С погодой в день встречи англичан как-то особенно не повезло. Бури не было, но моросил дождь и стоял густой туман. Тавантисуйцы отговаривали английского капитана от столь опрометчивого шага, как путешествие по морю в тумане, но тот и слушать не желал, так что теперь официальные представители Тавантисуйю, скрыв свои торжественные наряды под пончо, стояли на портовой площади зябко поёживаясь и моля всех морских богов, чтобы с англичанами ничего не случилось, иначе дипломатические осложнения было сложно предугадать.

Старик наместник выдержал только полчаса, но потом пожаловался, что ему плохо, разнылись старые кости, и надо лечь, так что пришлось его отпустить. Асеро с грустью подумал, что через какое-то время и он может не выдержать, и что же тогда делать? Юпанаки наместника был в отъезде из-за аварии на одной из удалённых акваферм, и ждать его в этот день явно не следовало, так как тавантисуйцы в такую погоду точно бы не стали выходить в море.

— Послушай, — спросил он у Горного Ветра, — а зачем англичанину так бессмысленно рисковать собой и своими людьми?

— Затем что их капитан — рубаха-парень, "драйвер", на их языке.

— Но ведь он рискует не только собой, но и другими, — возразил Асеро.

— Ну и что? Жизнь простых матросов для них вообще не имеет значения. А рисковать они любят.

— Почему?

— Потому что если рискнут и им повезёт, то они радуются не просто удаче, а тому, что высшие силы к ним благосклонны, и им будет по жизни везти и дальше. А если неблагосклонны, то жизнь для них всё равно ценности не представляет.

— Чудные люди, — сказал Асеро, — да нелегко нам будет договориться без знания таких нюансов.

Наконец после двух часов ожидания англичане прибыли. После довольно комканного взаимного представления под дождём Асеро повёл самых важных гостей, Джона Розенхилла и Дэниэла Гольда, во дворец наместника, где можно было переодеться в сухое и готовилось пиршество. При них ещё был переводчик, юный племянник Дэниэла Гольда по имени Бертран. У юноши было слегка женственное лицо и какой-то наивно-чистый взгляд голубых глаз. Он понравился Асеро больше, чем его патроны, державшиеся несколько сухо и высокомерно. Кажется, они не вполне поняли сначала, что имеют дело с самим Первым Инкой, как-то странно им было, что он без паланкина и даже без коня (заставлять мокнуть и мёрзнуть на холоде ни в чём не повинное животное Асеро не хотел).

Гольду и Розенхиллу кроме умывания и переодевания требовалось ещё и гладко выбриться, а юному Бертрану это было ни к чему, так что он справился быстрее своих хозяев и первым подошёл к пиршественной зале. Он увидел, что служанка накрывает, после чего решил, что звать Розенхилла и дядю Дэниэла пока рано. Розенхилл любил одну шутку — подойти сзади к женщине-служанке, схватить её сзади за грудь или за талию, и потом наслаждаться её стыдом и замешательством. Но Бертран знал, что в государстве Инков такие шуточки способны вызвать крупный скандал. Хотя женщине, накрывающей на стол, явно уже перевалило за семьдесят, но всё равно рисковать не стоило.

Та, поглощенная своим занятием, его не замечала. Около камина спиной к Бертрану стоял какой-то человек и протягивал к огню озябшие руки.

— Ты бы переоделся, пока не поздно, — сказал ему старуха-служанка, — ведь так быстро ты не высушишься, а сидеть за столом долго.

— Ничего, я уже почти высох, — ответил человек возле камина, — а запасного парадного костюма у меня с собой нет. Кстати, наместник выйдет к столу?

— Вряд ли, — ответила старуха, — он всё ещё дурно себя чувствует, да и не любит он белых людей, всё время от них беды ждёт, — и тут она заметила Бертрана и смутилась.

— Не бойтесь меня, — сказал юноша, — я понимаю, что белым тут не все рады. Мы христиане, у нас есть совесть и законы, и потому вам ни к чему нас бояться.

