А если ты — это я, то люди превращаются в металл. Картинка, всегда парящая где-то на задворках сознания, лишь дополняя и раскрашивая обычный мир, выходит на первый план. По ключам, лежащим в кармане, оказывается, можно определить рост, можно даже точно идентифицировать их хозяина — как правило, набор ключей для всех уникален. Разные модели Свитков звучат по-разному, соприкасаясь с магнитными полями. А еще — самым комфортным местом, местом, где ты чувствуешь себя в безопасности, оказывается любое помещение, где много металла.
Например — раздевалка "Разящего", сплошь заставленная стальными шкафчиками, с чугунной трубой древнего стояка древнего здания, подводящим воду к душевой и "арсеналом" через стенку, где хранилось оружие учеников. Лучше было бы разве что банковское хранилище, со всех сторон обшитое металлом.
Звук открывшейся двери не стал для меня неожиданностью — даже в душе магнитное поле с центром в моей голове охватывало все здание, от крыши до фундамента. Этот набор ключей от каждой двери, включая парадную и черный ход и исключая арсенал, был только у одного человека.
— Привет, Джек... — тихо сказал я, не поворачиваясь к уборщику лицом.
Я только что вышел из душа, одетый лишь в полотенце — бандана, под которой я прятал лицо, лежала в шкафчике... и чтобы добраться до нее, мне нужно было повернуться. Я, разумеется, не видел, какое уродство у меня теперь вместо лица, но Блейк каждый раз сбивалась с дыхания, когда меняла повязки. Она пыталась скрыть дрожащий, срывающийся голос, но получалось у нее так себе. А ведь я был уверен, что в Белом Клыке она навидалась всякого...
— О, самый щедрый парень в Черном море...
Что-то было не так с его голосом — тусклым, невыразительным и рассеянном. Искорки юмора были слишком принужденными, резиновыми, как гамбургер в паршивой забегаловке. А еще — в руках он крутил маленький складной ножик.
— Знаешь, мне всегда было интересно, нахрена я тебе сдался, — тихо продолжил Джек, делая шаг ближе.
Я покосился на свой шкафчик — там, в рюкзаке, находился стальной контейнер с десятью килограммами синих звезд. Стоит мне лишь пожелать...
— Ты подошел ко мне в переходе — пацан, в таком прикиде, будто сам живет от зарплаты до зарплаты, и вместо того, чтобы, как и все, кинуть пару монет и свалить, вытащил наружу, накормил и напоил горячим чаем, расспросил... казалось, тебе действительно не насрать. Мне всегда казалось, что за всем этим есть какое-то дерьмо, но... нищие не из тех, кто может перебирать помощью.
Он шагнул еще ближе, короткий перочинный нож в руке дрогнул, будто он изо всех сил сжал пальцы на рукояти.
— К чему ты ведешь, Джек? — спросил я, не оборачиваясь.
Синие звезды остались на месте: мне не нужно Проявление, чтобы отбиться от однорукого калеки с закрытой аурой, слепой я там или зрячий, есть у него оружие или нет.
— У меня нет этого вашего крутого дерьма, чтобы смотреть видео в сети, — Джек стоял уже прямо у меня за спиной. — Но о нем говорит все Черное море. Кто-то хорошенько вломил Дьяволу и, наверное, ослепил.
Он ударил ножом мне в спину. Я не пошевелился — только включил ауру, чтобы показать ему то, что он хотел увидеть: густую коричнево-красную, будто проржавевшую насквозь ауру, что волнами разошлась от места удара.
Бить во второй раз Джек не стал. Отступив назад, он шумно грохнулся на лавку, зазвенел по кафелю выпущенный из пальцев нож.
— Макс кинул в тебя камнем, когда ты сделал со мной это, — выдохнул он. — В спину. В темноте хорошо было видно ауру. Ржавая, ветхая... такая, будто вот-вот рассыплется на части.
