— Ну? — мастер торжествующе хлопнул пластиковыми створками, покрутил шпингалеты, вытер салфеткой следы пальцев. — Как?
Я подошел к окну. Глухая стена высотки напротив. Полоска белесого неба над ней. И все.
— Антимоскитную сетку заказывать будете?
— Сколько стоит?
— Две тысячи.
— Не буду.
2004 год
Дом моей мечты
— Хом! Ты где пропадаешь? Я понимаю, свалившаяся на голову свобода способна опьянить даже такого основательного лентяя, как ты, но мог бы и предупредить, что шляешься неизвестно где. Я тут освободился, можно сказать, впервые за месяц. Прикатываю, а тебя опять нет на месте.
— Привет, Билд. Прости, но обстоятельства сложились самым чудесным образом. С утра пораньше в связи с ожидающимся возвращением моих с курорта решил смотаться на профилактику, все сделал, но на обратной дороге увидел такую виллу. М-м-м-м...
— Какую? Хом? Да их тут сотни. Тысячи! Что по Северной улице, что по Центральной.
— По Южной, Билд, по Южной. Новенькая! На участке у озера. Я едва мимо не пролетел, затормозил так, что впору обратно на профилактику ехать. Стою тут уже два часа, рассматриваю и не могу оторваться.
— Ничего себе, ты делаешь крюки. Опять через лес решил проехать? Птичек послушать? Да и знаю я эти твои виллы. Блеснет новенькая крыша, тут же готов слететь на обочину!
— Нет, Билд. Поверь мне, на этот раз я не ошибаюсь. Это дом моей мечты.
— Ладно, еду. Конец связи.
Вилла действительно оказалась прекрасна. Стены были облицованы обыкновенным пластиком, но безупречные формы здания, его особенное изящество заставили бы замереть всякого наблюдателя. Два легких прозрачных эркера на два этажа каждый — образовывали что-то вроде невесомого портика, объединенного поверху козырьком мягкой травяной кровли, приглушающей дождь и снабжающий внутренние помещения кислородом. Стрельчатые арки окон и дверей зрительно делали виллу еще стройнее и выше. Сквозь прозрачную стену между эркерами угадывалась легкая витая лестница. Затейливый флюгер подрагивал на слабом ветру. Манящая садовая дорожка упиралась в мраморные ступени и, раздваиваясь, облизывала виллу узкими лентами по бокам.
— А что сзади? — неожиданно охрипнув, прошептал Билд.
— Веранда, — скупо обронил Хом и, выдержав паузу, томно добавил. — Во всю стену! Из углепластика. Уровень прозрачности — сто двадцать. Первый этаж — кухня. Второй — зимний сад.
— Сто двадцать. Зимний сад, — как эхо повторил Билд. — А внутри?
— Полный пакет, — в отчаянии прошипел Хом. — Возможность трансформации — не менее восьмидесяти процентов. Дигитальная архитектура. Живой интерьер. Апартамент — люкс. Интуитивный дизайн. Все удобства. Звукоизоляция — абсолют. Бассейн в цоколе! Вода на всех этажах, включая чердак.
— Чердак! — воскликнул Билд и с завистью добавил. — Знакомиться не пробовал?
— Ты что? — возмутился Хом. — В такую рань? А правила приличия? Да и... сам понимаешь...
— Какие правила приличия? — едва не закричал Билд. — Уведут, как пить дать уведут! Забыл виллу на Северной? Так же ведь стоял, слюни пускал. И где она теперь? Размазня ты, братец!
— Плевать, — огрызнулся Хом. — По сравнению с этой — та вилла обыкновенный сарай.
— Сам ты сарай, — бросил Билд. — Отличная была вилла. Пусть и не так хороша, как эта. Сам знаешь, красота дома — это важное качество, но не решающее.
— Не решающее, — согласился Хом, — но необходимое.
Билд посмотрел на приятеля. Тот стоял на обочине неподвижно, но именно в этой неподвижности угадывалось непоколебимое упрямство и бурное отчаяние рядового сельского мечтателя.
— Как ты оцениваешь мои шансы? — трагически прошептал Хом.
