Рита утыкается мне в грудь, едва не мурлычет от счастья. А я вздыхаю, вряд ли будет время ходить по музеям, засосёт Москва, главное, чтоб — не насмерть.
Природа за окнами разительно поменялась, куда не кинь взгляд, всё засыпано снегом, поля, перелески — красота, дух захватывает, но и существенно похолодало, сквозь щели, в купе проникают бодрящие струйки воздуха.
Люблю ездить в поездах, это словно другой мир. В окнах пролетают деревни, города, леса, проносимся по гудящим мостам, внизу мелькают реки, видим людей, но они так далеки от нас со своими проблемами. Лежим на полках, слушаем перестук колёс, иногда разговариваем, перекидываемся в картишки, листаем журналы или просто мечтаем. Время словно останавливается, можно расслабиться и наслаждаться покоем. Но когда-то всё это уйдёт, скоро Москва.
Вот мы и на перроне. Вокруг суетится народ, под ногами чавкает грязный снег, волоча за собой сумки, тащимся в метро.
У турникетов к нам не преминул привязаться патруль. На левой руке у меня собственная сумка, а на правой — Ритина поклажа, поэтому я замешкался с отдачей чести. Капитан мотострелковых войск укоризненно качает головой, надувает щёки, хмурит брови: — Почему не отдаёте честь вышестоящему офицеру?
— Не хотел сумки бросать в грязь, — искренне говорю я.
— Ваши документы, — набычился капитан.
Не стал ничего усложнять, раскрываю удостоверение старшего лейтенанта КГБ. Глаза у капитана округляются, искоса глянул на мою форму, поспешно отдаёт честь и уводит своих бойцов прочь.
— Лихо, — жмурится от удовольствия Катя.
— А то,— ухмыляюсь я, и тихо добавляю, — только не произноси слово "Лихо", а то вдруг она нас учует.
В авиагарнизон прибываем поздно, почти девять вечера. Солдаты маршируют перед сном на плацу, хрипло горланят песни, на аэродроме натужно гудят турбовинтовые двигатели Антеев, мощные самолёты разгоняют винтами снег с взлётных полос.
В этом году как никогда сыпет снег, леса давно утонули в сугробах, дороги в глубоких колеях запредельно скользкие, военные тягачи постарались, с трудом доехали на стареньком автобусе.
Останавливаемся у КПП, когда увидел знакомые места, почему-то ёкнуло сердце. Немногочисленные пассажиры выбираются из автобуса, стараясь не увязнуть в сугробах, бегут на расчищенную солдатами дорожку.
— Вот мы и на месте. Как вам здешняя природа?
— Берёз тьма и снега по уши, — неопределённо отвечает Рита, дуя на покрасневшие пальцы.
— Что-то не по сезону мы оделись, — морщит нос Катюша.
— Здесь можно купить коньяк? — Эдик с интересом озирается по сторонам. Снежинки падают на непокрытую голову и бороду и не собираются таять.
— В Стекляшке купим, как раз мимо будем проходить ... зря шапку с собой не взял.
— Она здесь, на дно чемодана положил, — он растягивает в лучезарной улыбке припорошенную снегом бороду, а на ушах потихоньку образовываются белые холмики, но мой друг неудобства не испытывает.
Идём по гарнизону. С умилением рассматриваю знакомые места: по бокам дороги стоят типовые трёхэтажки, виднеются магазины, в стороне затаилось мрачное здание гарнизонной гауптвахты.
В Стекляшке народа мало, этот магазин предтеча супермаркетам, на прилавках есть и продовольственные товары, а так же — бытовая химия, одежда, даже имеется отдел с телевизорами, магнитофонами и прочее. А вот и первые знакомые лица, старший лейтенант Мурашко с сосредоточенным видом выбирает семейные трусы, занятие не совсем достойное для замполита роты. Он грустно вздыхает, эти паруса не на его тощий зад, может снести шквальным ветром.
— Помочь? — ехидно спрашиваю я.
— Лейтенант Стрельников! — без особой радости восклицает замполит и неожиданно замечает у меня ещё по звёздочке, теряет дар речи и едва не с осуждением произносит: — Когда это ты успел получить старшего лейтенанта?
