— У того итальянца, — подал голос Гарет, — на роже было написано, что он и родную мать хоронить не станет, так бросит.
— Наняли мы с Гаретом корабль и — в Венецию. Выбрали тихий, неприметный банкирский дом, все с ними обговорили. Я уже собирался в Геннегау, когда нас нашло письмо Соля о твоем возвращении. Гарет прыгал как мальчишка: 'Я говорил! Я говорил!' И тут начались непонятки. Все вроде тихо, мирно, только битым затылком чувствую — петля вокруг нас затягивается. Копошится кто-то за спиной, шушукается. А по лопаткам — мороз. Зачем лишний раз рисковать? По дороге доѓмой меня могли ждать, в Иерусалиме — подавно. И двинули мы на Кипр. Перед самым отплытием, я разыскал Гвидо Сальеджи и передал для тебя деньги. Тот же Гвидо мне обиняками и недомолвками, но подробно рассказал всю интригу брата вашего Филиппа, относительно выкупа. С Гвидо я передал приглашение посетить нас на благословенѓном острове, принадлежащем правда Византии, но вполне крестоносном.
Разговор затих. Перед Робертом стояла переполненное фиолетоѓвыми гроздьями блюдо, рядом янтарно светились тонкие ломтики дыни, в чашах плескалось вино. Со стороны улицы доносились гортанные голоса. Из сада — пенье птиц, шелест листьев. Зной.
Сейчас простучат тяжелые шаги, и веселый голос Тафлара скажет: 'Здравствуйте друзья. Рад вас видеть. Да продлит Аллах ваши дни...'
Никогда...
Тяжелая как надгробье преграда разделила жизнь, отсекая от прошлого. От хорошего и от плохого. От графа Парижского. От безмолвного раба и от друга ученого араба. От того, кто, не убоясь кары, простирал руки к небу, вопрошая 'Скажи — кто я? И кто — Ты?'
По эту сторону лежала пустынная дорога в серо-желто-голубые холмы, в конце которой ждет последнее пристанище — холмик под грубым камнем. Кто встал на ту дорогу — с содроганием подумал Роберт — уже умер, но еще не зная этого, привычно влачится по пыльному тракту.
Задерживаться на острове причин не было. Роберт торопился прояснить свою судьбу, а друзьям и подавно до тошноты надоел этот белопыльный, крикливый, пестрый, пропахший чесноком, рыбой и благовониями рай.
Фамагуста оказалась скопищем серых, налезающих друг на друга домишек из песчаника. Огибающая ее, узкая полоса чахлых, покрытых весенней зеленью деревьев, почему-то называлась садами.
Похоже на Никоссию. Но суматоха и вонь в Фамагусте поражали даже по сравнению со столичными. А рынок, там, ограничений превратной площадью, здесь — расползался на весь город. Крестоносцы, купцы всех имеющих быть в ойкумене национальностей, ремесленники, бродяги, авантюристы, монахи, рабы... Даже сарацины. Головные повязки с черными шнурами, нет-нет, да мелькали в толпе. И гул — разноязыкий, пестрый, вызывающий, как и одеѓжды.
Ушедшего искать пристанище, Гарета ждали долго. Когда он появился, стало ясно, чем быстрее они найдут подходящий корабль — тем лучше. Все постоялые дворы и дома пригодные для житья были битком набиты. На этом перекрестке войны толкались локтями и наступали друг другу на ноги из-за места на циновке и плошки с рыбной похлебкой. Нечего было думать, разместить людей и более или менее сносно устроиться самим. Осталось — уйти за пояс 'садов' и там разбить походные шатры.
Но и это — как выяснилось — было не самым простым делом. Все земли вокруг города были давно поделены. И владельцы угодий не собирались терпеть на своей территории стихийный отряд крестоносцев, от которых одни хлопоты и никакой прибыли. К тому же, что греха таить, бывало, что гости, отдохнув, просили хозяев с их законного места.
Встретив в двух местах отказ, подкрепленный видом вооруженной стражи, уставшие, грязные и голодные люди двинулись в сумерках вдоль вереницы холмов. Вдали виднелись постройки, окруженные деревьями. Собственно, единственное, что им сейчас было нужно — источник. Но именно у воды стояли укрепленные на манер замков дома богатых торговцев и знати.
