла на борту поверженного Жнеца.
Остановившись перед дверью каюты, в которой под арестом находился Найлус Крайк, Сарен спокойно подождал, пока полисмен снимет блокировку с замков и откатит в сторону полотно двери.
— Сарен?! — Найлусу хватило нескольких секунд, чтобы одним взглядом окинуть мою фигуру и, встав с кресла, сделать несколько шагов навстречу.
Молодой Спектр остановился на пороге.
— Зайдите,— проговорил, обращаясь ко мне, один из полисменов, видимо, традиционно являвшийся старшим наряда. — Мы закроем дверь на блокировку. Вы сможете поговорить.
Я шагнул через порог каюты, слегка подвинув вглубь помещения растерянного Крайка. Дверь каюты закрылась, щёлкнули замки.
— Да, Найлус. Это — я. Именно меня нашли на борту этого Жнеца. И эвакуировали сюда, на этот корабль. — я оглядел скудный интерьер каюты. — Так тебя здесь держат?
— Как видишь, — подтвердил молодой Спектр. — Кормят, туалет и рукомойник есть, так что минимальные требования — соблюдены. Но никакой связи, никакого доступа к системам информации. Даже проходящие мимо каюты нормандовцы, осведомлённые о природной остроте турианского слуха, не говорят ни о чём важном. Я подозреваю, что они не говорят ни о чём ценном для меня ещё с момента появления в этом коридоре. Ты видел, какие мощные двери здесь, в этом коридоре?
— Видел. У каютной двери тоже хорошая герметизация, — подтвердил я, не двигаясь с места. — И несколько дверей в этом коридоре тоже неплохие. Земляне хорошо адаптировали турианскую разработку под свои нужды.
— Я пришёл к такому же выводу, — сказал Найлус. — Боюсь даже спрашивать...
— А ты — не бойся, Найлус, — повернул голову к нему я, в остальном оставаясь недвижимым. — Многое изменилось. Слишком многое изменилось.
— Да уж, — кивнул младший Спектр. — И всё же...
— И всё же придётся начать с начала. Не с начала времён, как выражаются земляне, но что-то близкое к этому моменту избрать за точку отсчёта для рассказа...
— Тебя так восстановили... — несмело произнёс Крайк.
— Да. Ты прав. Меня действительно восстановили. Я фактически был мёртв. Мной полностью управлял Жнец, — сказал я ровным безэмоциональным голосом.
— Тот... корабль, который фрегату удалось "уронить" на Иден-Прайм?
— Я помню, что ты тут сидишь на голодном информационном пайке, Найлус. — тем же ровным голосом ответил я. — И потому решил начать с начала. Садиться я не буду. Присаживаться — тоже. Обойдёмся тем, что постоим, хотя, подозреваю, многое из сказанного мной впоследствии будет для тебя настолько новым, что ты захочешь присесть. Сразу скажу — не возражаю и не надо спрашивать у меня особого разрешения. Всё же это твоя каюта, пусть ты здесь и под домашним арестом.
— Не знаю, насколько домашним, — ответил Найлус. — Но, продолжай.
— Знаю, что тебе уже интересно. Ты ожидаешь скомканной, резко сокращённой и явно урезанной до последнего предела версии изложения. Нет, Най. Я расскажу многое из того, о чём раньше тебе не рассказывал. Почему? Потому что пока я лежал в Медотсеке, у меня была возможность о многом подумать. Я многое понял, многое узнал, многое услышал. Пришёл к новым для меня самого, иногда — шокирующим выводам. Не удивляйся, я очень изменился и теперь с трудом, но осваиваюсь с теми изменениями, которые произошли во мне и со мной.
— Тебя... оперировали? — спросил Найлус.
— Да. Карин Чаквас. Она вынула из меня восемьдесят процентов имплантатов. — подтвердил Сарен. — Думаю, для тебя это... заметно.
— Ты прав. И... — Крайк замялся.
