Нянюшка тем временем стребовала кулоны, которые подарила дочке и Айями. Та уверила, что носит исправно, что веревочка цела, и безделушка не разбилась, но эсрим Апру волновало другое. Вытащив из кувшинчика миниатюрную пробку, она высыпала в костровище беловатый песок.
— Откуда он взялся? — тянула шею Айями из-за плеча нянюшки. — Я не снимала кулон и никому не отдавала.
— Знаю, — сказала эсрим Апра, сосредоточенно перемешивая песок с горячей после утренней готовки золой.
— Так ведь внутри была земля, — наморщила лоб Айями, вспоминая, о чем говорила нянюшка в караван-сарае Амрастана.
— Она и была. Силою своей с вами поделилась, оттого и выцвела, — пояснила скупо эсрим Апра и, тяжело поднявшись с колен, поковыляла в шатер. — Носи, не снимай. И козявке надень, — вручила спустя некоторое время оба кулона Айями. — В них святая землица, целебная.
Теперь внутри — свежая земля с капища взамен той, что утеряла цвет, поняла Айями, потрясши безделушкой возле уха.
В кулоне Эммалиэ песок оказался темнее цветом, но и его даганская нянюшка заменила землей, взятой со священного места. Эммалиэ недоумевала, стоит ли придавать значение тому, что пересыпается внутри вешицы — песок или глина.
— Не знаю, — пожала плечами Айями. — Почему побелела земля, словно из нее вытянули все соки?
— Возможно, накалилась от солнца и выщелачилась. Носим-то, не переставая.
Вот и логичное объяснение "чуду". Ума Эммалиэ не занимать, она всегда здраво обосновывала непонятности. В степи царила изнемогающая жара, и ночи, чем южнее, тем душнее становились с каждым днем. Мгновенно просохли вещи, напитавшиеся влагой в дождливых предгорьях. Амидарейки убрали стеганые халаты и махси в дальние баулы, натянув легкие шальвары с куртами и повязав платки от солнца.
Покрутила Айями незамысловатое украшение и сжала в пальцах, согревая. Если эсрим Апре спокойнее, когда кулон на шее, невежливо отвечать отказом. Да и не доставляют беспокойства дешевые безделушки, а для Люнечки, наоборот, забава. И все же, странная она, даганская вера.
А нянюшка нацепила взамен порванного браслета пару новых плетенок на запястье Люнечки и строго-настрого наказала: носить, не снимая.
14.2
Айрамир мог быть человеком, когда хотел. Но и заносило его с аналогичной регулярностью. Почему-то избрал он своей мишенью атата В'Иная, физически не мог его одолеть, так на амидарейском старался унизить и похохатывал над недоумевающим сагрибом. Причем старался поддеть, когда никто не слышит. Казалось бы, какие могут быть счеты, атат В'Инай моложе и на фронте не воевал. Но Айрамира чуть ли не наизнанку выворачивало. Как же, зеленец при оружии, разбирается в технике и вдобавок самостоятелен, зарабатывает на жизнь, словом, на все руки мастер в отличие от Айрамира, нахлебника на шее у заклятого врага своего даганна.
— Что такое "однохвостка"? — спросил как-то атат В'Инай, старательно выговорив на амидарейском незнакомое слово. И услышав от Айями перевод на даганском, свел брови. — А что такое "пальма ходячая"?
Подивилась Айями, но перевела выражение на даганский.
— Где вы услышали эти слова?
— Нигде, — ответил атат В'Инай, нахмурившись.
— От моего брата? — осенило её. — Ну, я сейчас выскажу ему всё, что думаю по этому поводу!
— Нет, не от него. Слышал, как в Беншамире разговаривали амидарейцы из поселка.
Ага, как же. Адмидарейцы обычно так и обращаются друг к другу в разговорной речи: "Привет, пальма ходячая" или еще грубее.
— Почему ты его оскорбляешь? — набросилась она на Айрамира. — Атат В'Инай ничего плохого тебе не сделал.
— Что, дитятко поплакалось? "Обижают меня, сиротку, злые амидарейские дядьки", — засюсюкал глумливо "братец".
