Реальность сразила наповал! Вместо призывов к бунту здесь чтили чистую поэзию и говорили о новом религиозном сознании. К знатокам поэзии Федотов себя не относил. Прочно забытый школьный курс, да пара случайно выученных стихотворений современников. Из этого ряда выбивалась песенная поэзия 'у костра'. Здесь Федотов был почти корифеем, но кому в этом мире такое интересно? Тем более он был далек от темы: 'Интеграция индивидов, "мы" как субстанциональная основа' — таково было название сегодняшнего обсуждения.
Под нытье очередного прыщавого поэта в сознании всплыли издевательские строки Дольского:
И как всегда индифферентны, многозначительно бедны.
Российские интеллигенты, цвет умирающей страны.
Умом Россию не охватишь, у ней особенная стать.
Она глупа и не умыта, но есть чего поворовать.
(Что бы понять Федотова, читателю достаточно прослушать 'Господин президент' А.Дольского: http://muzofon.com/search/господин%20президент%20президент )
По ассоциации выстроилось: 'В молодости Саша Дольский пел такие же сладенькие песенки, а новое время воспринял в штыки. Так же мурлычут здешние, а потом будут проклинать большевиков'. Сделав столь неожиданное сравнение, Федотов почувствовал себя личностью неординарной. Почти знаковой фигурой. Это толкнуло по-новому посмотреть на собравшихся, благо народ все прибывал.
У противоположенной стены в кресле сидел устроитель салона Сологуб. Высокий, лысый, в роговых очках строгого школьного учителя, он таковым и являлся.
Рядом устроилась эпатажная молодая женщина. Черный жакет и ослепительно белая кофта с пышным жабо. Тонкая талия и длинные вызывающе открытые ноги фотомодели. Роскошная грива рыжих волос, живые глаза и ироническая улыбка подчеркивали — у стены сидит мурлыкающая пантера. От такой лучше держаться подальше.
— Корней, а кто эта дама в колготках? — Борис в очередной раз обратился к приставленному к нему молодому Корнею Чуковскому.
Термин колготки вызвал живейший мужской интерес. Пришлось объяснить, что в полумраке гостю привиделась 'национальная чилийская одежда' — мини-юбка и колготки. Описывая эту прелесть, Борис очертил очаровательный женский зад. На самом деле эта часть незнакомки была украшена бриджами в обтяжку, но такие подробности Борис разглядел не сразу. Незнакомка носила звучное имя — Зинаида Гиппиус.
По тому, как на его жесты блеснули разъяренные глаза, Федотов понял, что пора сваливать, иначе есть риск отгрести по полной. Валить, правда, не хотелось — когда еще придется увидеть столько легендарных личностей.
— Господа, предлагаю устроить перекличку, — голос пантеры дал всем понять, что возражения не принимаются.
Первым откликнулся хозяин:
Родился сын у бедняка.
В избу вошла старуха злая.
Тряслась костлявая рука,
Седые космы разбирая.
За повитухиной спиной
Старуха к мальчику тянулась
И вдруг уродливой рукой
Слегка щеки его коснулась.
Шепча невнятные слова,
Она ушла, стуча клюкою.
Никто не понял колдовства.
Прошли года своей чредою.
Сбылось веленье тайных слов:
На свете встретил он печали,
А счастье, радость и любовь
От знака темного бежали.
Услышанная мистическая хрень вызвала из глубин памяти детский ужас. Борис вспомнил, как в страхе забивался под одеяло после бабушкиной колыбельной: 'Тятя, тятя наши сети притащили мертвеца'.
'Да они что тут все на голову трахнутые? Моей бабушке тогда было за семьдесят, но эти-то вроде еще в своем уме или ...'.
Додумать Борис не успел — эстафету подхватил Бальмонт. Выйдя в центр гостиной, он с чувством продекламировал:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
Едва отзвучала последняя строка, как раздался голос пантеры:
Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею,
С вечернею зарею.
И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю ...
В перекличке наметилась гармония. Вселившийся в Федотова бес был против. Ему захотелось показать местным 'гениальные рифмы' о некурящей девочке Элис и плохих мальчиках. Видимо бес прозвучал не только в голове Федотова, иначе, чем еще можно объяснить призыв местной Элис:
— А что нам прочтет иностранец из Чили?
Голос фотомодели был полон жгучего любопытства. Меж присутствующих прошелестела волна предвкушения. Деваться было некуда. В голове родилась мстительная мыслишка: 'Ну, щас я вам выкачу ...'.