Вздохнув, я развернулся и направился к шкафчику, аккуратно обойдя лавочку. Наткнуться на что-то я не боялся — в "Разящем" вся мебель делалась с солидным запасом прочности, что значит — из металла. Раздевалка почти не изменилась с тех пор, как я потерял зрение — шипели взболтанной газировкой стальные ножки скамеек, тянуло бархатом от шкафчиков, наждаком по коже сверкали трубы в стенах.
— И что ты собираешься с этим делать? — спросил я, первым делом спрятав лицо под банданой.
Признаться честно, мне было все равно. Давно прошли те времена, когда я боялся, что "тайну" раскроют. Ведь что я, в сущности, терял? Гражданскую жизнь, которой у меня и без того не было? Блейк в любом случае было наплевать, для нее я был в первую очередь Дьяволом Черного моря, работа... даже не смешно. Жанна, "Разящий"... это будет неприятно, но я переживу. Раскрытие здорово испортит мне жизнь, но ничего не изменит.
Я не потеряю ничего, потому что на самом деле Ахиллеса Никоса, четырехкратного чемпиона Мистраля, золотого мальчика с блестящим будущим, не существует уже очень давно.
— Сказать спасибо? — прошептал Джек, заставив меня замереть.
— Спасибо?.. — переспросил я.
— Ты помнишь, как мы встретились в первый раз, Ахилл? — прошептал он так тихо, что я едва его расслышал. — Это было зимой, на улице была такая холодрыга, что трое пацанов, которых я знал, замерзли насмерть. Ты помнишь мою шапку и шарф?
С некоторым трудом я припомнил: те действительно очень выбивались из образа — яркие, огненно-красные и новенькие, они очень не подходили нищему, выпрашивающему милостыню в переходе метро.
— Я был паршивым мужем, — продолжил Джек, не дожидаясь ответа. — Зарплата оператора портового крана — это курам на смех, и большую часть я спускал на бухло и шлюх. Когда ты превратил мою руку в куриную лапку, Астра наконец набралась смелости и выгнала меня из дома, потому что лучшим мужем я из-за этого так и не стал.
Но каким бы хреновым мужем я ни был, отцом был еще хуже. Эта мелкая постоянно приставала ко мне после работы со своими глупостями — мультики эти ее гребанные, школьная домашка, еще какая-то хрень. От ее щебета у меня раскалывалась голова, и заткнуть ее можно было только прикрикнув как следует, отвесив подзатыльник или два, а лучше всего — просто запереть где-нибудь без света и ужина. В темноте она обычно затыкалась... боялась, наверно, я хрен знает.
Накинув футболку и запрыгнув в джинсы, я присел рядом с Джеком. Не то, чтобы я был удивлен, я ведь и так знал, что он был мудаком. Обычно тем, кто совершал преступления против детей, я делал... почти то же самое, что я сделал с Джеком, на самом деле. Временами — хуже.
Он свое уже получил, я позаботился об этом. И превращать в "куриную лапку" вторую руку не имеет смысла — это уже ничего не исправит, не соберет обратно разрушенную семью и не поможет девочке, которую запирал в чулане в темноте и голоде собственный отец.
— Я не знаю, как Лилия нашла меня, — сдавленно, будто каждое слово было большим шипастым шаром, который приходилось проталкивать через горло, продолжил Джек. — Она просто прибежала однажды, сунула мне эту шапку с шарфом и убежала. Она возвращалась снова и снова, приносила еду, совала мне эти смятые бумажки, которые, я точно знал, ее мать давала ей на обед. Я пытался прогнать ее, кричал, даже ударил... но она всегда возвращалась. Почему, черт возьми, она возвращалась?!
"Полагаю, по той же причине, по которой Блейк раз за разом прощала Адама, почему оставалась с ним, несмотря ни на что, почему пыталась удержать и исправить" — подумал я.
— Любовь — дерьмовое чувство, — сказал я, чувствуя, как кривятся губы в горькой усмешке. — Поверь мне, я знаю. Мы любим тех, кто не любит нас, и ничего не можем с этим поделать.
— Она такая же, как ее мать — вечно думает, что люди могут стать лучше, если их просто любить и прощать.