— Партия отметила, — нахально изрекаю я. — А как дела в части?
— Что в части? Твои выдвиженцы Филатов и Герман Ли, на гауптвахте, я сам распорядился, чтоб их туда спровадили, распоясались, совсем нюх потеряли, — старший лейтенант кривит тонкие губы.
— Что так? — недобро сощурил я глаза.
— Саботировали моё приказание. Я дал распоряжение пруд у финских домиков вычерпать, комаров летом много, спать мешают.
— Это недалеко от вашего дома? — как бы невзначай замечаю я.
— Да какая разница, — хмурится замполит, — приказ отдан, исполнить его нужно в срок. Неделю гремели вёдрами, затем прихожу, рота отдыхает, подзываю сержантов Ли и Филатова Михаила, так они нагло заявляют, что вычерпать пруд нереально, якобы там подземные источники.
— Они правы, все знают, там бьют ключи, — я с омерзением смотрю на тощую шейку замполита и вижу там судорожно дёргающуюся жилку, если её передавить ...
Старший лейтенант Мурашко покрывается красными пятнами: — Я приказал, а приказы не обсуждаются!
— Товарищ, — Катя слышит наш разговор и на весь магазин так и гаркнула, — возьмите эти трусы, они прибавят вам мужественности!
— Лучше упаковку, — вторит ей Рита.
— Что? — теряется замполит.
— А у вас девушка есть? — Катя страстно приоткрывает пухлые губы.
— Что? — замполит отступает назад.
— Я не то спросила? — с разочарованием пожимает плечами рыжая стерва. — Вас не любят девушки? Ничего, с такими трусами от них отбоя не будет! А если на задницу пришьёте голубого зайчика, то и определённых интересов мужики будут на вас поглядывать.
Старший лейтенант Мурашко, бросает семейные трусы на прилавок и боком, боком устремляется к выходу, от стыда вжав голову в острые плечи. Напоследок он одаривает меня ненавидящим взглядом, в котором просматривается зависть.
Эдик неопределённо хмыкает, Рита зло усмехается, Катя откровенно веселится. Покупаем продукты, затем коньяк и, заказываю ещё две бутылки водки.
— Не многовато, напарник? — удивляется Катя.
— Жидкая валюта, — улыбаюсь я, — пацанов надо вызволять с гауптвахты.
— Дело святое, — соглашается Катюша.
Так как поклажи много, приходится сначала идти в гостиницу, кинули свои вещи, и я потащил их в свою общагу. На этаже нос к носу сталкиваюсь со Стасом, он в изрядном подпитии, в руке сетка, из которой выглядывают горлышки запотевших бутылок.
— Ну, ты брат, даёшь, у тебя нюх на пьянку! — раскрывает он объятия, стеклянная тара в кошёлке призывно звякнула. — А ты попал! — замечает он, что я уже старший лейтенант.
— Попал, — с грустью соглашаюсь я.
— Друзей представь, — требует он, стараясь держаться браво, но крен всё же происходит, но спасает стена.
— Рита, Катя, Эдик, — представляю друзей, — как тебя развезло, — беспокоюсь я. — Что за праздник?
— Илюха развёлся, гудим второй день.
— Уважительная причина, — смеюсь я.
— Это точно, нашему холостятскому полку прибыло! А вы, девочки, холостячки? — он выдыхает застоявшийся перегар, чмокает слюнявыми губами.
Рита едва не оскалилась, Катя с интересом смотрит на этого индивидуума.
— Приглашаю всех вас в нашу тёплую компанию! — подмигивает он девушкам.
— Вам не понравится, — рыкнула Рита.
— Придём, дорогой, ждите, — зловеще щурится Катя.
— Вот и ладушки, — он хлопает меня по плечу, жмёт руку Эдику, без надежды пытается расцеловать наших девушек и, шатаясь, устремляется в путь.
— Упадёт, — беспокоюсь я.
— Нет, не упадёт, — утверждает Эдик.
— С чего ты взял?
— У него есть цель.
Стас заходит в одной из комнат, на секунду вырывается музыка, довольные возгласы, дверь хлопает, принося относительную тишину ... затем ...грохот.