— Никому он не жаловался. У него не такой характер.
— А ты и характер его успела изучить?
— Представь себе, да. Поневоле изучишь, когда видишь человека перед носом каждый день.
— Нормально я с ним общаюсь, по-дружески. Я же не виноват, что он в амидарейском ни бум-бум.
Но Айями не купилась на лучезарную ухмылку "родственника".
— Айрам, не задирай его. По твоим поступкам будут судить обо всех нас, амидарейцах.
— Пускай сначала докажет, что я его задираю. Я к нему на "вы" и со всем почтением, а у него глаза на мокром месте.
Ничем не прошибешь горе-провокатора. Айями решилась на последний шаг — рассказать мужу о проделках "братца", но, как оказалось, атат В'Инай умел за себя постоять. И отвечал в меру возможностей, не забывая о долге сагриба.
За ужином Айрамир привычно набрал полный рот варева и вдруг застыл истуканом. А потом бросился к ведру с водой, на ходу выплевывая пищу. Уж как он кашлял, надрываясь до рвоты и покраснев до помидорного цвета, казалось, выкашляет сейчас легкие. Выхлестал немерено воды, забыв, что она сырая, некипяченая. Слезы текли ручьем. Амидарейки перепугались не на шутку, думали, помрет у них на глазах молодец-удалец, засуетились с помощью, а Веч, сунув палец в миску, попробовал на вкус и причмокнул:
— Э, перец, горчица, имбирь, чеснок. Вкусно, но неостро.
Айями выпучила глаза: и это называется "неостро"?!
— Дайте ему проглотить пару ложек масла, — посоветовал Веч. — Или нет, пусть выпьет кое-что другое.
Сходив к машине, он принес бутылку темного стекла с запечатанным горлышком. Вынув зубами пробку, набулькал жидкость в кружку и протянул Айрамиру.
— Пей. Залпом. Это сахш*. Теплый, но сойдет.
Кружка ходила ходуном в руках Айрамира, между приступами кашля он судорожно втягивал воздух ртом. Кое-как влил в себя напиток и закашлялся пуще прежнего. Правда, и отпустило его быстро. Кашель пошел на убыль, слезотечение прекратилось. Айрамир рухнул обессиленно на лавку, вытирая пот рукавом. От выпитого "братец" осоловел, и его потянуло в сон. Какое там воевать с обидчиком, в горизонталь бы улечься.
— Как так? — пробормотала растерянно Эммалиэ, зачерпнув ложкой из котелка с кушаньем. — Отдельно же готовим, не смешиваем.
А вот так, — догадалась Айями, разглядев ухмылку атата В'Иная, которую тот старательно гасил. И когда успел подсыпать?
Веч, конечно, сделал выговор сагрибу, мол, за хулиганство уменьшу жалованье и приму превентивные меры, а ну как подорвалось бы здоровье родственника жены, и вообще, нужно беречь ценного свидетеля до суда. Но без пристрастности выговаривал, Айями видела. Выполнил номинальные обязанности работодателя и переключился на злободневные заботы.
Как малые дети, что один, что второй. Как бы не развернулась меж ними война, — подумала Айями с отчаянием. И тогда каверзы, подстраиваемые "братцем" и ататом В'Инаем друг другу, перерастут из злых шуток в кровную месть.
После поучительного ужина Айрамир стал подозрительнее: пробовал пищу на язык и не выпускал плошку из рук, набрав порцию из котелка, в котором варилась похлебка для амидарейцев. И смотрел змеей на обидчика.
День прошел без подколок "брата", второй миновал — голос-то осип, сорванный кашлем. А потом издевки возобновились, Айями поняла, когда атат В'Инай подошел к ней и попросил научить нужным словам, чтобы достойно ответить обидчику.
Растерялась Айями.
— Поймите, атат В'Инай, не дело это — оскорблять друг друга. Необходимо взаимное уважение. Разговорному амидарейскому я итак вас учу, а ругательным словам, уж простите сердечно, не могу. Я и слов-то подходящих не знаю.