Кажется, его слова ещё больше смутили как женщину, так и человека у камина. Дело в том, что на кечуа различаются два слова "мы", одно из них включает тех, к кому обращается оратор, а другое исключает, и, употребив второе, юноша вольно или невольно противопоставил по факту наличия совести и законов своих соотечественников якобы не имеющим ни совести, ни законов язычникам. А в следующую минуту смутился уже сам Бертран — он понял, что человек, гревшийся у камина ? не кто иной как сам Первый Инка. То, что Государь сам, без помощи лакея, подошёл к огню и грелся как простой путник, было ещё полбеды. Но то, что простая служанка разговаривала с ним почти на равных, было слишком сильным разрывом шаблона. Асеро решил замять неловкость:

— Не бойся и ты нас, христианин. У нас тоже есть совесть и законы, хотя мы и не христиане.

— Да, я знаю, что законы у вас есть, но они другие. В моей стране, в Англии, нельзя просто так арестовать человек по произволу, есть особый документ....

— Habeas Corpus, — сказал Первый Инка, — знаю про такой. Только он у вас лишь для благородных господ существует, а у нас произвол недопустим ни к кому.

— Даже к рабам? — спросил Бертран.

— У нас нет рабов.

— А каторжники?

— Определённые права есть и у них. Над ними тоже нельзя безнаказанно издеваться.

— Не верю, — сказал Бертран, — ведь вы же язычники, как же вы можете быть лучше нас? А у нас каторжников отдают в рабство.

— Ну не верь, если не нравится. Ты ещё пока первый день у нас, со временем, может, изменишь своё мнение.

Тем временем Розенхилл и Дэниэл уже переоделись и, выйдя в холл, обратили внимание на красивую картину на стене. На ней было изображено огромное поле подсолнухов, по которому шли, спасаясь от врага, жители деревни, горевшей на заднем фоне в отдалении.

— Интересно, за сколько можно купить такую картину? — спросил вслух Дэниэл, — за такую экзотику в Европе можно получить бешеные деньги.

— Вряд ли бешеные. Рисовал-то европеец, индейцы так не смогут, — ответил Розенхилл, — а вон той красотке я бы вдул, — и показал на картине на женщину, прижимающую к груди младенца.

— А она бы согласилась тебе дать? — переспросил Дэниэл.

— Он же индеанка, что её спрашивать, — пожал плечами Розенхилл.

— Ты это, осторожнее, — шепнул Дэниэл, — наш язык они понимать не должны, но если поймут, мигом могут вздёрнуть. За одни слова.

— Сумасшедшая страна, — сказал Розенхилл, — женщины для того и существуют, чтобы их можно было лапать. Тем более такому красавцу как я!

Англичане и не заметили, что воин возле входа в пиршественную залу слегка сморщился, как будто понял их слова.

Потом они вошли в пиршественную залу, но не успели они откланяться Первому Инке, как старуха-служанка в нарушение этикета спросила у Бертрана:

— Скажи мне юноша, правду ли твоя родина очень богата?

— Да, — ответил он.

— А сколько киноа у вас выдают на человека в день? Моя подруга говорит, что в такой богатой стране, как у вас, должны выдавать по целому горшку на каждого, включая грудных детей.

Бертран не знал, что ответить и покраснел.

— Переведи, с чем пристала к тебе эта старая карга, — приказал Розенхилл, — если она предлагает тебе девку, то пусть лучше предложит её мне.

— Нет, но она спрашивает, сколько киноа у нас выдают на человека, — объяснил смущённый Бертран.

— Киноа? — переспросил Дэниэл, — а что это такое?

— Это такое растение, вроде риса, — объяснил Бертран, — индейцы его едят жареным. Но как мне объяснить ей, что у нас еду бесплатно не выдают.

— А у них выдают? — спросил Дэниэл презрительно. — Страна попрошаек!

Асеро, на счастье англичан, не понимал, о чём они разговаривают между собой, но догадался, что вопрос привёл их в замешательство.

— Ракушка, — сказал он, — у них бесплатно еду не выдают, они её покупают на рынке.

