Джо Аберкромби Полмира

Колючка задохнулась от этих слов, и не она одна. По воинам с обеих сторон пошел гул бормотания, шепот проклятий и сердитые взгляды, но Ломатель Мечей поднял руку, призывая к тишине.

— Смелая идея, Отец Ярви. Несомненно, вы весьма хитроумный человек. Вы говорите за Отца Мира, как и подобает министру. — Горм недовольно пошевелил губами, глубоко вдохнул через нос и выдохнул. — Но боюсь, это невозможно. Мой министр другого мнения.

Ярви удивленно посмотрел на Мать Скаер.

— Она?

— Мой новый министр.

— Приветствую вас, Отец Ярви. — Молодые беловолосые мече— и щитоносец Горма разъехались, чтобы пропустить всадника. Всадницу в плаще на бледной лошади. Она откинула капюшон, и подувший холодный ветер, хлестнул ее светлыми волосами по сухопарому лицу. Ее глаза жарко сияли, она улыбалась. Ее улыбка настолько искривилась от горечи, что на нее было трудно смотреть.

— Думаю, вы знаете Мать Исриун, — пробормотал Горм.

— Дурно воспитанное дитя Одема, — прошипела королева Лаитлин, и по ее голосу было ясно, что это не входило в ее планы.

— Вы ошибаетесь, моя королева. — Исриун криво улыбнулась ей. — Теперь моя единственная семья — это Министерство, в точности как у Отца Ярви. Наш единственный родитель — это Праматерь Вексен, а, брат? После полного провала в Первом из Городов она перестала чувствовать, что Сестре Скаер можно доверять. — Лицо Скаер дернулось от этого титула. — Так что она отправила меня занять ее место.

— И вы это допустили? — пробормотал Ярви.

Горм кисло поводил языком во рту, ему самому это явно не очень нравилось.

— Я должен принимать во внимание свою клятву Верховному Королю.

— Ломатель Мечей столь же мудрый, сколь и сильный, — сказала Исриун. — Он помнит свое должное место в мировом порядке. — От этого Горм стал выглядеть еще кислее, но хранил задумчивую тишину. — Вы в Гетланде кое-что забыли. Праматерь Вексен требует покарать вас за вашу заносчивость, за ваше высокомерие, за вашу нелояльность. Прямо сейчас Верховный Король поднимает огромную армию бесчисленных тысяч нижеземцев и инглингов. Он призывает их чемпиона, Светлого Иллинга, командовать ими! Величайшая армия из тех, что когда-либо видело Расшатанное море! Готовая маршировать по Тровенланду ради славы Единого Бога!

Ярви фыркнул.

— И вы встанете с ними, Гром-гил-Горм? Преклоните колени перед Верховным Королем? Падете ниц перед его Единым Богом?

Длинные волосы трепетали от ветра на покрытом шрамами лице Горма, его хмурый вид был словно вырезан из камня.

— Я встану там, куда меня поставят мои клятвы, Отец Ярви.

— И все же, — сказала Исриун, жадно потирая тонкие ручки, — Министерство всегда говорит о мире. Единый Бог всегда предлагает прощение, как бы мало оно не было заслужено. Избежать кровопролития — это благородное желание. Мы поддерживаем наше предложение поединка королей, чтобы разрешить этот вопрос. — Ее губы скривились. — Но боюсь, король Утил слишком стар, и слаб, и подавлен болезнью, чтобы сражаться. Несомненно, это наказание Единого Бога за его неверность.

Лаитлин глянула на Ярви, и министр едва заметно кивнул.

— Утил послал меня вместо себя, — сказала она, и Колючка почувствовала, как ее сердце, уже громко стучавшее, начало биться за ребрами. — Вызов королю — это так же и вызов его королеве.

Мать Исриун пренебрежительно расхохоталась.

— Вы будете сражаться с Ломателем Мечей, позолоченная королева?

Губы Лаитлин скривились.

— Королева не сражается, дитя. Мой Избранный Щит постоит за меня.

И Колючка почувствовала, как на нее нашло ужасное спокойствие, и под своим капюшоном она начала улыбаться.

— Это жульничество, — бросила Исриун, и ее улыбка исчезла.

— Это закон, — сказал Ярви. — Министр короля должен понимать это. Вы бросили нам вызов. Мы его приняли.

Горм махнул огромной рукой, словно отгонял надоедливую муху.

— Жульничество или закон, все равно. Я буду сражаться с кем угодно. — Казалось, он почти скучает. — Покажите мне вашего чемпиона, Лаитлин, и завтра на рассвете мы встретимся на этой земле, я убью его, сломаю его меч и добавлю навершие к своей цепи. — Он повернул глаза на воинов Гетланда. — Но ваш Избранный Щит должен знать, что Мать Война дохнула на меня в колыбели, и было предсказано, что ни один мужчина не сможет меня убить.

