Проклятый дар

— Нет, — промолвил чародей, легонько улыбнувшись.

Он потянулся и взял меня за руку, принявшись водить пальцами по ребру ладони. Я уже решила, что он собрался молчать обо всем, и таким вот способом пытается меня отвлечь. И тут чародей прервал паузу:

— В столице как раз мир, покой и благодать неведения. Чего не скажешь о границе Шиповника.

Я навострила уши. Некромант за время своего пребывания в Уннидбе успел поведать много чего интересного, в том числе и о том, что наш доблестный император начал войну с дивным народцем. Так что же, он все это не сочинил?

— Нет, Шиски разболтал только слухи — выдумки и тайные желания радикальных клерикалистов, прознавших про поездку императора к границе Глуши. Увы, выдумками это было только до недавнего времени.

У меня упало сердце. Я сжала руки в кулаки. Вернее, попыталась, ибо за левую ладонь меня держал Гийльрей. Пришлось вцепиться в него.

Чародей пожал мою руку в ответ.

— Это должна была быть демонстрация вовлеченности Нараталя в дела самых дальних и забытых светом областей империи. Его часто попрекают тем, что он слишком сосредоточился на колониях, игнорируя внутренние проблемы. Ну а что может быть проблемнее, чем отношения с фейри?

Про границу Шиповника старались не вспоминать лишний раз даже в тавернах. А то ж точно какое-нибудь чудовищное проклятие дивных на себя навлечешь. А тут сам император с визитом нагрянул, ну надо же.

Гиль устало махнул рукой и, сгорбившись, облокотился на прилавок.

— Поездка планировалась как исключительно мирная. Выслушать жалобы местных на фейри-изгнанников, пообщаться с журналистами. Шиски иронизировал, когда про войну с фейри говорил. И досмеялся. Наш доблестный Нараталь Четвертый ломанулся прорубаться сквозь терновые заросли огнем и мечом. И это при том-то, что с собой у Его Величества только телохранители, кучка придворных и пара-тройка фейриненавистников. Они даже без дворцового мага, он как раз слег с немощью.

Дворцовый маг. С немощью.

Император полез через Глушь. Какая вожжа ему под хвост попала?

В подобную глупость верилось с трудом. Что там в этой столице вообще делается? Эпидемия глупости случилась?

— А ты?..

С Гийльреем можно было не заканчивать предложение.

— Корикорн забеспокоился, когда связь с Нараталем оборвалась. Сын Его Величества, Лоури, что-то знал, а читать его без веских доказательств вроде как неприлично — Их Высочество могли оскорбиться. У них с отцом связанный ежедневник один на двоих, так что Лоури получал сводки — до тех пор, пока доблестный отряд Нараталя не заблудился где-то в Глуши. А этот... наследничек все равно промолчал.

Я охнула.

— Ты без разрешения и ордера читал мысли принца?

Гийльрей весело фыркнул.

— Кто, я? Ни в коем случае. Я просто мимо проходил.

Я закусила ноготь большого пальца. В самом деле, Гиль же говорил, что его телепатия действует в обход всех правил. Она не рушит барьеры, не проламывает защиту, не насилует мозг. Она просто игнорирует все возможные средства защиты. Значит, никаких следов вмешательства не остается. И контролировать эту врожденную телепатию никак нельзя, так что и вменить Гийльрею нечего — он же не виноват, что услышал.

Удивительно, как так вышло, что Гийльрей не трудится под семью печатями в каком-нибудь тайном правительственном учреждении?

— И часто ты вот так вот "просто проходишь мимо" по дворцу и его окрестностям?

Маг улыбнулся.

— Бывает иногда, но я не злоупотребляю прогулками — свежий воздух полезен только в строго дозированных порциях.

Я покачала головой. Хотя, что можно ожидать от человека, если его опекун — главный чародей империи? Беспокойство хоть и ослабило хватку, но не исчезло полностью.