Атат В'Инай не обиделся на отказ. Приклеился к Вечу, и они вполголоса о чем-то разговаривали, посмеиваясь и заставляя Айями поглядывать на заговорщиков с подозрением — не задумали ли какую-нибудь пакость. А буквально тем же вечером Айрамир в ответ на высказывание о "бабах" и "рукожопых дикарях" получил отлуп от молодого сагриба:
— Сам такой.
На амидарейском, с невообразимым акцентом, но вполне четкий ответ.
Опешил Айрамир:
— Ты оборзел, что ли?
И услышал:
— На себя посмотри.
"Братец" аж языком подавился. Преимущество в знании амимдарейского оказалось утеряно. А чем уесть атата В'Иная, он не знал.
О результатах перепалки молодой сагриб поведал Вечу, повторив дословно ругательства Айрамира и свои ответы, а муж рассказал о стычке Айями перед сном.
— Зачем ты учишь его ругани? — возмутилась Айями. — Они же не оставят друг друга в покое. Словами можно задеть до глубины души, а там и до вражды рукой подать.
— По-моему, из них двоих ругался твой "брат", а В'Инай, заметь, его не оскорбил. Не думаю, что он понял, о чем говорил недоделок. Ответил наугад и попал в точку. Фразы-то нейтральные.
Действительно, — признала Айями, поразмыслив. Атат В'Инай ответил достойно и не дал повода для свары.
На следующее утро хмурый "братец" подсел к Айями:
— Научи, как ответить даганскому г*внюку на их языке.
— Нет. Категорически. Если и буду учить, то культурной речи без ругательств.
Айрамир поджал губы, поняв, что помощи от нее не дождется. Облегчать ему задачу не собирались ни Айями, ни Веч, а от Эммалиэ оказалось мало толку с ее познаниями в даганском языке, да и не поддержала бы она пакостливый замысел "племянника".
— Больно надо. Я и сам выучу. По учебнику. Есть у тебя какой-нибудь самоучитель или разговорник? — поинтересовался Айрамир свысока. Не к Айями выразил презрение, а к варварскому языку — грубому и отрывистому.
— Увы, нет. Могу писать для тебя слова, перевод и транскрипцию.
— Вот еще. Я не школьник, чтобы зубрить всякую ерунду.
Ситуацию выправил Веч, озвучив предложение:
— Доберемся до города, в котором есть амидарейский поселок, обратимся к клану и попросим учебник, если таковой имеется.
— Значит, в поселках учат даганскому? — спросил Айрамир.
— В обязательном порядке, — кивнула Айями.
— И что, кто-то согласился?
— Конечно. Исключений нет. Знание разговорного даганского поощряется. А чтение на нем и письменность — тем более.
— А что бывает с теми, то отказывается учить язык?
— У них беднее пайки. Им предлагают самую грязную работу, которая не требует особого ума и понимания даганского.
— Ср*ные шантажисты. Пригнули нас к земле и заставляют есть с рук, а мы и рады соглашаться, — скривился "братец".
— Вот будут у тебя дети, тогда и поглядим на твою гордость, — парировала Айями. — Не сомневаюсь, уж ты-то выберешь хику — и для себя, и для своего ребенка.
Промолчал Айрамир, отвернулся, насупившись. И муж не стал продолжать разговор и занялся ревизией машины, укрывшись с ататом В'Инаем за открытым капотом. А Айями нашла, чем занять свободное время в пути и на привалах. Из попутного города Веч привез амбарную книгу с плотными желтоватыми листами. Айями линовала строчки вручную и записывала — слова, фразы, речевые обороты с даганской и амидарейской транскрипциями. Она решила составить свой собственный разговорник, приспособленный для быстрого освоения обоих языков.
Леса и поля остались позади, сменившись степью, засыхающей без дождевой влаги. Бури с ливнями и шквалистым ветром, подобные той, в которую однажды попали путники, считались редким явлением во второй половине лета, пояснил Веч. Он выбирал стоянки, сверяясь с картой — с драгоценной, затертой на сгибах картой сагрибов из бардачка, на которой крестиками, кружочками, цифрами и прочей отличительной разметкой были нанесены важные вехи, способные пригодится в дороге путешественнику — места стоянок, броды, переправы, родники, колодцы в оазисах.
