— Ты понял, но не все. Охрана ущелья менялась, как и работники. Мы — стражи пустыни, но даже ненасытная гиеновая собака не охотится всегда. Нельзя все время проводить в походах, и, как награда и отдых и была эта стража. Потому что в крепость патрульные отряды переводят лишь после четырех месяцев дозоров в пустыне, а охрана рудника тоже считалась службой в пустыне, да еще и была доходной. Раз в десять дней туда прибывал новый десяток и принимал на сорок дней стражу у сменяемого. Да, что-то всегда проносилось в крепость уходящей сменой шахтеров и их десятниками, что-то — самими солдатами. Но во главе этого рудника и других подобных стоят большие люди Юга, которые, собирая ручейки золота и камней из рудников, превращают их в реки из Дома золота и серебра для царя. Мудрый вождь всегда следит, чтобы живущие под его рукой были довольны, но не ленились и не своевольничали. Без этого приработка шахтеров и охраны доход с рудника упал бы, как ни наказывай людей. Помимо палок для пяток нерадивых разумный управляющий имеет и финиковое вино для рачительных. Места там унылые, надо сказать, и развлечений никаких. Но люди видели, что у старших для них есть и дело, и забота. На еде для стражи и шахтеров не экономили, и всякий понимал, что только от его работы зависит, сколько и каких камней ему дозволено будет взять управителем при смене. Правила знали все. Никто не смел покуситься на чистое золото и лучшие камни — это царская доля. Никто не смел взять больше положенного. За шахтерами наблюдали мы, а за нами — наши начальники, и, в итоге — владыка дома серебра и золота со своими людьми, ибо все места, где можно сбыть нажитое на руднике, в их руках. Тех, кто нарушал законы царя и правила, наказывали строго и быстро. Старшим над стражей был десятник того отряда, который должен был смениться. Мой же десяток прибыл только лишь за пять дней до набега, и я был самым младшим из командиров. Как и другие десятки, мы уже были на руднике в ущелье не раз, и в службе для нас не было ничего нового. И, конечно, цену камням мы знали уже не понаслышке. Думаешь, к чему я все это поведал? Могу тебе сказать, что с рудника негры те воровские взяли не все, не было у них такой возможности, а только лишь золото и наилучшие камни. Так вот, одна из странностей по камням в башне: здесь в тайнике вовсе нет золота, только камни, и именно в мешках из рудника в ущелье. Но камни частью самые худшие, из тех, что похитили, а частью вовсе не те, совсем плохие, каких эти негры разбойные и не брали. Камни подменили. И этой подмены не разглядел бы никто, если б не послали сюда наш десяток. И я сильно сомневаюсь, что за этим стоят негры те воровские. Но это только одна странность. Тут странности как саркофаги, что хранят мумию семера, вложены одна в другую в пять слоев, и как змеи в брачный сезон — сплетаются одна с другой так, что и не разобрать, где заканчивается одна и начинается другая. Так вот другая странность с камнями теми... Ты же знаешь цену раба. Не человека списка, хему несут, а полного раба, баку? И, верное дело, ты знаешь, что, даже под рукой Великого дома в Вавате и особенно Куше и сейчас еше часто племена, кланы и деревни устраивают набеги друг на друга? Не войну, а набег за скотом, понимаешь? Молодежь показывает удаль и сноровку, ну и богатство тоже важно — от добычи... Людей при этом стараются не убивать, а похищать. А ты знаешь почему? Когда платят выкуп за похищеного свободного, его цена вдвое выше, чем за баку, а за знатного человека или старейшину и еще больше. И ведь выкупают. Знатных — их родичи, а бедных — всей деревней или кланом. А теперь посчитай. Двое детей и шесть, нет, восемь взрослых убили, чтобы запечатать тайной этот так плохо скрытый клад, да еще детей положили так, чтобы уж наверняка навести на кладку тайника. Все это сокровище в погребе едва ли столько стоит, сколько составит выкуп за этих десятерых. Зачем? Поверь, при всей кровожадности бунтовщиков и разбойников, они не будут уменьшать свою добычу без причины. Они набрали скота, причем брали только самых лучших и дорогих животных, и необычайно большой полон. Никогда раньше я не видел столько пленных в угоне, но даже так — перебить десять человек полона слишком дорогое удовольствие, разве что их боги зачем-то требовали жертву. Но — жертву! Ни один бог не возрадуется Потерянным душам!