— Не волнуйся, Риса. Корикорн со всем разберется, а очередное самодурство Нараталя обставят как подобает. Вот увидишь, скоро по даль-полотну только и будут петь, что о безграничной мудрости императора, который самолично отправился обсудить проблему изгнанников с властителями фейри. Или что-нибудь подобное.

Я слабо улыбнулась, хотя наверняка все еще была бледна. Или красна. Или вообще в пятнышко. Моя нервная система от любых военных действий не в восторге, а уж открытая агрессия со стороны фейри может аукнуться ой как неприятно еще многим-многим поколениям после нас.

За кружкой чая, который я только разглядывала в хмурой задумчивости, а Гийльрей с удовольствием смаковал, я задумалась и о другом.

— М-м... — Обратиться по имени после взаимных, пусть и странных, но признаний, было трудно, но я все же пересилила себя: — Гиль, меня беспокоит кое-что еще.

— М-м?

Я хмуро выглянула на чародея из-за кружки и из-под бровей, но тот, похоже, не дразнился. Он пребывал в подозрительно хорошем расположении духа.

— Ты мне выложил все, как на блюдечке. Это... это же ничего страшного, да? Я никому не скажу, я вообще в таких вопросах не болтливая, но что, если... всякое же бывает.

Телепат вытянул под столом свои длинные ноги и откинулся на высокую спинку стула, который некогда участвовал в создании "пробела" для сбежавшей от злой бабули Ритиссы Вирей.

— С меня никто не брал клятву что-либо скрывать.

Угу. Глава Совета наверняка не стал повторять то, что итак очевидно. Ну и на благоразумие воспитанника понадеялся. Или просто знал, что Гиль не привык откровенничать, а потому и не беспокоился, что тот начнет государственные секреты выбалтывать какой-то там цветочнице.

— А если бы даже и брал... Я ведь уже говорил. С тобой я не всегда понимаю, когда просто думаю, а когда говорю вслух.

И улыбается так невинно.

Покрутив кружку по столу, не сделала ни глотка. После чая мне всегда было тяжело заснуть, он бодрил чудовищно сильно даже в сравнении с крепким кофе. А вот чародей спокойно навернул две порции. Учитывая крепость напитка, можно сказать — дозы.

— Спокойной ночи, — кивнул Гиль, когда я встала из-за стола, чтобы избавиться от невостребованного напитка и ополоснуть кружку.

Улыбнулся мне и продолжил бодро просматривать новостную колонку в уже вчерашней газете.

И так уютно, знаете, обустроился. Страницы разрезал, сушки к себе пододвинул, чаю — уже треть кружку! — налил.

Ну точно собрался очередную бессонную ночь коротать.

— А ты? — спросила, помявшись.

— А я потом. Когда устаю, то, хм... Я днем высплюсь, — закончил Гийльрей с добродушной улыбкой, и уже собрался было вновь приступить к чтению, но я не отставала.

— А контур?

Ведь Гиль мне сам говорил, что нашел временное решение, ограничивающее неосознанное воздействие на других людей, когда он спит. Теперь сам себе противоречит.

— Сегодня, боюсь, есть риск, что даже контур не поможет. Риса, я правда в порядке, не волнуйся. Или мне тебя проводить?

Я подняла бровь, заинтересовавшись.

— О, в самом деле?

Чародей засмеялся.

— Риса, иди спать.

На пороге я замешкалась и, все-таки решившись, развернулась, зашелестев юбкой. Гийльрей смотрел мне вслед, так что привлечь его внимание не составило труда — как я и думала, он только прикидывался, что целиком и полностью увлечен третьесортной газетенкой.

— А знаешь, что, — произнесла я, — у меня тут появилась мысль. Насчет подопытных кроликов. Нехорошо это все-таки. Среди них, то есть нас, есть дети, мало ли.

Свет искусственных светляков отличается от естественного, поэтому я не могла быть уверена на сто процентов. Чародей не изменился в лице, но все же мне показалось, что остро очерченные скулы на его лице слегка порозовели от этих слов.