— А уж мою суть, мою душу и мою сущность доставал из хаскоподобного состояния старпом командира этого корабля Джон Шепард.
— Он меня... — Найлус осёкся.
— Предполагаю, что ты уверен: он тебя унизил своим и — не только своим — неверием в могущество Спектров, — сказал я.
— Можно сказать и так, — согласился Крайк. — С тех пор я пребываю здесь. Меня никуда не пускают, я лишён доступа к информации, — молодой Спектр замолчал, стараясь не смотреть в сторону наставника. — Догадки, предположения. И — роскошная возможность подумать о многом. Редко когда мне удавалось вот так... надолго... остаться в полном одиночестве и потому — подумать о прошлом, настоящем... и будущем.
— Да уж. У нас только и осталось, что будущее, — неторопливо ответил я. — Которое, кстати, Найлус, теперь — совершенно другое. — я посмотрел на стоящего передо мной Крайка. — Мы будем воевать с этими машинами. И этих машин будет... очень много, — я помолчал несколько секунд, затем продолжил. — Нас всех, жителей Галактики, прежде всего разумных органиков, ждёт галактическая война.
— Я даже не буду спрашивать, Сарен, уверен ли ты... — по виду Крайка было заметно, что он удивлён, изумлён, даже немного шокирован услышанным.
— Я? — Сарен внимательно взглянул на собеседника. — Я, Найлус, не только уверен. Я убеждён. Мы будем воевать за то, чтобы просто выжить, чтобы просто сохраниться как носители разума.
— Другого выхода нет? — спросил Крайк.
— Нет, — подтвердил я. — Другой выход — исчезновение, — я помолчал несколько секунд. — Уточняю, Найлус. Этот корабль в большинстве сохранившихся до наших времён источниках информации называется и именуется просто и коротко — Жнец, — помолчав, я добавил, осознавая, что мог бы и не озвучивать это уточнение. — На любых языках, Крайк, — я взглянул на собеседника. — И всех разумных органиков нашей Галактики в недалёком, к сожалению, будущем, ожидает Жатва. Которая и определяется как полное и массированное уничтожение всех и любых разумных органиков. Да, я помню о том, что многие разумные органические расы выжили после прошлой Жатвы, но мне, как, наверное, и многим другим ныне живущим разумным, легче полагать, что Жнецы могут пойти на тотальное уничтожение разумной органической жизни в нашей Галактике.
— А Совет... — проговорил Найлус.
— Я многие годы верно служил Совету Цитадели, Найлус и это ты знаешь. А когда я исчез... меня даже не стали долго искать. Посчитали, что раз я Спектр, я сам должен явиться. Меня, проще говоря, Найлус, бросили. Как любят говорить земляне, "на произвол судьбы". И эта судьба ко мне была неласкова: я стал марионеткой этого Жнеца, а впоследствии — руководителем армии гетов. Подразделение которых было и на этом корабле, атаковавшем Иден-Прайм.
Найлус несколько минут молчал, обдумывая услышанное и пытаясь логически увязать сказанное Сареном с тем, что ему, младшему Спектру было известно раньше.
Я не торопил своего ученика. Я чувствовал его взгляд, понимал, что молчавший Найлус оглядывает его, ищет изменения, находит их, свыкается с ними. Да, я внешне довольно сильно отличался от других турианцев: у меня вместо трёх длинных перьев на макушке головы были пять коротких отростков, на уровне ушей были два дополнительных отростка достаточно значительной длины, которые многие окружающие разумные органики постоянно сравнивали с антеннами. Возможно, это и был индивидуальный признак, но Сарен-то хорошо теперь понимал, что любая индивидуальность может быть либо искусственной, либо естественной, либо смешанной. Он сам затруднялся точно определить, чего в его особенностях внешности больше, потому старался не особо обращать на эти особенности внимание.