Небольшая, окружившая источник усадьба хорошо охранялась. Количество вооруженных людей, мелькавших на стенах, даже несколько превышало разумение. Из разговора со стражей выяснилось следующее: пять лет назад рыцарь Готье Бюссонский, не пожелавший остаться в Иерусалиме, но так и не вернувшийся в холодную Европу, приобрел эти земли. Сейчас у него гостит друг, тоже прибывший из Святой земли. В усадьбе ступить некуда от крестоносцев.
Роберт слышал о Готье, но знаком не был. Лерн с Хагеном только пожимали плечами. А вот Соль, тронув своего белесого от пыли жеребца, подъехал к воротам.
— Передай своему господину, что его хочет видеть рыцарь Альбомар. Мы дождемся ответа.
Голос как всегда тихий, мягкий. В окружении горластых, требовательных сеньоров крестоносного войска, такой голос обычно терялся. Да Соль и не старался, чтобы его слышали все. Но как-то так получалось, что к нему прислушивались. Вот и сейчас начальник караула попыхтел, раздул щеки, потом сдулся и отправил-таки человека с докладом.
Рыцарь Готье не заставил себя долго ждать. Ворота отворили, и люди, пригибаясь, въехали под невысокую арку. Им навстречу, сильно припадая на искривленную ногу, неровно, но быстро шел сам хозяин поместья.
Соль спрыгнул с коня. Готье шагнул к нему и обнял, обтянуѓтые пыльной кольчугой плечи.
С Аскалонской равнины рыцарь Готье Бюссон возвращался в госпитальерском обозе с переломанными ногами. Именно Соль не дал ему погибнуть в дороге, не оставил и по прибытии в Иерусалим — выходил. Дальше их пути разошлись: Готье решил покинуть Палестину, Соль ушел на юг к Роберту.
В переполненном имении все же отыскалось свободное место. Измученным длительным переходом, а главное жажѓдой, гостям уже то показалось раем, что рядом журчал источник, а над кухней витал дух мясной похлебки. Их привели в покой, где вместо одной из стен было забранное фигурной решеткой окно.
— Сейчас прикажу, чтобы вам устроили тут ложа. К сожалению свободных комнат не осталось. Неделю назад из Яффы прибыл мой друг, барон Филипп Барнский со своими людьми...
— Филипп? — Роберт подался к Готье. — Он здесь?
— Вы знакомы?
— Не просто знакомы! В юности мы провели вместе несколько лет у графа Стефана в Блуа. Меня уже посвятили, Филипп был одно время у меня оруженосцем. Вместе ходили в Нант, когда там возникла распря. Потом он уехал к себе на север. Я слышал — Филипп примкнул к крестоносцам, но увидеться в Святой земле не пришлось...
Странно, что общительный, веселый Барн не вышел поздороваться.
— Он очень плох, — отозвался хозяин на невысказанный вопрос.
— Рана?
— Да. Перерублены ребра. В Яффе его лечили, умереть не дали, но и только. Было безумием пускаться в путь в таком состоянии. Однако Барн заставил своих людей нанять корабли и перенести его туда. Уже в Фамагусте его беспамятного снесли на берег. Счастье, что я тогда оказался в городе и узнал Филиппа. В вертепе, где собрались изгои и вероотступники со всей земли, ему не удалось бы прожить и двух дней.
— Да уж, — подтвердил Хаген, — там и здоровому-то — труба, а уж хворому...
— Мы промываем ему рану. Трав я не знаю — не лекарь. То-то обрадовался, когда увидел графа Альбомара. Только боюсь, уже и он не поможет.
Едва сбросив кольчуги, даже не поев с дороги, Соль и Роберт поспешили на другой конец дома, где в маленькой комнатке лежал Филипп. Тюфяк из морской травы на возвышении, а на нем — тот, в ком Роберт никогда бы не признал своего друга. Череп обтянула серая влажная кожа. Под сомкнутыми веками подрагивали глазные яблоки. Роберта обдало жутью. Показалось, умирающий пытается разглядеть их из потусторонней тьмы.