Почему-то я был уверен — будь у меня глаза, и посмотри я сейчас на Джека, то увидел бы слезы, блестящие в густой неаккуратной щетине.
— Но далеко не всем этого достаточно, — продолжил я. — Есть люди, которые не понимают по-хорошему. Чужая боль всегда стоит дешево... Таких надо учить иначе: не факелом над головой, а конфоркой под жопой. Боль, причиненная другим, должна вернуться им сторицей и только тогда, на самом дне той ямы, которую они копали для других, они могут чему-то научиться... ведь факел всегда ярче в темноте, чем при дневном свете.
Какое-то время мы сидели в тишине. Джек тяжело дышал, нагнулся, чтобы подобрать нож... но так и не взял его в руку, вместо этого отбросив к стене.
— Когда ты устроил меня сюда, местный набольший дал мне одежду, заставил вымыться и привести себя в порядок. На прошлой неделе я получил первую зарплату... и решился сходить домой, днем, пока мелочь в школе, а жена отсыпается после ночных смен. Астра открыла мне дверь... я ее даже не сразу узнал. Она будто скинула лет десять — вся такая румяная, свежая... почти такая же красивая, как в день нашей свадьбы. Мы так ничего и не сказали друг другу... просто стояли минут десять и смотрели друг на друга — она побледнела, вся съежилась, но в дверях стояла так, будто была готова умереть, но не пустить меня внутрь. А потом я ушел. Ей лучше без меня. Им обоим лучше... Так что...
Он замолчал, прокашлялся, неловко заерзал на лавке. Я не торопил — чувствовал, что слова, которые он хотел сказать мне, чрезвычайно важны... и сложны. Сложнее, чем любые другие слова, которые он когда-либо говорил в своей жизни.
— Так что... — наконец выдохнул он. — Спасибо.
Я честно не знаю, откуда это взялось. Я пытался сдержать это, но внезапность счастья, детской чистой радости не оставила мне ни шанса. Я засмеялся — впервые за бог знает сколько времени, искренне, в полный голос, выплескивая звенящую радость, делясь ей со всем миром. Что-то подобное я чувствовал, взяв в руки свой первый кубок — достижение, которым я мог гордиться, успех, придавший смысл всем литрам пролитого пота и слез, годам, потраченным на тренировки вместо развлечений, веселья, друзей, детства... всего.
— Прости... — выдавил я. — Ты ведь и понятия не имеешь, что это для меня значит, да?..
Я, не в силах удержаться, принялся объяснять — торопливо, сбивчиво, будто мог просто не успеть рассказать об этом, словно если не выплесну это прямо сейчас, то потеряю свой шанс навсегда.
— Мне иногда кажется, будто я пытаюсь поймать ветер, или вычерпать океан, или пропылесосить пустыню. День за днем, ночь за ночью, говнюк за говнюком — меняются лишь лица, но не суть. Я останавливаю одного — появляется другой, за ним третий, четвертый... и этому нет конца. Начинает казаться, будто все, что я делаю, не значит ровным счетом ничего. Какая разница, какое лицо будет у следующего говнюка, который зажмет девчонку в подворотне? Какая разница, как будут звать дебилов, начавших палить друг в друга посреди жилого района? Какая разница, скольких я остановлю, если ничего не изменится? Но знаешь, Джек... — я глубоко вздохнул, наконец взяв эмоции под контроль. — Одно только это "спасибо" делает все это стоящим. Одна семья, ставшая счастливее, один человек, ставший лучше, одна исправленная трагедия... этого достаточно.
"И ты можешь бить меня, желтоглазая сука в костюме, — закончил я про себя. — Ты можешь жечь меня, взрывать и калечить — я выживу и остановлю тебя. Потому что несмотря ни на что, это место и эти люди стоят того, чтобы я за них сражался".
Глава 21. Одинакова для всех
— Мы на месте, парень.
Кивнув, я достал бумажник, тщательно ощупав по-особому сложенные купюры. Блейк, конечно, объяснила мне, как пользоваться этой дурацкой системой, но я до сих пор не привык. Страх ошибиться и отдать за такси вдвое больше стоимости поездки раздражал и бесил, но, увы, я ничего не мог с этим поделать. Все, что мне оставалось, это трижды проверить купюру и надеяться на чужую честность.