— Совсем-совсем не выдают? — всплеснула руками та. — А что же делают те, у кого денег нет?

— Мрут от голода, — мрачно ответил Асеро.

— Послушай, ты не можешь попросить Первого Инку, чтобы он прогнал отсюда эту глупую старую каргу? — сказал Розенхилл. — А то она нам поговорить не даст.

Бертран смутился и опять же замешкался.

— Пожалуй, я пойду, — сказала Ракушка, — мне надо навестить больного супруга.

— Иди и передай ему мои пожелания скорейшего выздоровления, — сказал Асеро. — На таких людях, как Старый Ягуар, держится Тавантисуйю, и пусть его здоровье позволит ему оставаться на своей должности как можно дольше.

Несчастный юноша-переводчик от неожиданности и вовсе онемел. Значит, это не служанка, а знатная дама, супруга самого наместника Тумбеса. Хорошо, что они ещё не успели ей нахамить...

— Поскольку наместник Тумбеса не может присутствовать по состоянию здоровья, то вам придётся сегодня обсуждать дела со мной. И я думаю, мы вполне можем говорить на испанском — тогда не будет особенной нужды утруждать вашего переводчика, который наверняка очень устал и проголодался с дороги.

— На испанском говорить нам нетрудно, — сказал Розенхилл, — так что мы с радостью, тем более что нас не подслушают не в меру любопытные и назойливые служанки.

— Эта почтенная пожилая сеньора — не служанка, а супруга наместника Тумбеса, — ответил Асеро, — ну а её наивность вполне объяснима. Обидеть вас она, сами понимаете, не хотела.

— Я вижу, что ваши люди наивны как дети, — сказал Дэниэл, — впрочем, тут к вам нужно быть снисходительным, учитывая свойства вашей расы.

— Наивны — ещё не значит умственно недоразвиты, — ответил Асеро. — Или тот факт, что у вас, европейцев о нас довольно дикие представления, делает вас умственно недоразвитыми?

— Лучше перейдём к делу, — сказал Дэниэл. — Я так понимаю, что обрыв торговых связей с католическим миром поставил ваших купцов в очень тяжёлое положение, многие из них теперь на грани разорения. Я знаю, что Вы, Ваше Величество, долгое время не решались на торговлю с нами, нашему государству даже пришлось вас в какой-то степени подтолкнуть к этому, однако отрадно, что вы всё-таки учли бедствия, постигшие ваших подданных, и пошли на переговоры с нашей страной.

Асеро широко улыбнулся:

— Всё не совсем так, — ответил он. — У нас нет купеческих гильдий в вашем понимании. Те, кого вы называет промеж собой торговцами, суть государственные служащие. Продают они именно то, что им выделят из казны, и закупленное возвращают государству. Хотя, конечно, менять свой род занятий им самим по себе не улыбалось.

Англичане тупо жевали, не в силах понять сказанное.

— То есть, у вас нет купцов, независимых от государства? — спросил, наконец, Дэниэл.

— Нет.

— И что же, нам с чиновниками дело иметь?!

— А что тут такого? — спросил Асеро, — испанцы имели, и им это не мешало.

— Не в этом дело, — сказал Дэниэл, — конечно, при желании и с чиновниками договориться можно. Но вот только с вольными купцами сподручнее.

— Почему же? — спросил Асеро. — Ведь государство надёжнее.

— Потому что люди, сами сколотившие себе капитал — это люди активные, умные, энергичные. Я сам такой и тянусь к подобным, — сказал Дэниэл, — чиновники же зажаты инструкциями. Да и вообще частная собственность много лучше для создания богатств.

— Но наша страна богата, а собственников в ней нет, — ответил Асеро, — все её богатства принадлежат государству.

— То есть и поля, и рудники, и корабли в порту... — это всё твое?! — спросил Бертран, забыв, что по-испански к Первому Инке, как и к любому монарху, надо обращаться на "вы" и звать его "Ваше Величество".

— Государство ко мне не сводится. Хотя вам, европейцам, трудно бывает понять такие тонкости.

— То есть всё принадлежит инкам?