Федотов слитным движением поднялся. Демонстративно сунул руки в карманы. Вычурно мягко сделал три шага к центру гостиной. Не закончив движения замер. В груди стала разливаться раскованность. Разворот 'кругом'. Два шага назад и вновь разворот. Зафиксировал взгляды — скепсис у мужчин, удивление у женщин, прикушенная губа у пантеры. Все, он готов.
— Господа, — взмах правой руки на манер 'Ленин на броневике', — представьте себе крохотную колонию русских людей на краю света. Вокруг полудикие метисы. Во дворцах надменные идальго. Цена человеческой жизни не превышает стоимости патрона к винчестеру, а почта раз в полгода. Все книги перечитаны, темы переговорены. Какое будущее у такой колонии кроме деградации?
Борис замер. Взгляд на присутствующих — теперь даже скептики ждут продолжения.
— Не так все однозначно. В природе много непознанного. Вспомните пенящееся море. Вот он, грозный девятый вал, — указательный палец правой руки опять уперся куда-то вверх-вправо. — Так и в человеческой культуре обычная череда спадов и подъемов порою рождают фантастические взлеты. Сейчас мы это наблюдаем в России и в ее осколках. Заранее приношу извинения — оторванность от родины не могла не сказаться на строках написанных моими друзьями.
Всё! Теперь даже скептики готовы слушать. Секундная пауза ... и с губ сорвалось то, что Федотов, казалось, напрочь забыл. Это было в одиннадцатом классе. Тогда он поспорил с Томкой Котиной — если он получит пятерку по литературе, то эта вертихвостка весь вечер будет танцевать только с ним.
Тишины хочу, тишины...
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...
чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины...
звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание —
молчаливо.
Тишины.
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.
Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха — поет соловей.
Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины...
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.
Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.
Наступила тишина. Удивленное лицо Сологуба, радостная полуулыбка Бальмонта. Даже пантера готова укусить почти любя. Сидящий внутри Федотова бес напомнил, как подло Котина переметнулась к Шавыкину. Душа потребовала отмщения:
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
Ритм. Рубленые фразы. Гордыня, даже спесь. Все было против прекраснодушия, против выставленных на показ чувств.
В сознании пронеслось: 'Если Вознесенский продолжатель этих символистов, то Высоцкий последователь Маяковского? Охренеть можно, какой я, оказывается, умный. Кто бы мог подумать. Точно валить надо'. Последняя мысль запоздала. Посыпались возгласы:
— Ну, знаете это так не эстетично.
— Кто это написал?
— Прочтите что-нибудь еще.
— Похоже на Хлебникова ...
Федотов бросил демонстративный взгляд на наручные часы:
— Извините, господа, но я едва успеваю к поезду. В следующий раз непременно. Все потом, позже.
Сидя в пролетке, Борис вспоминал прихожую и лежащие на его плечах руки. Поддразнивающую улыбку и ... ироничный взгляд сверху. На смену отчаянному желанию прижать к себе рыжеволосую красавицу, пришла трезвая мысль: 'На фиг, на фиг. Знаем мы таких дразнилок. Проходили, — Федотов горестно вздохнул. — Лучше мы зарулим к мадам Жю-Жю, а завтра пригреемся у нашей Натальи Фадеевны'. Судя по изменившемуся взгляду, местная Элис читать мысли умела.
Глава 22. Москва, охрана фирмы и автопром.
1 июля
Москва встретила Федотова летним зноем и очередными хлопотами. Пока он в Питере ковал будущую победу, москвичи не прохлаждались. Первый мишенинский детектив уже продавался, а второй недавно ушел в набор. В набор ушла и первая фантазия Бориса. Кроме того стараниями Дмитрия Павловича друзья перебрались на Большую Грузинскую, где в трехэтажном особнячке была снята половина верхнего этажа. Кроме трех спален в квартире была просторная гостиная и столь же просторная кухня. Имелось комнатка для прислуги, а в подвале располагался местный холодильник системы ледник. Присыпанный опилками зимний лед до осени успешно хранил холод.
Переселенцы без напряжения могли снять по отдельной квартире, но что-то их удержало. Скорее всего подспудное ощущение оторванности от родного мира. Ощущение ощущением, но Зверев мог прибежать под утро и продрыхать до обеда, а Мишенин так и вовсе по неделям жил у Настасьи Ниловны.
Борису досталась угловая комната. Окна смотрели на московский зоосад и Пресненское озеро. Достопримечательностью спальни была громадная постель, навившая естественную мысль: 'А не пригласить ли сюда Наталью Фадеевну? Покувыркаться, значит'. Крамольную мысль Федотов благоразумно отбросил — за полгода вдовушка не то чтобы надоела, но ее специфические намеки стали настораживать.