Лаитлин холодно улыбнулась, и все встало на свои места так гладко, словно детали замка́, и предназначение богов для Колючки Бату неожиданно раскрылось.

— Мой Избранный Щит не мужчина.

Итак, пришло время показать меч. Колючка стащила плащ и отбросила его прочь. В тишине воины Гетланда разделились, и она провела свою лошадь между ними, сосредоточив взгляд на короле Ванстерланда.

Увидев, как она приближается, он сморщил от сомнения свое огромное чело.

— Гром-гил-Горм, — тихо сказала она, проехав между Лаитлин и Ярви. — Ломатель Мечей. — Лошадь Матери Исриун отпрянула с ее пути. — Создатель Сирот. — Колючка осадила лошадь перед ним, его хмурое лицо освещалось красным от ослепительного света ее эльфийского браслета, и она наклонилась в седле, чтобы прошептать.

— Твоя смерть идет.

Храбрый вид

Еще некоторое время они не шевелились. Ее волосы щекотали его лицо, ее ребра прижимались к его ребрам с каждым жарким вздохом. Она целовала его в раскрытые губы, касалась носом его лица, а он все так же спокойно лежал. Она соскользнула с него, растянулась рядом с довольным ворчанием, а он спокойно лежал. Она ерзала возле него, положила голову ему на плечо, ее дыхание замедлялось, затихало, а он спокойно лежал.

Конечно, он должен был держать ее, как скупердяй свое золото, получая все от каждого мига, что у них был.

Но вместо этого Бренд был сердит, угрюм и напуган. Вместо этого прикосновения к ее липкой коже, казалось, заманивают его в ловушку. Ее жар душил его, и он высвободился от нее и встал, попал в темноте головой по парусине и откинул ее рукой, чертыхаясь и заставляя ткань хлопать и качаться.

— Ты определенно преподал моей палатке урок, — раздался голос Колючки.

Он ее почти не видел. Быть может только маленький полумесяц света на ее плече, когда она поднялась на локте. Слабый отблеск в уголках ее глаз. Проблеск золота в волосах.

— Значит, ты будешь с ним сражаться? — сказал он.

— Надо полагать.

— С Гром-гил-Гормом.

— Если только он не испугается и не решит не показываться.

— Ломатель Мечей. Создатель Сирот. — Имена падали в темноту. Имена, которых боялись великие воины. Имена, которыми матери пугали своих детей. — Сколько поединков он провел?

— Говорят, два десятка.

— А сколько ты?

— Ты знаешь сколько, Бренд.

— Ни одного.

— Что-то около того.

— Скольких он убил?

— Ямы полны ими. — Теперь ее голос становился сердитым, от ее эльфийского браслета из-под одеяла полилось огненно-красное свечение. — Наверное, больше, чем любой человек по всему Расшатанному морю.

— Сколько наверший на той его цепи? Сотня? Две?

— И среди них навершие моего отца.

— Собираешься пойти по его стопам?

Свечение разгорелось сильнее, показывая ему черты ее сердитого лица.

— Раз уж ты спросил, я надеюсь убить этого ублюдка и оставить его труп воронам.

Между ними опустилась тишина, кто-то прошел снаружи с факелом, оранжевый свет промелькнул по одной стороне Колючкиного лица, осветив шрам в форме звезды на ее щеке. Бренд встал на колено, на одном уровне с ней.

— Мы могли бы просто уйти.

— Нет, не могли бы.

— Отец Ярви впутал тебя в это. Уловка, игра, как с тем отравителем в Йельтофте. Все это его план...

— А что если и так? Я не ребенок, Бренд, мои глаза были открыты. Я поклялась ему, а еще королеве, и я знала, что значили эти клятвы. Я знала, что возможно мне придется сражаться за нее. Я знала, что мне, возможно, придется за нее умереть.

— Если возьмем двух лошадей, то сможем быть в десяти милях отсюда к рассвету.

Она сердито пнула одеяло и откинулась, закрыв лицо руками.

— Мы не бежим, Бренд. Никто из нас. Я сказала Горму, что его смерть идет. Все будут несколько разочарованы, если я даже не приду, а?

— Мы могли бы отправиться на юг, в Тровенланд, наняться на корабль и спуститься по Священной. В Первый из Городов. Виалина дала бы нам местечко. Ради богов, Колючка, это же Ломатель Мечей...