— Для ведения дел вам будет достаточно и такого понимания. Если же вами движет желание понять суть нашего государственного устройства, то тут надо сперва усвоить хотя бы основы нашей философии, а для европейцев это нелёгкая задача. Тавантисуйке трудно представить себе, что где-то государство не заботится о том, чтобы все были обеспечены необходимой для поддержания здоровья пищей, вам же трудно представить себе страну без купеческих гильдий и свободы торговли. Так что в плане наивности вы не лучше и не хуже друг друга.

Дэниэл решил, что лучше сменить тему:

— Чем рассуждать о всякой мутной зауми, которую принято называть философией, лучше перейдём к делу. Я так понимаю, что у нас вы будете покупать те же товары, которые вы покупали у испанцев?

— Да почти всё у нас будете покупать, — сказал Розенхилл, который уже успел изрядно принять на грудь. ("О боги, каким он будет к концу вечера!" — с ужасом подумал про себя Асеро) — Вы, дикари, даже порох изобрести не сумели, руки у вас кривые.

— Ну, порох мы теперь делаем сами, — сказал Асеро, — да и руки у нас ничем ваших не хуже.

С этим словами он довольно ловко подцепил очередной фрукт вилкой.

— Отличаются тем, что пользоваться ими не умеете, — проворчал Розенхилл, — до испанцев вы ничего не умели, голыми ходили, человечину жрали.

— Конечно, прямо так и встретили их нагишом и с человечиной на вертеле, — ответил Асеро с иронией. — Кажется, даже испанские хроники описывают события несколько иначе, ведь даже грубые разбойничьи души порой поражались искусству наших мастеров. Так что для наших людей не составило большой проблемы обучиться делать часы и прочие сложные механизмы при наличии учителей. Кроме того, мы делаем не только то, что заимствуем, но и сами умеем изобретать. Вскоре вы увидите в нашей стране то, о чём у вас не имеют никакого понятия. Да и собственно торговля нужна нам для обмена техническими новинками, что-то вы заимствуете у нас, что мы у вас.

Дэниэл оценил деловой тон и ответил тоже по-деловому:

— Однако, чтобы понять, что мы можем вас предложить, мы должны понять, чего у вас нет и в чём вы нуждаетесь больше всего — но тут нам надо разбираться на месте, ибо в Европе считается, что у вас вообще ничего нет, даже кораблей, хотя, конечно, мы видели у вас какие-то корабли на пристани. Вы построили их сами или покупали у испанцев?

— Мы научились делать корабли сами ещё при Манко. Тогда же мы поняли, что если сделать их более удобной формы, то, хотя торговля будет чуть менее прибыльной, безопасность экипажей возрастёт на порядок.

— Перед Великой Войной у вас и в самом деле были какие-то кораблики, — сказал Розенхилл, — но только де Толедо, хоть он и жалкий испанишка, сумел их все на дно моря пустить.

— Поймите нас правильно, Ваше Величество, — сказал Дэниэл. — Мы не хотим оскорбить ваш народ, но факты — вещь упрямая. Испанец де Толедо разбил ваши корабли — значит, его корабли были лучше ваших. А мы, англичане, разбили "Непобедимую Армаду" — значит, наши корабли ещё лучше.

— Допустим даже что так, — ответил Асеро, — но какую причину вы этому видите?

Дэниэл ответил:

— Причина одна — уважение к частной собственности. Испанцы её толком не уважают, предпочитая грабёж честной трудовой прибыли, а у вас она и вовсе под запретом. Между тем только она способна развить в человеке ответственность и предприимчивость. И вот наши корабли оказались лучше испанских.

— Ну, что касается наших поражений времён Великой Войны, — сказал Асеро, — то, хотя наши предки и впрямь не были столь опытны и искусны в корабельном деле, как испанцы, но нельзя же сбрасывать со счетов и фактор неожиданности: ведь до того Манко сообщили, что конфликт относительно казни проповедников улажен, да и есть мнение, что свою роль сыграла и прямая измена, хотя железных доказательств тому нет.