Тут ни Соль, ни даже Абу Тахар, случись ему присутствовать, не смогли бы помочь. Филипп умирал. Несмотря на распахнутое окно, в комнате стоял запах разлагающегося трупа. Соль, все равно подошел, наклонился и откинул в сторону покрывало. Филипп часто-часто дышал. Кожа между ребрами западала. Осмотрев текущую гноем повязку, Альбомар вернул покрывало на место. Он молчал. Какие тут могли быть слова?
В углу зашевелилась служанка, приставленная смотреть за больѓным. Лицо женщины до глаз закрывала плотная повязка, и Роберт не упѓрекнул бы ее в брезгливости. Женщина подошла к Филиппу, отерла влажѓной тряпицей лицо, смочила сухие губы. На мгновение хрипы и бульѓканье в груди раненого прекратились, он слизнул капли влаги.
— Филипп, — позвал Роберт. — Ты меня слышишь? Это — я, граф Парижский.
Веки дрогнули. Умирающий попытался их приподнять. Это удалось не сразу. А когда удалось... Из-под век показались тускло серые лихорадочно блестящие глаза. Плохо, что взгляд был вполне осѓмысленным, такую смерть лучше принимать в беспамятстве.
— Филипп, — вновь позвал Роберт, склонившись к самому лицу друга. — Ты меня узнаешь?
— Ты — Роберт, — отдыхая после каждого слова, выговорил Барн. — Ты давно умер. Я тоже умер?
— Нет. Ты — жив. И я — жив.
— Вот почему так больно, — Филипп остановился, переводя дух. Черты лица, между тем, несколько оживились, в глазах, мелькнула искра интереса:
— Пресвятая Дева сжалилась надо мной... послав тебя.
— Что нужно сделать? Не торопись, отдохни, потом скажешь.
— Пусть... пусть... все уйдут... кроме Готье, — речь Филиппа прервалась лающим кашлем, из горла полетели черные комки. Женщина, подбежала, легко перевернула костлявое невесомое тело набок. Роберт испугался, что друг захлебнется, но тот справился и, сплюнув кровь, продолжил:
— У меня дома... жена Анна и... сын... Роберт, отвези... Готье.
Бюссон подтвердил:
— Он говорит о поясе. В нем зашито золото — часть добычи. Половину он отправил в замок, а вторую вез с собой. Но отдал мне пояс и взял клятву, что я с верными людьми переправлю деньги его близким. Только в Фамагусте искать верных людей — что у змеи ног. Мне вас, рыцарь, в самом деле, послала Пресвятая Дева...
— Роберт... — хрип в груди Филиппа готов был вот-вот перейти в новый, возможно последний приступ кашля, — Роберт... прошу... защити...
На этом все кончилось. Толчок. Умирающий силился вдохнуть еще чуть-чуть, еще капельку такого сладкого воздуха. Но кашель рванулся изнутри лавиной. Ложе, покрывало, даже пол у лежанки залило кровью. Глаза плотно закрылись и движения под веками прекратилось навсегда.
Чем была эта смерть для опального, оболганного, чудом не сгинувшего в чужой стране Роберта? Последним, жутким эхом Палестины, или первой вехой на пути в ПОСЛЕ?
Конечно, он был подавлен смертью Филиппа. Но вместе с тем, она как бы отодвинула, чуть заслонила его собственные беды. Она обязывала.
ГЛАВА 5
— Едем, едем к черту в зубы, — ворчал Гарет, с утра настроенный на мрачный лад, — а слова толкового так ни кто и не сказал.
— Все! Прекрати! — как никогда жестко одернул его Роберт, понимая, тем не менее, что старик прав. Предложенный Робертом план никуда не годится. У остальных — не лучше.
Вначале он уговаривал спутников, остаться за пределами замка, даже на глаза не показываясь хозяевам. Но Гарет заявил, что одного его не отпустит, пусть лучше Роберт сам, своей рукой зарежет верного слугу. Спорить было бесполезно — уперся. Лерн, наоборот, предложил не прятаться. В замок пойдет кто-то один, — совсем не обязательно Роберт, — остальные расположатся на виду, чтобы было понятно — за стенами у парламентера остались друзья.
— Не забывай, что тех друзей легко пересчитать по пальцам, — осадил командир.