— Так что будет правильно, если ты больше не будешь ставить свои эксперименты на живых людях. Если, конечно, эти люди сами не вызовутся тебе помочь, — с довольным видом закончила я и подняла руку, словно на семинарском занятии.

Волшебник нахмурился и уже собрался возразить — вот ей-ей, по всей его фигуре было понятно, что он почему-то не в восторге от такого замечательного предложения.

— Риса, я не думаю, что это хорошая идея.

— Значит ставить эксперименты на всех скопом, в том числе на беззащитных детях, у которых вообще мировоззрение могло неправильно сформироваться после таких сновидений — это идея хорошая, а вот целенаправленно на мне — плохая?

— Да я же не управляю этим, чтобы выбирать, — чуть раздраженнее, чем надо было, возразил волшебник и поджал губы. — Хорошо, я согласен, и как это можно устроить? Я сам не в восторге от всего этого, но выбора-то нет.

Я фыркнула, ишь как его задело, а то изображает тут невозмутимый айсберг.

— Ну так я могу быть просто внутри твоего контура.

Такая мысль, похоже, в голову Гийльрея не приходила. И в моей голове он ее тоже не разглядел, что еще удивительнее.

Телепат замолчал, глядя на меня так, словно впервые увидел.

— Идея... хорошая, — пересилив себя, как мне показалось, был вынужден признать волшебник. А потом поспешно добавил: — Но все равно только не сегодня.

— Ну вот и славненько, — резюмировала я и, довольная собой, удалилась спать.

В очередной раз чувствую себя не в меру наглым соблазнителем из исторических любовных романов, который добивается внимания непорочной прекрасной девы, запертой в высокой башне строгим отцом.

Я хихикнула пару раз, пока поднималась по лестнице в свою часть дома. Удивительно, но эта роль почему-то пришлась мне по душе гораздо больше, чем я могла предположить. Точно фейские корни дают о себе знать.

Мы привыкли думать о растениях, как о предметах. Неодушевленных и лишенных жизни.

Стволы могучих деревьев веками стоят на месте, не двигаясь ни вправо, ни влево, и даже не подпрыгивая. А пестрое разнотравье год за годом покрывает снявшую снежную шубу землю, чтобы к следующему сезону холодов завершить цикл жизнь и благополучно стать частью плодородного слоя, который позволит возродиться следующим поколениям. Люди преспокойно косят траву, никто не бросается под вилы с плакатами "Живодеры! Почувствуйте их боль!". И никто не называет коз падальщиками за то, что они с аппетитом перетирают зубами пучки соломы.

Но растения живут. Просто они делают это очень медленно.

Невидимая, но мощная сила выталкивает росток из земли. Согнувшись в три погибели, он раздвигает комья и мелкие камушки. А потом распрямляется, подставляя солнцу два детских круглых листика. День за днем листочки движутся по четко вымеренной дуге, провожая солнце распростертыми объятиями, пока стебель растет, обзаводясь новыми листьями. Эти уже совсем не беззащитные: они резные и пятилапые, без шипов или предупреждающей окраски. Но даже глупая бабочка не выберет их домом для личинок. Потому что чем дальше, тем больше токсинов скапливается в сочном стебле. Растение готово обороняться и защищать свой род. Даже погибнув, оно готово служить предупреждением следующим охотникам до зеленой мякоти.

Стебель незнакомки, или зеленого подсолнуха, как называют это растение жители пограничья Глуши, успел раскинуться почти на метр ввысь, когда в один момент что-то изменилось. Приминая пырей и орошая брызгами крови головки клевера, покатилась срубленная голова. Остановилась, уткнувшись незрячим лицом прямо в нижнюю перемычку ствола, которая некогда была двумя первыми круглыми листиками.