— Вот моя комната, — я пропускаю друзей вперёд.
— Что ж, неплохо, — осматривает моё скудно обставленное жилище Катя.
— Занавески надо повесить, — по хозяйски замечает Рита.
Эдик ищет холодильник, находит его под брошенным на него махровым полотенцем, ставит туда коньяк и продукты.
— Коньяк тепло любит, — Катя улыбается краешком губ.
— Да? — сильно удивляется Эдик.
— А ещё, перед глотком, бокал с коньяком необходимо согреть в ладонях.
— С тёплым спиртным солёный огурец в горло не полезет, — Эдик назидательно поднимает длинный перст.
— Так коньяк с солёными огурцами не пьют! — в возмущении восклицает Катя.
— С селёдкой что ли? — осклабился Эдик.
Катя, выбитая с толку замолкает, затем, догадывается, что Эдик просто потешается над ней, грозит кулаком.
— Вы, пока располагайтесь, а я на губу смотаюсь.
— Ты не задерживайся, Кирилл, есть сильно хочется, — Рита шныряет по комнате как хозяйка.
— Парней веди к нам, — требует Эдик.
На этот раз, на мой стук в фанерное окно гарнизонной гауптвахты, открывается дверь, на пороге возникает колоритная фигура начальника сего заведения, майора Таранова. Мощными плечами подпирает дверные косяки, смотрит отческим взглядом, поглаживает выпирающий живот, китель расстёгнут. У этого человека нет авторитетов, поговаривают, даже офицеров на губе запирал и, вместе с рядовыми заставлял тупым ножиком пилить брёвна, и ровными штабелями укладывать дрова на заднем дворе гауптвахты.
Профессиональным взглядом скользнул по сумке, замечает силуэты от бутылок: — Заходи, — посторонился он, — ведёт в кабинет, там сидит знакомый прапорщик, что выпустил меня в прошлый раз. Он хмуро улыбается, отсаживается в сторону, освобождая место. На столе нагло торчит водка и много закуски, на батарее сушатся портянки.
— А это тот рядовой, что неожиданно превратился в страшного лейтенанта, — не сводит с меня пристального взгляда прапорщик.
— Могу я посмотреть ваши документы? — хмурится майор.
— Нехотя вытягиваю удостоверение офицера КГБ.
Майор быстро глянул в документы, взгляд становится ещё более враждебным: — Чем же мы заинтересовали столь влиятельные структуры?
Не мешкая, достаю водку, испытывая неловкость, ставлю на стол.
— Правильный подход, — взгляд майора Таранова смягчается.
Прапорщик мигом наполняет стаканы из початой бутылки, я обречённо вздыхаю, кладу на чёрный хлеб кусок белоснежного сала. Чокнулись, выпили, пищевод, вспыхнул огнём, чертыхнулся в душе, вновь чистый спирт.
— Хлебом занюхай, — даёт профессиональный совет майор Таранов, — ещё по одной.
Прапорщик незамедлительно наполняет стаканы. Выпиваем, чувствую, мои глаза неумолимо сходятся на конус. Неожиданно майор обнимает меня: — Наш человек, — улыбается он, — говори!
— За своими пацанами пришёл, — я не стал водить му-му.
— Кто такие? — нахмурился майор Таранов.
— Герман Ли и Филатов Михаил.
— Это те, что пруд вычёрпывали? Охренеть, там же ключи бьют! — с насмешкой произносит он.
— Они.
— Забавные хлопцы, — неожиданно у майора смягчается взгляд, — сколько мы их не прессовали, а всё напрасно, крепкие ребята.
— Настоящие орденоносцы, — с уважением подтверждает прапорщик.
— А зачем, вы это, их прессовали? — заикаясь от возмущения, говорю я.
Что-то меня начинает тихонько развозить, тянусь за водой, мне услужливо плеснули ещё спирт.
— Это определённый опыт, закаляет. Сильному человеку только на пользу, а слабый становится ещё слабее, — назидательно изрекает майор Таранов и неожиданно ревёт: — Павленко ... мать твою!
Поспешно вбегает плотный сержант, отдаёт честь, лицо бледное от ожидания.
— Ли и Мишу сюда!