— Я не оценщик, чтобы оценивать шансы, — нервно шевельнулся Билд. — В любом случае, пока твои не вернутся с моря, никаких серьезных шагов ты предпринять не сможешь. Любая сделка, если до нее, конечно, дойдет, требует непременного участия всех членов семьи.
— Везет тебе, — заметил Хом. — У тебя всего один член семьи, да и тот почти всегда пьян.
— Ты про Линду? — горько прошептал Билд. — Не пожелал бы я тебе такого. Ждать несколько лет появления детей, а вместе этого беспомощно наблюдать, как твоя хозяйка понемногу спивается.
— Детей... — мечтательно прошептал Хом. — Билд. Скажи мне. Только честно. Вот если взять архитектуру этой виллы и умножить ее на мою надежность, вкус, уют. Что получится? Хороший домик?
— Скандал и блокировка! — зло бросил Билд. — Мало что ли было подобных случаев? Хорошо еще, хоть в этом порядок навели. Вам молодым только дай волю, наплюете не только на проекты, но и на правила застройки. Хватит глазеть, поехали!
— Подожди, Билд, — попросил Хом. — Еще пару минут!
Два стандартных мобильных коттеджа разных серий проторчали на обочине пустынного шоссе еще два часа, пока сигнальная система "Номе-232" не выдала предупреждение о возвращении его хозяев. Коттеджи выкатили на дорогу и помчались в сторону поселка. "Build-017" безнадежно отставал.
— Что с тобой, Билд? — возмущенно спросил Хом. — Не мог бы ты ехать чуть быстрее? Мало того, что я должен успеть к приезду хозяев, надо же и порядок в помещениях навести!
— Прости, Хом, — извинился Билд. — Но я старше тебя на десять лет и не так резв. К тому же Линда опять приползла с какой-то вечеринки под утро в свинячьем состоянии и сейчас спит на втором этаже. Я не могу рисковать здоровьем хозяйки!
— В таком случае — извини, — сказал Хом. — Я должен спешить.
Номе-232 увеличил скорость и вскоре скрылся за поворотом. Build-017 проехал для приличия еще пару километров, развернулся и заторопился обратно. Остановившись напротив новенькой виллы, он плавно съехал на обочину и, вытянув кабели, вежливо хлопнул дверьми:
— Простите, мадам. Меня зовут Билд. Могу я узнать ваше имя?
2005 год
Три сестры
В одном царстве-государстве, в затерявшемся среди лесов и рек провинциальном городке, на окраине затрапезного микрорайона, на третьем этаже панельной пятиэтажки, в обычной однокомнатной квартире жила-была женщина. И было у нее три дочери: старшая — Варвара-краса — черные глаза, длинная коса, средняя — Людмила-умница — умный побоится, дурак не сунется, младшая — Ирка-дурилка, палец в рот не клади, до колен откусит. Любила их мать, души не чаяла. Баловала, а все одно — к порядку приучала. Жизнь на них положила, здоровье подорвала, но жалости об этом не имела. Об одном у нее была жалость, что счастья дочерей увидеть ей не суждено будет. Так и сказала им, когда пора умирать ей пришла:
— Прощайте дочки мои славные, милые и любимые. Простите меня, что растила вас, растила, как цветете вы, оценила, а яблочка с ваших веточек попробовать не успею. Ни попотчевать мне уже угощеньем знатным богатырей-зятьев, ни подержать на руках внуков и внучек, ни порадоваться вместе с вами радостью вашей. Но перед смертью хочу одарить вас и дать один наказ. Об отце вашем я не скажу ничего, и вам не след его разыскивать, но для каждой из вас есть от него волшебный подарок.
С этими словами мать вручила Варваре зеркальце, Людмиле ключ, а Ирке носовой платок. Вздохнула и сказала:
— Хоть и кажутся вам эти подарки немудрящими безделушками, но в каждом из них есть смысл. Берегите их и не расставайтесь с ними. Ты, Варвара, других сестер краше, тебе недобрых людей, что на твою красоту покуситься готовы будут, опасаться надо. Зеркальце это их распознать и поможет. Оно только правду показывает. Прежде чем с человеком разговор разговаривать или еще что затевать, посмотри на него через зеркальце, понаблюдай, и все на свои места сразу встанет, потому как увидишь его таким, какой он есть.