Нехти отхлебнул из тыквенной бутыли пиво, глянул на свой кулак с тремя отогнутыми пальцами, отогнул четвертый и продолжил:

— Дальше: зачем нашим начальникам было сюда отправлять ТАКОЙ отряд? Я почти уверен, что это вовсе не придумка господина конюшен и коменданта. Пернеферу хороший командир, я давно его знаю и был рад, когда его назначили комендантом Кубана. Скорее всего, он получил такой приказ — отослать сюда только твоих джаму, а уж меня с выжившими в ущелье и поводырей собак добавил по своей воле. Откуда, хотелось бы мне одним глазом узнать, пришел такой приказ?

В-пятых — мне непонятен писец Минмесу. Я знаю жреца Саи-Херу. Тот, несомненно, жрец-херихеб из храма Гора, владыки Кубана, и, несомненно, знаком с писцом тем и знал его раньше. Но я-то вот не ведал до этого похода достопочтенного Минмесу и не встречал его в Кубане! Пусть я больше времени проводил в пустыне, а не в крепости, но все же знаю там почти всех. Заметь — он рассказал нам о забытом и проклятом князе Юга и том, как он сам оказался связан с этим делом, хотя, я уверен, рассказал далеко не все, что мог бы и что нам было бы полезно, но поведал все только после давления госпожи из края Ибхут и твоего. И нам ничего не известно — где был он и что делал все прошлое царствование, а это больше десятка лет! Он очень непонятен, странен и опасен, вот что я думаю о нем, жреце этом. Он, несомненно, глаза и уши, но вот чьи? И именно он оказывается в нашем отряде!

В-шестых — дикие негры и, главное, сама их госпожа. Я не сомневаюсь, что она воистину старшая пяти кланов. Тур подчиняется одному ее взгляду мгновенно, а уж таких великих воинов, как он, я хотел бы иметь только по свою сторону строя щитов. Значит, не простой она человек. Да и то, что она древней крови, говорит само за себя. И в том, что в их земле голод и бедствие — я тоже почти не сомневаюсь. Но вот что именно сама старшая отправится со столь малым караваном за едой — не верю. Думаю я, что она великая колдунья с великой властью над людьми и духами, старшая та, и думаю, что не связана она с бунтом и теми разбойными неграми. Но вот с Потерянными душами, кажется мне, не так все просто. Пока я вижу так, что именно из-за них она здесь, и вижу ее великое опасение. Боюсь, она знает и предвидит о них много страшного и ее цель победить это непотребство и, главное — найти и погубить колдуна или колдунов, творящих это злое и запретное чародейство. Я чую, что она не случайно оказалась ночью на нашем пути с Туром. И кажется мне после ночи этой, что Тур обучен биться с Измененными. И бъется с ними не первый раз. Хотел бы я ее спросить, но боюсь... Колдуна сердить — жизнь коротить, сам знаешь. А вот тебе она сказать может. Какая-то между вами связь, это видно, какое-то предназначенье в вашей встрече. Ты спросил бы у нее, командир?

— Я и сам с ней хочу поговорить и поговорю. Она обещала растолковать мой сегодняшний сон, уж больно он странный. Заодно и попытаюсь разузнать побольше. Ну а ты, Богомол, что думаешь?

— Не думаю. Знаю. Следы. Сюда пришло два отряда. Один — разбойники, со скотом и пленными. Второй — тот жрец или семер, про которого я говорил, и его охрана. В охране все — добрые воины, но не все — воины пустыни. Не знаю, с кем пришел колдун, но, скорее всего, это именно он ушел с семером. Разбойники ушли тремя отрядами. Один со скотом, второй — с пленными. И третий, маленький, всего трое их — с колдуном и семером. И еще. Отряд семера уходил с грузом большим, чем пришел. Хотя и пришел тоже с поклажей на ослах. Но на обратном пути ослов стало больше.