Мне, разменявшему пятый десяток лет — в этом году, как он понял, ему исполнилось сорок четыре года, уже не казалось, что я — молод, поэтому к своей внешности я всё чаще относился, получив возможность спокойно и свободно мыслить, с холодным безразличием и равнодушием. Сорок четыре года — почти пятьдесят лет. Шесть лет до полусотни. Что бы там кто из разумных ни говорил, это — дата. Теперь, когда я вернулся из хаскоподобного состояния, мне всё чаще вспоминалось, насколько я... постарел, ведь турианцы всего лишь на несколько лет жили дольше, чем люди. Если земляне жили сто-пятьдесят лет, то турианцы — максимум сто-восемьдесят. Конечно, были долгожители, достигавшие отметки в двести лет жизни, но таких было очень мало. Сорок четыре года и бог весть сколько он провёл в состоянии хаска... Сейчас эта цифра для меня означала не только количество лет, но и качество жизни за эти годы. Оно, это качество, было разным. Раньше, ещё до попадания в услужение к Жнецу, Сарен тоже не особо задумывался над приемлемостью для окружающих разумных своей внешности, полагая, что то, что дала природа и обстоятельства, с этим просто надо научиться жить. Не мириться, а именно жить. И вот теперь он снова обратился мыслями к своей внешности, понимая, что на многое в этой новой жизни он смотрит теперь по-иному. Внешность теперь для меня имела большее значение. Не большое, а именно большее. Будь по-иному, вряд ли я подумал бы о том, как выгляжу, столь определённо и чётко.
Кожа старшего турианца была светлой, костяные пластины на лице имели цвет достаточно бледной кости. А сине-голубые глаза, которые, благодаря влиянию Жнеца, обладали способностью к самосвечению, вообще придавали Сарену "потусторонний" вид.
Жнец внёс в мое тело слишком много изменений. Это Карин мягко именовала неорганические части "имплантатами", за что Артериус был очень благодарен врачу Медотсека фрегата, но на лице тот же кожный покров был серьёзно нарушен этими оголёнными неорганическими частями, тело Сарена совсем недавно было опутано множеством трубок и проводов, кое-где появились и вживлённые части брони. Часть внутренних органов была серьёзно изменена, равно как и скелет.
Психологически я и раньше не был прост, а когда меня начал планомерно "модернизировать" Жнец, я превратился в ходячее оружие, стал абсолютно безжалостен, позабыл, что такое милосердие и не умел, как прежде ценить чужую разумную органическую и неразумную жизнь. О моей жестокости издавна ходили легенды, но эта жестокость и позволяла мне достигать нужных результатов при выполнении заданий Совета Цитадели. Я знал, что если это поможет достичь поставленной передо мной цели, я пойду по трупам любых разумных органиков и спасать чьи-то жизни буду только тогда, когда это будет абсолютно или крайне необходимо.
В современном мне мире огромную ценность представляла информация, носителями которой выступали многие разумные органики. Я быстро привык использовать крайне жестокие методы добывания этой информации, включая серьёзнейшие пытки, а измочаленную жертву он потом часто убивал, считая, что совершаю при этом акт милосердия, прерывая страдания разумного органика, нередко становящегося после моих воздействий глубоким инвалидом.
Я был крайне злопамятен и мстителен, он не задумывался над тем, являются ли поводы для осуществления мести достаточными. Я любил соперничать со своими жертвами и даже был способен высоко ценить действительно сложных и хорошо подготовленных оппонентов. Поскольку мне противостояли разумные органики, принадлежавшие к самым разным расам, я незаметно развил в себе предельную ксенофобию, которая для меня быстро стала привычной и, в какой-то мере, абсолютно необходимой для того, чтобы сохранять высочайшую эффективность и результативность работы на посту Спектра Совета Цитадели. Очень скоро объектами моей ксенофобии стали даже турианцы — он и свою собственную расу считал теперь и недостаточно великой и недостаточно развитой.
— Я мало знаю о тебе, Сарен. И хотел бы уяснить многие детали... — произнёс Найлус.