Тебе Людмила ума своего бояться надо. С лица ты пригожа, хоть и не слепишь особенной красотой, но когда красота ум не застит, беда от ума случиться может. Как раз тот, кто умнее других, иногда не подумав, и поступает. Вот для таких случаев тебе этот ключик. Как почувствуешь, что тебе выбор сделать надобно, или когда чужая воля твою волю подчинять станет, коснись этого ключа и подумай, а готова ли ты отдать его, ежели точно будешь знать, что обратно уже не получишь? И стоит ли вставлять его в чужой замок, когда своего не знаешь?
Тебе, Иринка, носовой платок. Какое волшебство в нем, я не знаю, но верь мне, что волшебство в нем особенное. Так что живи да прислушивайся, может и откроется тебе это волшебство, а через него и счастье. А еще я хочу, дочки мои, чего бы ни случилось, как бы жизнь с вами ни обошлась, чтобы не забывали вы друг друга, а в этот день раз в три года приезжали сюда и мамку вашу добром поминали.
Сказала это и померла. Похоронили дочки мамку на городском кладбище, придавили ее могилу серым камнем, поплакали, погоревали, однако делать нечего. Поделили они те небольшие денежки, что от мамки остались, собрали вещи, заперли за собой квартиру и отправились, куда глаза глядят.
Долго ли, коротко ли, но пролетели первые три года как один день. И как мамка и завещала, собрались через три года дочки ее вместе в маленькой однокомнатной квартире. Смахнули пыль, открыли окна, поставили чайник на газ, сели на маленькой кухне и стали друг другу о себе рассказывать.
Первой начала Варвара-краса, которая еще красивее стала. Выложила она перед собой зеркальце и поведала сестрам, что как мамка им сказывала, так и случилось. Не единожды ее это зеркальце выручало. Дошла она с этим зеркальцем аж до самой до столицы, устроилась на хорошую работу, сидит в светлых хоромах, на телефонные звонки отвечает, да важные бумаги составляет. А вокруг все вельможи да богатыри, купцы да дружинники княжьи. И каждый норовит глаз на нее положить. Но только глаз у них добрый, когда она в глаза им смотрит. А когда через зеркальце, глаз злым становится. Только и сберегается она этим зеркальцем в тех хоромах.
Подхватила рассказ старшей сестры Людмила-умница. Выложила она перед собой ключ и рассказала, что привела ее дорога в большой город, где в середине лета ночь как день, куда не пойдешь — всюду или река, или море плещется, а по ночам мостки через воду торчком встают. И в том чудесном городе устроилась она на хорошую работу, иноземных гостей встречает, в гостиных дворах размещает, по городу их водит, всякие местные диковинки показывает, сказки сказывает и рассказы о городе на языке тех иноземцев говорит. И ключ ей в этой работе не единожды услуги выказывал. Не от одной глупости уберег. А желающих на глупости много, но помнит она, что только ослабишь пальцы, ключ вырвут, а там ищи свищи ветра в чистом поле. Только этим и сберегается.
Выложила перед собой на стол платок и Ирка-дурилка и вот что сказала. Шла она, шла то ли на запад, то ли на восток, то ли на закат, то ли на восход, но далеко забрести у нее не получилось. Ноги сбила. Оглянулась по сторонам, платок достала, в пальцах помяла, к уху поднесла, носом потерлась, ничего не обнаружила, не услышала, не почувствовала. Вспомнила про Людмилу-умницу, которая всех других умнее будет, да и на лицо пригожа, и заплакала. Куда ей, дурилке рыжей, у которой только одна наглость за душой и есть, мамкин наказ исполнить? Потянулась она за платком, чтобы слезы вытереть, и тут ей мысль в голову пришла, что учиться ей надо, чтобы с Людмилой умницей хоть на одну сотую сравняться. Оглянулась она по сторонам, увидела какое-то училище, где инженеров разных обучают, наглость свою подобрала, да и записалась в студенты. И теперь обучение проходит.