Вторым достоинством федотовской спальни был пузатый балкончик, на котором он сейчас покуривал. Настроению способствовало утреннее солнце. Прихлопнув очередного кровососа, с тоской вспомнил о противомоскитных сетках — ночью кровопийцы изрядно достали.
Сменой жилья и тренерской работой бурная деятельность Зверева не ограничилась. Между гулянками и репортерскими побегушками, он снял небольшой офис на Кудринской-Садовой. В этом мире офис именовался архаичным словечком контора. До 'места службы' было пятнадцать минут неспешного хода. Этот адрес Федотов раздавал в Питере — мало ли кто обратится с предложением денег, а пока там творили нанятые 'литераторы'.
От 'европейцев' пришла телеграмма о реализации драгоценностей и успешном патентовании в континентальной Европе. Оставалось посетить Англию и Америку. В ответном послании Федотов просил после Лондона возвращаться домой, того требовала ситуация с кредитами, а в Америку отправить одного поверенного от Техбюро. В университете, где сын Усагина бился над полукиловаттным выходным пентодом, Борис прознал о планах русского изобретателя лампы накаливания вернуться из Америки на родину. По всему выходило — приезд Лодыгина следовало ускорить. Поэтому в телеграмме звучал прямой приказ: поверенному из Техбюро без ученого не возвращаться, денег и обещаний на это дело не жалеть.
Последнее время Федотов занимался организацией радиомастерской и поиском средств. В идеале переселенцам требовалось около полумиллиона. На эти средства можно было бы нанять толковых специалистов и на десятилетия уйти в отрыв от конкурентов. Увы, с кредитами оказалось не просто. Без залога недвижимости дать кредит желающих пока не нашлось, а состоятельных поручителей у переселенцев не оказалось. В этом направлении предстояла большая работа.
Выпустив последнюю струйку дыма, Борис неохотно оторвал взгляд от копошащихся на берегу гусей. Левая рука привычно нащупала донышко от крынки, правая похоронила в нем окурок. Увы, алюминиевой банки из-под пива в этом мире не нашлось. Повернувшись, Федотов в очередной раз поймал укоризненный взгляд гипсового льва. Лепное чудовище добросовестно охраняло балконную дверь, но взамен недвусмысленно требовало бросить курить. 'Похоже, все вокруг сговорились. Эти обалдуи зудят о вреде курения, теперь достает прислуга. Нине Васильевне, видите ли, не нравится донышко моей крынки, мол, вот же в комнатах целых три пепельницы, а сама смотрит похуже этой гипсятины. И где только этот хренов Психолог таких находит'.
Под собственное ворчание Федотов сбежал с третьего этажа. Выйдя на улицу, привычно уже перекрестился на луковки ближайшей церквушки и резво порысил в сторону офиса. Сегодня была назначена встреча с очередным кандидатом на роль главного охранника фирмы.
* * *
Первый этаж дома номер 133, что стоит на пересечении Кудринской-Садовой с Малой Никитской, сдавался под многочисленные конторы и общества. Среди множества вывесок выделялась одна, выполненная в непривычно легкой манере. Четкими тонкими линиями художнику удалось показать, как на фоне православных луковок и сталинских высоток в небо взметнулась гиперболическая конструкция радиобашни Шухова. В правом углу таинственно перекрещивались эллипсоиды электронных орбит, а поверху шла загадочная надпись 'Радиоклуб-777'. Ниже планировалось добавить запись о родстве с акционерным обществом 'Российским Радио', сокращенно РР или RR, это кому как понравится. Если бы мимо прошел житель конца ХХ века, он бы непременно догадался, откуда растут ноги, но местных вывеска привлекала лишь непривычным стилем. Ухмыльнувшись по поводу зверевского шедевра, Федотов нырнул в подъезд доходного дома. За третьей по коридору дверью, скрывались комнаты клуба трех семерок. В дополнении к надписи 'Радиоклуб-777', на входной двери сиял символ опасности ионизирующего излучения — череп с костями и драпающий клиент.
Впервые в свой офис Федотов заглянул неделю назад. В тот день взору предстали голые стены и полуразвалившийся письменный стол. По всем признакам прежние арендаторы только съехали, а новые еще не обустроились. В комнате о чем-то бурно спорили долговязый парень в студенческой тужурке и черноволосая девица. Второй студент занимал нейтральную позицию. Мимоходом отметив женские прелести и гармонию белой блузы при черной юбке, Борис прислушался:
