В аэропорт по-прежнему не пускали. В гостинице мест, по тем же причинам, не было.
— Загляните попозже, — посоветовал администратор, — в частном секторе обязательно будут вакансии.
— Что-то я не врубаюсь, — почесал в затылке Мордан, — какой такой частный сектор, если человек хочет поспать?
— И я вам про то же. В нашем городе много домашних гостиниц. Люди сдают жилье в порядке индивидуальной трудовой деятельности.
— А больше они ничего не умеют? — съехидничал Сашка. — Ну, ладно, вы уж как-нибудь расстарайтесь, — и сунул червонец в стеклянную амбразуру.
Сейчас от него ничего не зависело и это очень не радовало. Хотелось нажраться и набить кому-нибудь морду. Бросать его в таком состоянии было не по-товарищески. Я уютно устроился в уголочке его души и впервые за этот день ощутил себя человеком.
На обратном пути Сашка свернул к знакомой "тошниловке". Хотел заправиться пивом, но вспомнив недобрым словом кислый "букет" местного пойла, заказал водку.
— Доллары не продашь? — спросил скучающий бармен, различив в скомканной куче заветную зелень. По старой флотской традиции, деньги Мордан носил в "нажопном" кармане брюк. Покупая что-либо, выгребал оттуда полную жменю и "отстегивал" номинал.
— Сколько тебе?
— Сколько не жалко. Если много, возьму по курсу.
Сашка прикинул в уме наличность и сочтя, что в кармане рублей маловато, сбагрил ему две сотни. Я промолчал, хоть давно заподозрил что-то неладное. Неприятности вырастают из таких вот, дурных привычек.
Пока клиент ужинал, бармен смотался в подсобку. Там долго, минуты три трекал с кем-то по телефону. Когда же вернулся, это был совершенно другой человек: ни следа от былой рутинной расслабленности. Во всем его облике сквозила уверенность в завтрашнем дне.
— Девочек не желаешь? — спросил он, улучшив момент.
— Если много, возьму по курсу, — зло пошутил Мордан. — Некогда мне.
— Ты, часом, не с самолета?
— Нет, а с чего ты взял?
— Да много их тут, сердешных, за день перебывало. И все как один: сначала нарежутся водки, а потом стенают "за жисть". Нет, мол, у них свободы и счастья — ручная кладь держит на привязи.
Сашка хотел закатить ему в лоб, да вдруг передумал: хорошее место, нахоженное, еще пригодится.
Тем временем, возле кафешки притормозила машина и в стеклянную дверь заведения с шумом вломились четверо. Они заняли столик прямо напротив входа. Бармен жучкой замер у стойки — готовился принять заказ. Судя по взгляду, этих быков он знал.
Мордан встрепенулся. Его заряженность на скандал приняла конкретные очертания.
— Чё ты там, мужичок попиваешь, никак водочку? — раздалось за спиной и заскорузлый прокуренный палец медленно опустился в его стопку, — ну и как, свежачок?
Нет такого брюшного пресса, который бы не прошибла "кувалда" Мордоворота. Наглец застыл в полусогнутом состоянии, зевая, как рыба, ртом. Он тщетно пытался урвать порцию воздуха. Но трое друзей сочли его позу элементом актерской игры. Ведь Сашка ударил локтем, почти без замаха. Этого никто не заметил — и "быки" бросились в наступление. Бросились бестолково, толпясь и мешая друг другу. Меры предосторожности им показались излишеством: по их упрощенным понятиям, самое главное в драке — ошеломить, ошарашить, подавить волю к сопротивлению. Какой-то смешной, несуразный, седой мужичок: ну, что его опасаться? — сейчас он наложит в штаны, и выложит свои бабки. Меньше всего они ожидали отпора. А Сашка уже стоял, как когда-то на ринге, в открытой прямой стойке.
Тот, что мчался впереди всех, уже вынес кулак для удара.
— Ннн-а!
Мордан играючи уклонился, ушел от удара всем корпусом. Он встретил врага коротким прямым в голову и стремительной серией в печень. Венчал комбинацию сокрушительный апперкот — избиваемый воспарил и провалился куда-то вниз.
"Второй эшелон" дрогнул, пришел в замешательство. А Сашка летал над кафельным полом, как Чапаев на белом коне. Он вкладывал душу в любимое дело, и я ему мысленно аплодировал.
Через пару минут, в палате остались одни лежачие. Пол был усеян осколками битой посуды, забрызган каплями крови. Только прочность старинной общепитовской мебели спасла забегаловку от полного краха. Поставщик живого товара свободной рукой поддерживал отвисшую челюсть — подсчитывал ущерб заведению. В его округленных глазах отражалось страдание.
Сашка бросил на стойку несколько долларов:
— За беспокойство. Остальное возьмешь с них.
Здесь же, у стойки, выпил еще сто пятьдесят. За победу.
Глава 21
Это была обычная "Волга" неприметного серого цвета, без маячков, спец сигналов, и других знаков различия. О ее принадлежности к МВД можно было судить лишь по забытой в салоне милицейской фуражке, да брошенному на заднем сидении мегафону. Жорка мгновенно все оценил: это как раз, то, что нужно.
Дверь оказалась открытой. Вот только ключа не было.
Устинов рванул на себя пучок проводов, идущих к замку зажигания, поколдовал над контактами, надежно замкнул нужную пару.
— Э, э, ты куда?! — заорал часовой, минуту назад спокойно куривший на высоком крылечке. — А ну, выходи из машины, вылазь, кому говорю!
Отступать было поздно: страж закона бежал, нелепо подпрыгивая, на бегу срывая со спины автомат. На крик обернулись двое в бронежилетах и тоже опустили стволы.
— Ша, пацаны, — сказал им по "матюгальнику" Жорка и вырулил на проезжую часть, — не поубивайте друг друга!
Он знал, что никто не будет стрелять: побоятся попасть в своего или, что еще хуже — в машину большого начальника.
Наглость, применимая к наглецам, последних обезоруживает. Патрульная "Нива" встала на колесо с очень большим опозданием. За ней стартовал какой-то "Жигуль" (то ли "девятка", то ли "восьмерка"), а потом уже — две иномарки.
Устинов проехал ровно четыре квартала. Погоня не отставала. Рация злобно шипела, буквально захлебывалась от избытка эмоций и информации:
— Это он, это он, — повторял, как молитву, ликующий голос.
Наверное, у него "заело" тангенту и станция работала только на передачу, слегка заглушая беспорядочный ор преследователей.
— Перестань забивать частоту! — рычали на бедолагу. — Что там сказал семнадцатый, прошу повторить.
— Тот, кого мы гоняем по парку, преспокойно угнал служебную "Волгу" от самого КПП.
— Начинайте преследование!
— Я пятый: сижу почти не хвосте. Подрезать не получается, больно улица узкая.
— Внимание всем постам...
Этот "первый" был далеко не дурак. По части стратегии все задумки его на "ять" — это Устинов вынужден был признать. Вот волчара! И как только он догадался отключить автоматику светофоров?! А что? — все правильно: отжимает подальше от центра, туда, где не так интенсивно движение, где можно заранее все перекрыть и устроить классическую засаду. Типа, стой, или стреляю на поражение!
"Волга" попалась с инжекторным двигателем. Устинов не проигрывал в скорости: движение на этом участке дороги было односторонним, преследователи нервничали, суетились и все больше мешали друг другу. А он с милицией не играл. Он над ней издевался, как мудрый гроссмейстер над наглым перворазрядником.
Из скупых сообщений на радиочастоте, Жорка получал полное представление о планах и чаяниях тех, кто очень хотел у него выиграть. В кои века улыбнется такая удача: не угадывать, а стопроцентно знать каждый последующий ход.
Азартные хлопцы, — думал он с тщеславным презрением, — энергии через край, а такие детсадовские проколы: совсем упустили из виду, что я их могу подслушивать. Да и гонки в условиях города по приказу начальника не выигрывают. Здесь все по-взрослому. Должны быть хоть какие-то навыки. А откуда их взять выкидышам ДОСААФа?
Он решил пробиваться к центру. На первом же перекрестке резко уйти влево с выходом на встречную полосу. Справа висит "кирпич" и помехи, в принципе, быть не должно. Сея панику, он несся вперед, в поперечный поток машин, целя в кузов большегрузного трейлера.
Когда ситуация на дороге выходит из-под контроля, каждый нормальный водитель давит на тормоз. Солидная пробка мгновенно запечатала перекресток. Было много округлившихся глаз, но никто не сумел угадать, что будет в ближайший момент. Особенно сбитая с толку погоня.
Тот, кто учился водить в автошколе, никогда не поверит, что можно так поворачивать: руль немного качнулся влево, а дальше — лишь тормоз и газ. Машину несло, как городошную биту на полном излете. Дымилась, стонала резина, чертя на асфальте жирные полосы. Вопреки всем законам физики, тяжеленная "Волга" четко вписалась в траекторию поворота.
— Это вам первый урок! — громко сказал Устинов в разом притихшую рацию.
— Не понял первый? — озадаченно отозвался эфир.
— Это я не тебе! — отмахнулся Жорка, оборачиваясь назад.
Результат превзошел все его ожидания: патрульный "УАЗ" валялся на крыше, под стойкою светофора. Обняв придорожный столб, рядышком отдыхала "девятка". Остальные машины тоже сошли с дистанции, судя по прорехе в кирпичном заборе, они попрятались где-то там. Здесь же, на тротуаре, валялась перевернутая коляска. Рядом с ней, на коленях, стояла женщина с исцарапанным, перепачканным грязью лицом. Она прижимала к груди голубенький сверток с безвольно свисающей детскою ручкой и что-то беззвучно кричала.
Это он запомнил прочнее всего: и черный провал рта, плюющийся сгустками крови, и кровь на плече, и грудь под разодранной кофтой. А глаза! Такие глаза он видел лишь на иконах. В них суть материнской любви: страдание, страх, исступленная вера в чудо.
Жорка настолько оцепенел, что едва справился с управлением. Жалость горячей, душной волной навалилась на сердце, полоснула невыносимой, безжалостной болью. Никогда еще по его вине не страдали младенцы.
— Сволочь! — зарычал он, кусая сухие губы, — что же ты натворил, сволота?!
— Нет, это не я! — взвился подленький голос с самого донца души.
Устинов оставил его без ответа. Он был еще достаточно молод, хоть и мнил себя человеком старой формации, но, не в пример нынешним беспредельщикам, жизни людские ценил. Конечно же, выбор профессии наложил отпечаток и на его убеждения. Науку убивать он освоил довольно легко и мог порешить человека в кромешной тьме, любым предметом, подвернувшимся под руку, даже обычной спичкой. Но мясником себя не считал: в самых крутых переделках, в любой формуле боя, он искал наименьшее общее кратное и во всем полагался на совесть, как на лучшего советчика в этом вопросе.
Жизнь есть жизнь. Подличать ему приходилось и дома в Союзе, и за границей. За неполные девять лет редко кто проходил сложный, тернистый путь от рядового масона до Мастера ложи. Скольких пришлось убрать, поднимаясь по иерархической лестнице! Но и тогда, убивая в общем то безразличных ему людей, он не испытывал к ним ничего личного — просто считал себя лезвием в руках своего государства. Случались (как в случае с той же Ингрид), что бывало ему по-настоящему стыдно. Но потом притупилось и это чувство, ведь нет ничего проще, чем найти себе оправдание. Но только не здесь, не сейчас. Ну как вырвать из памяти такую занозу?!
Дай Бог, чтобы мальчонка выжил и выздоровел! — это все, что Устинов просил у неба. О себе он больше не думал. Эта детская ручка исцарапала душу, вывернула ее на испод. Господи, как все непрочно и зыбко в созданном тобой мире!
Жорка мчался вперед, не сворачивая, наплевав на дорожные знаки и всех, кто за ним увязался. Он действовал как сомнамбула: если что-то и соображал, то натужно и туго, и успел совершить целую кучу детских ошибок. Ведь, по большому счету, он ушел от погони. В такой ситуации нужно было бросать машину и скорее сливаться с толпой. Его сейчас могут найти лишь по этой злосчастной "Волге", опознать — только по фотографии. Согласитесь, шансы непрочны и призрачны, но слишком уж он промедлил и, как следствие — наследил.
Что затевает коварный "первый", Жорка больше не знал. Скорее всего, штаб приказал подчиненным перейти на резервную частоту. Рация вдруг замолчала, хоть и продолжала исправно шипеть. Как раз в это время его попытались подрезать — не милиция, а какой-то чудак с обостренной гражданской позицией. Пришлось открывать чемодан и показывать ему "пушку". Бедолага тот час же отстал. Дорога совсем опустела: ни встречных машин, ни попуток, ни, даже, прохожих на тротуарах.
— Эй, сусленок, ты еще жив? Ничего, мы это дело быстро поправим! — барский, бархатный голос легко подавил все помехи. Он так и сочился высокомерием.
Жорка сплюнул от омерзения: это Кривда. Ну, конечно же, Кривда — кто же еще? — дознаватель и штатный конторский палач. А значит, все намного серьезней, чем он ожидал.
— На хрену я тебя вертел! — в сердцах огрызнулся Устинов, отпуская собачку предохранителя.
Рация хмыкнула и замолчала. Потом из нее зазвучала музыка: нечто из классики, на манер похоронного марша. Жорка вскрикнул и трижды нажал на курок, целясь в ту самую точку, откуда минуту назад звучал ненавистный голос. Он слишком хорошо знал, что может случиться сейчас.
Ненависть мобилизует. Устинов очнулся и это его спасло. Трактор с прицепом, груженый бетонными плитами, вынырнул откуда-то слева из хоздвора небольшой стройплощадки. Он еще не успел перекрыть дорогу, а из кузова ударили выстрелы. Первая очередь вспорола асфальт. Второй автоматчик прицелился лучше — пули прошлись по капоту аккуратным пунктиром. Брызнуло лобовое стекло, двигатель зачихал, захлебнулся, вспыхнул язычками голубоватого пламени. Осколки стекла и пластмассы больно ударили по лицу. Под приборной доской что-то щелкнуло и замкнуло. Салон затянуло едким слепящим дымом.
Жорка локтем разбил боковое стекло. Дышать стало легче. Снова заработала голова, перебирая варианты спасения. Он резко затормозил и открыл ответный огонь. Не по людям — по бензобаку.
Тракторист (или как там его называть?), быстро понял свою оплошность. Он резко "крутнул" вправо, сокращая угол обстрела — хотел схоронить свою допотопную тачку за бетонными плитами, но не успел. Пуля из новой обоймы проникла в узкую щель между каской и бронежилетом. Парень обмяк, лишенный хозяина трактор послушно завершал разворот, подставляя под выстрелы автоматчиков. Те тоже смекнули, что дело хреново. Двое спрыгнули наземь, попытались укрыться за движущейся тележкой.
Попали мальчонки, как хрен в помидоры, — усмехнулся Устинов, — ни залечь, ни огрызнуться огнем. Что делать-то будем, олухи?
Их мысли и робкие чаяния читались с листа: "Из пробитого насквозь бака на землю хлещет солярка. Солидная лужа заполнила все выбоины в асфальте, а этот придурок в горящей машине пусть медленно, пусть накатом, но явно идет на таран!"
— А-а-а!!! — зарычал Устинов, стреляя им под ноги, — танцуйте, суки, танцуйте!
К нему пришло упоение боем. Он даже не чувствовал, что языки пламени лижут лицо и руки.
Десять, девять, восемь, семь, — стучало в мозгу, — шесть, пять... пошел!!!
Подхватив чемодан, Жорка резко распахнул дверь и выбросился на обочину, в три прыжка долетел до забора и рыбкой нырнул за спасительную преграду. В него не стреляли — во время лесных пожаров даже у диких зверей хватает ума забывать о голосе крови и внутренних разногласиях. А на другой стороне траектории пули тоже умели считать.