Посмеялись над Иринкой сестры, чай допили, да и по сторонам своим разъехались.
Вот едва успел снег три раза страну ту засыпать, а потом стаять без остатка, как еще три года минуло. Снова сестры собрались в маленькой квартире, пол вымыли, комнату проветрили, чай вскипятили, сладости на стол высыпали и сели разговоры разговаривать.
Первой начала Варвара-краса, которая не только еще красивее стала, но и приоделась в дорогую одежду, перстнями дорогими пальцы украсила, да и на дорогой машине к дому подъехала. И сказала, что слушала она мамку, да видно плохо слышала. Не для того ей было видно зеркальце дадено, чтобы себя сберегать, а для того, чтобы людей насквозь видеть и собственную судьбу с их помощью выстраивать. И как только она это поняла, так сразу удача к ней лицом повернулась, деньги у нее появились в достатке, хоромы в которых она работает, еще просторней стали, а вельможи разные уже не только мимо ее стола проходить стали, но именно ее внимания добиваются.
За Варварой рассказ свой и Людмила-умница начала. И она сказала, что слушала мамку, да видно плохо слышала. Конечно, не в лад ключ свой встречному поперечному отдавать, но пользу от этого ключа извлекать все же надо было. И как только она это поняла, попробовала этим ключом нужные замочки открывать. И сразу после этого удача к ней лицом повернулась, деньги появилась, и вот уже она не только иноземцев по городу не водит, но и сама к иноземцам ездит, по их городам прогуливается и их диковинки рассматривает.
Выслушала своих сестер Ирка-дурилка, вздохнула и сказала, что, как училась она в училище своем на инженера, так и учится. А на курсе у них девчонок много, и одна другой краше. А она Ирка-дурилка со всей своей наглостью и упорством пусть и не самая страшненькая, но и не красавица точно. Вспомнила она тут про Варвару-красу, потянулась за платком, чтобы слезы вытереть, и тут ей в голову пришло, что с Варварой ей все одно не сравняться. Оглянулась она по сторонам, присмотрелась, а людей то вокруг много, есть и красивые, есть и не очень, только никто этой своей внешности не огорчается. И она не стала. А как слезы высохли, так и вовсе подумала, что не та красота глаз радует, что с лица льется, а та, что из глаз сияет и лицо освещает.
Посмеялись над Иринкой сестры, чай допили, да и по сторонам своим разъехались.
Больше тысячи раз пропел петух на утренней зорьке в соседней деревне, со счета сбился, когда снова сестры в маленькой квартире собрались. Вещи перебрали, на балконе вывесили, пыль с мебели смахнули, чайку заварили душистого и за разговоры принялись.
Первой как всегда начала Варвара-краса. Вздохнула она глубоко и сказала, что все у нее есть в этой жизни. И деньги, и дом, и муж богатый, а счастья нет. И где это счастье отыскать — она и не знает вовсе. И зеркальце ей в этом не помощник, потому как даже когда нет у нее его под рукой, она словно всех людей через это зеркальце видит.
Второй стала рассказывать Людмила-умница. И тоже вздохнула тяжко. И тоже сказала, что и у нее дом полная чаша, и ребеночек первый народился, и муж хороший, и друзья, и работа, а счастья нет. И откуда счастье берется, она не знает, и ключ свой уже и не достает больше, потому как, даже когда в руке он зажат, у нее такое чувство, что спрятан он так, что ни в жизнь его не отыскать.
Третьей стала рассказывать Ирка-дурилка. Улыбнулась она так светло, что словно вся квартира осветилась и сказала, выложив перед собой платок, что ничего у нее почти нет. Денег маловато. Дом не полная чаша. Муж не богаче других, а некоторых и беднее. И детей пока еще у нее нет, хотя и ждет она деток, словно теплой весны жгучей зимой. А счастье у нее есть. И дал счастье ей это платок. Потому что всякий раз, когда слезы к глазам у нее подступают, и рука за платком тянется, вспоминает она мамкины слова и сама к себе прислушивается. И облегчение приходит.