— Вряд ли я тебе сказал бы многое всего несколько часов назад, — ответил я. — Но, поскольку ситуация кардинально изменилась, я, пожалуй, тебе расскажу кое-что из того, что раньше осталось бы для тебя совершенно неизвестным, — я помедлил, оглядывая каюту, ставшую прибежищем его ученика. — Я последовал турианским традициям, вступил в военные силы Турианской Иерархии в возрасте пятнадцати лет, как тогда было принято у турианцев. Через год я вступил на действительную военную службу и некоторым образом участвовал в сражениях против ВКС человечества во времена войны Первого Контакта. О деталях этого периода, Найлус, я сейчас распространяться не буду. Дело — прошлое и сейчас его детали неважны. Отмечу лишь, что с тех пор люди для меня стали не партнёрами, а целями. Которые я решил уничтожать. Да, Найлус, моя ксенофобия тогда получила мощнейший импульс для укрепления и развития. Именно противостояние с людьми, с человечеством позволило мне укрепиться в понимании того, что следует поточнее определиться с местом турианской цивилизации в этой Галактике. По меньшей мере — в той её части, которая признаётся ныне и в недалёком прошлом более-менее исследованной. В тот период погиб мой брат — Десолас Артериус и я с того момента глубоко возненавидел человечество. Как ты понимаешь, я сохранил это чувство... очень надолго. Оно определило многие мои поступки.
— Ты стал самым молодым Спектром Совета, Сарен, — отметил Крайк.
— Да. Ты прав. Это случилось примерно в 2159 году, — подтвердил я.
— Примерно? — удивился Крайк. — Как это?
— Я изменился, Найлус, — проговорил я. — Потому для меня многие вещи теперь предстают совершенно в другом свете. И — даже с другим содержанием. Я сомневаюсь в том, что мне оставят статус Спектра, Найлус. Хотя и понимаю, что визита на Цитадель мне не удастся избежать. Пусть даже этот визит и будет отодвинут по разным причинам на несколько декад.
— Месяц? — изумился Крайк. — А я тут сижу...
— Ситуация усложнилась, Найлус, — со спокойной интонацией произнёс я. — Да, я помню, что я вроде бы стал самым юным из всех турианцев, которые когда-либо были удостоены чести стать членами столь элитного Спецкорпуса. Но сейчас я оцениваю этот момент по-иному. Советники сами не знали точно, каким должен быть Корпус, потому... создавали его без плана и без проекта. Если Спецкорпус, когда я надолго исчез, меня не разыскивал, то это для меня, Найлус — показатель. Нехороший такой показатель, — я помедлил несколько секунд, затем продолжил ровным тихим голосом. — Я избрал сферой своей деятельности Скиллианский предел и преуспел в работе в его границах, быстро завоевал себе известность и авторитет, в том числе и за счёт того, что привык добиваться цели любой ценой. Я усиливал в себе настрой против человечества, я постоянно убеждался в том, что Альянс слишком агрессивен в своём стремлении закрепить за землянами статус некоей главенствующей расы в Пространстве Цитадели. Меньше чем за столетие, следует признать, человечество добилось результатов, которые другие расы достигали за несколько веков. Людям удалось некоторые расы поставить ниже себя по многим показателям, в том числе — и критически важным. Для меня это была серьёзная и очень негативная заявка на реальное главенство, допустить реализации которого я не мог физически. Не говоря уже о том, что никогда не согласился бы терпеть превосходство человечества психически. Я понимаю, что коряво выражаюсь, но сейчас у меня нет других слов и нет других выражений — за короткое время мне пришлось очень существенно измениться, Найлус и я пока что не свыкся со многими элементами этих изменений. А тогда, в прошлом, я мало обращал внимание на чужие жизни, старался только всегда выполнять поставленную передо мной Советом Цитадели задачу. Сейчас я понимаю, что этого было недостаточно. Хотя, не могу отрицать, что моя тогдашняя жизнь была интересной и очень напряжённой. Я побывал на станции "Арктур", я видел Джека Харпера, когда он ещё был наёмником, а не руководителем нынешней организации "Цербер".