Хаген как всегда был целен: — Пойдем все.
Марк помалкивал, а когда поинтересовались его мнением, предложил:
— Сговориться бы с кем из господских сервов. Серв, он что... покажи ему денежку, посули еще — глядишь, согласится помочь,
— Денежку за щеку и — в замок доложить — еще одну денежку заѓработать.
К сожалению, и это было верно.
Барн приближался с неумолимостью рока, а решение так и не созрело.
Спешить, однако, не спешили. Чертова пасть, которую давеча помяѓнул Гарет, могла еще немного обождать, тем более не ночью в нее соваться. На отдых остановились, едва перевалило за полдень. От дороги ушли по мелкой галечной осыпи, не оставляя следов. По неглубокому логу свернули к подножью двух холмов, перевалили через седѓловину и остановились на хорошо укрытой старыми корявыми вязами полянке. В низине еще сохранилась по-летнему зеленая трава, журчал ручей. Под обрывчиком у самой воды, Гарет начал сооружать очаг. Тут слегка сквозило — дым не встанет столбом, оповещая каждого встречного-поперечного, что в укромном месте расѓположились некие заброды: отдохнуть, поесть, поспать, планы свои обсудить. Выше поставили шатер. Ночи уже стали ощутимо холодными, не годилось мерзнуть.
День заканчивался ни шатко, ни валко. Так и не найдя приемлеѓмого для всех решения, Роберт вернулся по слеѓдам отряда до зеленой седловины между голыми скалистыми верхушками холмов. Ветер, почти неощутимый внизу, здесь обдавал холодом, забирался под плащ. Полянки, приютившей путѓников, из-за густой осенней пестроты было не углядеть — и то ладно. Он поднялся на одну из вершинок. Кругом, сколько хватало глаз, простирался лес. В Иль де Франс, данным давно заселенной и обжитой, таких место не осталось. Даже в Нормандии сплошных лесных массивов почти уже было не найти. К западу холмы мельчали, скалы становились реже. На восход уходила одинокая гряда. На север поднималась возвышенность и — лес, лес, лес. Едва различимая отсюда ниточка дороги петляла, теряясь в желто-зеленом море.
Там среди холмов, на берегу небольшой речушки, название коѓторой Роберт знал когда-то да забыл, стоял замок Барн.
Роберт обогнул серую, торчавшую как гнилой зуб, выветренную скалу, и сделал несколько шагов вниз по склону. Камни, жесткая, подсохшая трава и... показалось, или действительно торопинка? Спустился ниже, присмотрелся. Между валунов петляла узенькая дорожка. Роберт двинулся вниз следуя ее извивам. У подножья холма тропа ныряла в заросли кустов.
Остановившись на кромке, Роберт прислушался к голосам леса. Шелестели листья, редкие птичьи голоса провожали день, в зарослях протопотал кто-то небольшой, но быстрый.
В лесу дорожка почти не петѓляла, шла на север, спускаясь в овражки и поднимаясь на невысокие взгорки. Примерно через четверть лье он остановился. Под нависающими кронами, густо сплелись бузина и шиповник. Рядом с ними — пройѓдешь быстро, не заметишь — из земли торчали заплетенные лозняком колья. Осторожно пробравшись через кусты, Роберт увидел аккуратные грядки. На некоторых еще курчавилась ботва.
Надо было решать, идти дальше или повернуть от греха. Вроде и гарью не пахло, не вилось воронье, а, все равно — за тишиной этого места мерещилась беда. Холодком прошлось по спине под кольчугой. Роберт дернул плечом и пошел вперед. Будь — что будет.
Хижина прилепилась к, замыкавшему огород плетню. Сорванная дверь раскорячилась на одной ременной петле. У порога по траве валялись какие-то черепки, связки трав, куски серой ряднины. Старая рогожа горбилась у самого входа.
Тишина, однако, настораживала. В таких местах она должна стоять мертвым студнем. Здесь же звучало чье-то присутствие. Четвероногий пришел доесть то, что оставили двуногие? Роберт вынул меч и осторожно двинулся к двери. Его счастье, что не попер, как кабан — напролом — крался ближе к стене. Не зверь! Бывалый воин легко распознал скрип тетивы и прижался к стене.