— И еще одна странность, — сказал Богомол, подумав, — так выходит, что колдун полагал, что будет два умертвия, отожравшиеся на шести связаных пленниках. Но его планы порушил воин тот, большой негр. Почему в умертвие не превратили его? Такой проклятый точно перебил бы всех связанных и справится с ним нам могло и не удасться.

Хори задумался. Что-то начало складываться, но он боялся спугнуть неоформившуюся мысль, и молодой неджес начал неторопливо рассуждать вслух, раскладывая услышанное и надуманное по полочкам:

— Как-то непонятно мне. Тем разбойникам сильно повезло с мятежом. Скажи мне, десятник, и ты, Иштек — отчего случаются в этих землях бунты? Я слышал о подобном и раньше, и кажется мне, что мятежи тут приключаются намного чаще, чем в Абу. Неужели тяготы столь непосильны а жизнь под рукой Великого дома столь тяжела, тяжелей, чем для крестьян в Черной земле? Это не мятежные слова, я и вправду не понимаю, поскольку не знаю жизни здесь.

— Ну и вопросы у тебя, отец мой! Я — нехсиу, но я давно связал свою жизнь с армией Та-Кем. И рассуждаю как солдат, но понимающий нехсиу и маждаев. Помнишь, я сказал, что часто случаются набеги деревень друг на друга? Некоторые кланы враждуют поколениями. Если посчитать, то никто не в прибытке, лишь обиды плодятся и множатся. Как тебе сказать? В Куше и Вавате у черного люда не больше податей и повинностей, чем в Та-Кем, даже меньше, пожалуй — уж я-то служу долго и был и внизу* (т.е., ниже по течению), и даже в странах Джахи* (Финикия) и Фенху* (Палестина). Тут народ такой... Маджаи раньше были люд вольный и ни от кого страху не имели... И всяк делал, что хотел, никакой власти над собой они не терпели, и кланяться никому не желали. Только вот получается так, что, не признавая никакой власти над собой, приходится признавать власть любого. Любого, кто сильней, Получается так, что, либо власть одного, либо власть любого. Скажу тебе, как человек поживший и так, и эдак, что лучше всего разумное сочетание. Потому, что власть одного, не ограниченная ничем — ни богами, ни представлениями о добром и дурном, ни обязанностями этого одного перед своим народом — это порядок, как его представляет этот один и великий страх для всех остальных. А воля — это отсутствие страха, но и отсутствие порядка. В любой из дней может найтись тот, чья воля и сила больше, и он отберет у тебя все, и даже жизнь твоя будет в его воле. Но вот погляди, отец мой, даже боги Гор с Сетом воюют, однако оба они — змееборцы и плывут каждую ночь с Ра на его ладье в сражение со змеем Апопом, и бьются с ним плечом к плечу. Гор — порядок, закон и правила. И страх. Сет — даже не свобода, а — воля! Хаос и желание. И все же Ра держит их обоих при себе. Потому что, если Порядок навсегда победит Хаос, Страх — Волю, Гор — Сета, или же если Сет победит навсегда Гора, Свобода — Обязанности, а Воля — Страх, очень быстро люди станут несчастными. Нет счастья человеку ни при Горе, ни при Сете, только в их борьбе есть возможность для жизни рода людского. И они, Гор с Сетом, Порядок с Волей — в вечной борьбе, а Ра во имя жизни на земле не дает никому победить окончательно, они лишь ненадолго одерживают верх. И иногда благо людское — победа Гора, а иногда — победа Сета. Но уж больно близки те времена, когда эта земля была целиком во власти Сета, и Сет правил в ней очень долго. Люди устали от воли. Точнее, от своеволия, от бесконечной вражды и набегов всех против всех. И земля эта, Куш и Вават, стала ждать того, кто придет и наведет порядок. Поэтому Великий с такой легкостью взял ее под свою ладонь. Но и время Сета не забылось и многое установленное как обычай вышло из него, времени этого. И потому, памятуя