Степь тянулась без конца и края, куда ни глянь — всюду линия горизонта, из-за которого по утрам выглядывало солнце и за которым по вечерам скрывалось. Айями так и не смогла привыкнуть к бесконечности отрытого пространства, хотя и приучала себя искать прекрасное в закатах и восходах, в волнующемся на ветру море трав, в облаках причудливой формы. Но степь не позволяла очаровываться ею. Однажды в приоткрытое окно машины с порывом ветра потянуло гарью, и вскоре по обе стороны дороги потянулась выжженная до черноты земля.
Амидарейки прильнули к окнам.
— Не так давно ударила молния, и начался пожар. Трава выгорела, — пояснил Веч, успевая смотреть по сторонам и следить за дорогой.
— Ужасное зрелище, — признала Айями, оценив масштаб катастрофы, а муж пожал плечами, мол, чему удивляться? Привычное явление.
В другой раз он остановил внедорожник возле холмистого поля. Айями не сразу сообразила, что заросшие травой холмы расположены упорядоченно и явно имеют рукотворный характер.
— Погост. Заброшенный, — пояснил коротко Веч и вышел из машины. Следом за ним выбрались наружу сагрибы и эсрим Апра. Не сговариваясь, даганны опустились на колени у обочины. И атат НОмир, изменив своим принципам, присоединился к компании и с закрытыми глазами слушал ветер и пение птиц. У Айями побежали мурашки по коже от молчаливой торжественности происходящего.
— Что они затеяли? — спросил Айрамир, подойдя с Солеем к машине амидареек.
— Поминают усопших. Здесь место погребения. Так даганны хоронят покойников. Вернее, раньше хоронили. Сейчас погост заброшен, — пояснила Айями.
— Как это — хоронят? — спросил Солей.
— Нуу, выкапывают яму. Укладывают тело и засыпают землею. А сверху — холм.
— Зачем? — изумился Солей.
— Потому что варвары. Дикари, — вставил грубо Айрамир.
— Для памяти. Чтобы не забывать и навещать место упокоения, — ответила Айями, зыркнув недобро на "братца". "А что я? Я ничего особенного не сказал", — развел он руками, заметив укоряющий взгляд Эммалиэ.
Помолившись, поднялись даганны, отряхивая пыль с колен, а эсрим Апра скрутила свой коврик. И рассевшись по машинам, покатили дальше как ни в чем не бывало.
— Тут похоронен кто-то из твоих родственников? — спросила Айями у мужа.
— Нет. Здесь безымянные могилы.
— Тех, кого в войну...? — голос дрогнул, и она не договорила.
— Нет, гораздо раньше. Столетия два назад, не меньше. Когда-то здесь стояло поселение, и, как видишь, от него не осталось ни следов, ни названия, ни отметки на карте. И памяти не осталось — о тех, кто лежит под этими курганами. Нельзя забывать предков. Все мы дети Триединого, и в каждом из нас есть капля его крови.
— Холмы... то есть, курганы... похожи, как отличить один от другого и не запутаться?
— У каждой семьи свое место на погосте, поэтому путаницы не бывает. А как различают, покажу при случае.
— А где хоронят тех, кто отказался от семьи и от клана?
— В стороне от погоста, но недалеко. Мертвые должны лежать рядом.
— А вдруг умрет амидареец? Или решит принять хику. Ну, мало ли, всякое бывает. Его тело тоже положат в землю?
— Не задумывался об этом, — признал Веч.
— Вы запретили возведение храмов Хикаяси...
— Ноги ее не будет на нашей земле, — прервал он. — Да, скорее всего, амидарейцев станут хоронить по нашим обычаям.
Отвернулась Айями, обидевшись на внезапную резкость. Пускай Веч не переносит на дух амидарейскую богиню и недолюбливает амидарейские традиции, мог бы и не демонстрировать ярую нетерпимость к чужой религии. Айями же не смеется над откровенно странными особенностями его веры.