Как и, например, надеяться, что таксист действительно привез меня туда, куда нужно. Я часто бывал в этом районе раньше, но смотрел на него в основном с воздуха... и глазами. На первый взгляд — схема канализации и порядок застройки совпадал с моими воспоминаниями, но такие вещи вообще довольно стандартизированы, на самом деле. Уникальность улицам придают совсем другим способом...
Если бы не характерное пустое пятно старинного здания, сложенного целиком из кирпича, без применения современных технологий, в багровом шелестящем лесу арматур и труб в квартале от меня, на соседней улице, кованой ограде и еще целому ряду признаков, я бы, может, действительно переживал о том, куда меня привезли.
Передав водителю купюру и получив сдачу, я выбрался из машины, щелкнул раскладной тростью, делая вид, что нащупываю асфальт. Собранный в мастерской "Разящего" вариант трости для слепых, по утверждению Блейк, внешне отличался от обычных разве что бОльшим диаметром, но на деле имел с ними мало общего. Белая пластиковая оболочка скрывала стальную сердцевину, а узкое лезвие, спрятанное в кончике, превращало трость в аналог моего старого оружия, в форме копья. Не то, чтобы в этом действительно была необходимость, я давно не пользовался в бою старым снаряжением, но с оружием мне было спокойнее.
— Эй! — окликнул меня водитель. — Может, мне тебя подождать? Район тут неспокойный...
— Не стоит, — хмыкнул я. — Я задержусь здесь надолго.
Один из страхов ослепших людей, судя по тем статьям, которые читала мне Блейк, был страх перед незнакомцами. Собственная, прекрасно осознаваемая уязвимость питала целую вереницу страхов — обмана, насилия, даже просто злых шуток. К счастью, хотя бы это обошло меня стороной — даже десяток местных бандитов, да еще и не знающих, с кем они связались, не был для меня проблемой. Открытая аура, собственные кулаки и трость, больше десяти лет тренировок и боев, а самое главное — десять килограмм металлической пыли в рюкзаке, позволяли мне плевать на большинство угроз Черного моря так же легко, как и раньше.
Я двинулся дальше по улице, неловко постукивая перед собой тростью, копируя реальных слепых. На самом деле это была показуха, конечно, — я отличал проезжую часть по силуэтам припаркованных машин и "ограде" столбов электропередач, стены домов — по арматуре в стенах, встречных людей — по ключам, бумажникам и оружию, которое здесь при себе было у каждого второго — нож, кастет или даже пушка. Земля в пределах нескольких квадратных метров обозначалась парой сотен синих звезд, выскользнувших вслед за мной из такси. По уверениям Блейк, даже при свете дня никто не обратит внимания на несколько сотен черных пылинок, гонимых ветром под ногами.
Очень скоро я был на месте, прошел через приоткрытую калитку в крошечный внутренний дворик церкви, а следом — в маленькую дверку, врезанную в массивные древние ворота.
Внутри было... неуютно. Как я помнил по временам до склада, это было длинное помещение с высокими сводчатыми потолками и узкими, похожими на бойницы окнами. Отсутствие арматуры в стенах, ряды простых деревянных скамей с минимумом металла, канализация и электричество, подведенные не сюда, а к совсем другой пристройке, заставляли меня напрягаться, не позволяя получить четкое представление об окружении.
Замерев на секунду в дверях, я медленно двинулся дальше, к алтарю. Зашелестела ткань рюкзака за спиной — это новая порция синих солнц, стелясь вдоль пола, разлеталась по залу, оседая на стенах, скамьях и дверях. По телеку сказали, что сегодня будет пасмурно и, насколько я помнил, здесь вечно экономили на освещении — авось никто ничего не заметит, тем более, что прямо сейчас в зале был всего один человек. К сожалению, по одному лишь нательному кресту, сваренному из двух разных металлов, все, что я мог узнать о нем — это кто-то из персонала.