— Есть! — восклицает сержант и, словно испаряется. Буквально через десяток секунд вталкивает моих товарищей, лица у них чёрные, губы плотно сжатые, глаза горят как молодых волков.
— Миша, Ли! — встаю я, обнимаю их под добродушные смешки прапорщика и майора.
— Тащи их за стол, — покровительственно громыхнул майор Таранов.
— Кирилл, что за шутки? — шепнул Ли.
Миша с невозмутимо садится рядом с начальником гауптвахты, в глазах ноль почтения.
— Эх, жеребец! — хлопнул по его широкой спине майор. — Не держи обиды на старого вояку, это же почти родительская любовь! — он собственноручно накладывает в тарелки котлеты и жареную с луком картошку, плюхает в стаканы грамм по сто спирта и произносит тост: — Выпьем, что ли, братья славяне, — Ли едва заметно усмехнулся, — за нашу Родину, за наш народ. Смерть империалистам! — мы чокнулись.
— Эх, ребята, ребята, вот смотрю на вас, а сердце кровью обливается. Нормально ведь, живём, страна сильная, с тысячелетней историей, а рухнет всё в одночасье. Польётся кровь пацанов, шакалы будут рвать страну на куски, развалится советская империя, полыхнёт Кавказ, будут пускать под откос поезда, взрывать жилые дома, Украина сцепится с Россией и с усердием начнёт уничтожать свой народ на востоке страны, Крым воссоединится с Россией, а вся Европа ополчится против нас, и, будете смеяться, в США президентом станет самый настоящий негр, но от этого всем будет только хуже, — у Ли и Миши округляются глаза в удивлении. Для них это бред, наша держава как никогда мощная и независимая, ничто не должно даже колыхнуть этого колосса и ещё, слышать это из уст товарища майора нечто невероятное. Но я знаю, всё так и произойдёт, вздыхаю, в душе удивляясь пьяному предвидению этого офицера.
— Вот и ваш друг знает, — проницательно замечает моё состояние майор Таранов. — Ладно, что должно произойти, то и будет, но в любом случае Россия станет лишь сильнее, а нам надо остаться людьми, — неожиданно его глаза блеснули, словно от набежавших слёз, а может, то спирт испаряется. Внезапно он вздёрнул брови, покачал указательным пальцем и вкрадчиво говорит: — Почитайте классиков и вы поймёте, почему мы уже потеряли Украину. Мировоззрение у них специфическое, все им должны, а они никому. Не верите? — набычился майор Таранов, грозно сверкнул глазами: — Павленко ... мать твою! — ругнулся он.
Как из-под земли вырастает уже знакомый нам сержант. Одутловатое лицо бледное и в мелких каплях пота, резко запахло луком и салом. Майор поморщился, кивнул на стакан со спиртом. Сержант воровато огляделся, и поспешно выпивает, затем, с благодарностью улыбается.
— Ты бандеровец? — неожиданно сурово спрашивает майор.
— Что вы, я кандидат в коммунистическую партию, я против всяких националистов!
— Врёшь, ведь? — прищурился офицер.
— Никак нет, товарищ майор!
— А вот скажи, хотелось бы тебе, чтобы вареники сами взлетали из миски, бултыхались в сметане и прямо в рот, а ты бы сидел и просто глотал?
— Да кто бы такое не желал, — изрядно захмелев, заулыбался сержант Павленко.
Майор Таранов неожиданно ударил кулаком о стол: — А по мне, я бы зацепил вареник вилкой, подержал немного на весу, чтобы почувствовать приятную тяжесть в пальцах. Затем повозил им по поджаренному лучку, да так, чтобы он забился во все складки вареника, а после, аккуратно, чтобы с него ничего не упало, в густую сметану и в рот, но так чтобы не измазать губы. А ты что предлагаешь! Бултых-бултых и вся рожа в сметане! А затем будешь ждать, когда тебе морду вытрут. А гадить тут же будешь, не сходя с места?
— Да что вы такое говорите, товарищ майор! — в испуге выкрикнул сержант.
— А я утверждаю, ты уже испорчен, а произошло это очень давно, ещё Гоголь писал о тебе подобных в своих романах об Украине ...