Вряд ли кому-то из людей знакома подобная жажда жизни. Растения кидают все ресурсы, все усилия лишь только на то, чтобы существовать. Не дать угаснуть своему роду. Распространиться как можно дальше. Они цепляются корнями за отвесные скалы, семечко преодолевает целые океаны, чтобы пустить корни на новом берегу. Из спиленного под корень пня через некоторое время появятся новые молодые ветки, готовые жадно закрывать солнце от конкурентов.

Тем более удивительно было, что, несмотря на то, что шум скоро исчез, и даже отрубленную голову люди забрали с собой аккуратно, не порвав ни листочка, но движение внутри стебля прекратилось. Самопроизвольно замерло, словно, будь у растения свободная воля, оно бы решило совершить осознанный суицид.

Совершенно здоровые корни не тянули из земли воду, а листья больше не чтили культ солнечного света, отказываясь провожать светило раскланиваниями.

К ночи вялый стебель уже не держал вес обрюзглых листьев. И самое ядовитое растение приграничья согнулось к земле, чтобы сгрудиться бесформенной кучей на свалку из увядшей травы и опавших листьев.

Проснулась я от чувства падения. За мгновение до того, как всеми косточками впечаталась в пол, а ведь синяки от прошлого такого инцидента едва сошли.

Встреча с досками пола неудачно совпала с ритмом дыхания. Я попыталась вдохнуть или выдохнуть, и секунд десять думала, что вот и он, конец мой пришел, потому что ни то, ни другое не удавалось. Если бы не Гийльрей, я б точно перепугалась насмерть. Он спал как раз на полу возле кровати, и мое эффектное появление не осталось незамеченным.

Мужчина, подскочивший на месте от грохота, потряс головой, избавляясь от остатков сна, и довольно быстро понял, с чего это у меня глаза-блюдца на пол лица. Подобрался ближе, помог сесть, а потом, приобняв за плечи, наклонился вперед, увлекая меня за собой.

— Попробуй глубоко вдохнуть, — посоветовал он.

Вопреки моим опасениям, на этот раз воздух просочился в легкие.

Отдышавшись и успокоившись, я откинулась назад с многозначительным "фу-у-ух".

Чародей же уподобляться моему примеру не спешил. Уперся локтем на колено и разглядывал меня научным интересом.

— Признайся, — проговорила я, чувствуя, как болят мышцы живота. Словно я смеялась без передышки несколько часов. — Из всех девушек, которые падали в объятия или прыгали в твою кровать, я превзошла всех?

Теперь Гиль глянул на меня постно и укоризненно. Я рассмеялась, но тут же застонала — в район солнечного сплетения будто морской еж вжался.

Да, большая часть мужского населения планеты приняла бы сложившиеся обстоятельства за самые подходящие, а мой флирт с, возможно, некоторыми слишком смелыми намеками, за прямой текст. Сосед же мой оказался настолько старомоден, что предпочел не выходил за рамки. Уму непостижимо — и это в нашем-то положении.

Ночуя с незамужней женщиной наедине, он вел себя настолько добропорядочно и, пожалуй, скромно, что мне иногда мерещилась где-то рядом с нами мои мама со сковородой, бабушка, зловеще щелкающая спицами, и отец, с предупреждающим скрежетом затачивающий топор.

— Какой жуткий кошмар, — пожаловалась я, имея в виду сон, а не родственников. — Самый жуткий из всех. Я думала, поседею во сне.

Я потрудилась вытащить из-за спины косу и проверить, не оправдались ли мои ожидания.

Гийльрей странно улыбнулся, вроде как что-то его не обрадовало, но позабавило. Перепуганным он не выглядел. Но в темноте не совсем понятно. Может это и не улыбка вовсе, а гримаса ужаса его так перекосила.

— Все верно, — молвил он, — довольно неприятно от чувства какой-то... да, пожалуй, противоестественности. И еще ракурс такой... непривычный. Глазами растения.

— Лист салата тоже дышит? — спросила, храбро ухмыльнувшись.

Меня саму все еще озноб пробирал от пережитого. Ну и отбитые ребра, конечно, немного ныли.