об этом, князья Юга давали Кушу повинностей в меру, даже более посильную, чем в Та-Кем. Правда, всегда находились писцы и управители, думающие про себя, что они умнее прочих, потому что носят юбку из тонкого льна, разукрашенную по последним дворцовым правилам и умащающиеся благовониями, которые наиболее приятны его Величеству, да будет он жив, здоров и правит миллион лет, именно в этом году. Многие из них, приезжая из Та-Кем, видят, что жизнь тут проще, и люди проще. Видят, что по сравнению со столицами и даже просто большими городами все намного менее обустроено. И начинают считать, что они намного развитей и культурней живущих тут, да и в любом другом месте, что даже и отчасти верно. Но почему-то они сейчас же делают вывод, что все остальные намного глупее. А это ошибка. Одно не следует из другого, ум с достатком и городскими приятностями часто никак не связаны. Умных людей везде примерно одинаково. И то, что люди тут живут проще и не так пышно, не желая из всего извлекать золото и выгоду, вызвано не тем, что они глупее. Просто они живут по-другому. Но когда их обманывают и грабят, они это видят, и терпят лишь до поры, помня времена Сета. И еще одно — много простых людей было ввезено сюда снизу, для увеличения урожаев и правильной обработки земли, и поселения их стояли рядом с поселениями нехсиу. И хотя жили все мирно и ровно, но и земли были переделены, многие пастбища нехсиу стали пашней, и мелкие обиды копились годами. И вот эти-то поселения и становятся дровами, разгорающимися в пламени бунта. Искру высекает писец, обобравший деревню или клан, а сгорают крестьяне. И не всегда приехавшие снизу — в иных местах низовых больше, и страдали как раз нехсиу. Любое восстание всегда начинается с проведения черты — тут мы, а тут — они. И мы всегда — против них. Даже если вчера ты был у одного из 'них' в гостях на празднике урожая, или он у тебя — на пиру по случаю себи у старшего сына, почуяв в воздухе горечь близкого бунта, стоит позаботиться о спасении своих душ. И как можно раньше, потому что с началом мятежа для 'них' ты станешь пустым местом. А еще вернее — добычей и жертвой. Или — наоборот, 'они' для 'нас'. Чья сила будет сильнее. И любой бунт можно пропустить из дворца князя Юга или палат чати, но тут, на месте, все всегда все знают. Или, по меньшей мере, догадываются задолго до того, как заполыхает огонь. Весы обид и притязаний у каждого есть в сердце его. Часто ожидание бунта страшнее даже его самого, ибо ожидание это смывает душу человеческую. Ты загодя привыкаешь смотреть на соседа как на убийцу. Или жертву. Он перестает быть соседом, другом, помощником в беде. Он — нож у твоего горла или баран, которого ты режешь к пиру... Бунт вымарывает обычную и привычную жизнь, прекращает все правила, законы и клятвы. Бунт — это смерть прошлого без рождения будущего, прорвавшаяся плотина, и вместо воды — безумие Сета и крови. Старой жизни больше нет, а новой может не быть. Всевластье Сета — значит, я могу все, что мне угодно, сделать. Я перестаю быть змеей, ползающей у ног владыки, и становлюсь богом, исполняющим свои желания. Смерть и жизнь 'их', других, в моих руках, я — Аммут для них и могу все. Но и 'они' со мной могут сотворить все, что только смогут помыслить. Потому и наказание за бунт — только смерть.

— Бунт пожирает всех, но в первую очередь — слабых и непричастных. В бунте всегда виноваты обе стороны, и ни одна не лучше. Единственное, чем можно спасти как можно больше людей — задавить его как можно раньше. Только при этом опять гибнут в первую очередь не виновные, а попавшиеся под руку. Возможно, они виноваты. А возможно — виноваты только тем, что попались, — пробурчал Ищтек.