— Бренд, стой! — прорычала она, так внезапно, что он отпрянул. — Ты думаешь, я всего этого не знаю? Думаешь, в моей голове уже не стоит гул от этого, словно она — чертово осиное гнездо? Думаешь, я не знаю, что каждый в нашем лагере думает о том же и приходит к тем же выводам? — Она еще наклонилась вперед, ее глаза блестели. — Я скажу тебе, что ты мог бы сделать для меня, Бренд. Ты мог бы быть единственным человеком на пятьдесят миль вокруг, который думает, что я могу победить. Или по крайней мере притвориться, что думает. Это не твой выбор, а мой, и я его сделала. Твой выбор — это быть моим напарником, или уходить.

На миг он стоял там на коленях, голый, моргающий, словно его ударили по лицу. Потом сделал долгий неровный вздох, и выдохнул.

— Я всегда буду твоим напарником. Всегда.

— Я знаю, что будешь. Но это я здесь должна быть в ужасе.

— Прости. — Он потянулся, тронул ее лицо в темноте, и она прижала щеку к его руке. — Просто... нам понадобилось много времени, чтобы оказаться здесь. Я не хочу терять тебя.

— А я не хочу быть потерянной. Но ты же знаешь, я была рождена для этого.

— Если кто и может его победить, так это ты. — Хотел бы он в это верить.

— Я знаю. Но у меня, возможно, времени осталось мало. — Она взяла его за запястье и затащила в постель. — И я не хочу потратить его на разговоры.

Бренд сидел с Колючкиным мечом на коленях и полировал его.

Он уже дюжину раз полировал его простую рукоять до яркого блеска. Звезды уже погасли, небо просветлело, и Мать Солнце показалась за Зубом Амона. Сталь не может быть еще чище, а острие — еще острее. Но он все равно тер, бормоча молитвы Матери Войне. Одну и ту же молитву, снова и снова.

— ... пусть она живет, пусть она живет, пусть она живет...

Как же хочется того, что получить не в силах. Получив желаемое, неожиданно впадаешь в сомнения. От страха потерять понимаешь, что нуждаешься в этом сильнее, чем когда-либо.

Отец Ярви бормотал какие-то свои молитвы, склоняясь над котелком на огне, время от времени бросая несколько сушеных листьев из того или иного мешочка в варево, которое пахло, как немытые ноги.

— Наверное, ты мог бы перестать полировать, — сказал он.

— Я не могу стоять с ней на площадке. — Бренд перевернул меч и яростно принялся обрабатывать его с другой стороны. — Все что я могу делать, это полировать и молиться. Планирую делать и то и другое изо всех своих сил.

Бренд знал, что Колючка не выкажет страха. Но она даже слегка улыбалась, когда, усевшись, положила руки на колени и спокойно свесила кисти. Эльфийский браслет на ее запястье ярко светился. На ее левой руке была стальная защита, но кроме этого на ней не было никаких доспехов. Лишь кожа, прошитая местами стальными кольцами, туго стянутая тесемками и ремнями, так что ничего не болталось и не за что было ухватить. Рядом с ней стояла королева Лаитлин и плотно привязывала ее заплетенные волосы к голове; ее пальцы двигались уверенно и спокойно, словно она делала это для свадебного праздника, а не для поединка. У обеих был храбрый вид, это уж точно. Самые храбрые в лагере, поскольку им двоим было больше всех что терять.

Так что когда Колючка глянула на него, Бренд изо всех сил постарался кивнуть в ответ с самым храбрым видом. Это он мог сделать. Это, а еще полировать и молиться.

— Она готова? — прошептал Отец Ярви.

— Это Колючка. Она всегда готова. Что бы эти идиоты не думали.

Воины собирались с первых проблесков рассвета, и теперь тут была шепчущаяся и наблюдающая толпа. Они прижимались к палаткам, заглядывали друг другу через плечи. Мастер Хуннан стоял в переднем ряду, и он не мог нахмуриться сильнее, не порвав глубоко морщинистую кожу на своем челе. Бренд видел беспокойство и отвращение на их лицах. Какая-то девчонка будет сражаться за честь Гетланда, пока верные воины стоят без дела. Девчонка, которая провалила испытание и была наречена убийцей. Девчонка, на которой не было кольчуги и у которой не было щита.

Впрочем, Колючка, вставая, ничем не выказывала, что ей не наплевать на их мнение. Она выглядела длинной и стройной, как паук, похоже на то, как выглядела Скифр, но выше, шире и сильнее. Она широко развела руки и пошевелила пальцами, сжала зубы, и ее прищуренные глаза сосредоточились на долине.

Королева Лаитлин положила руку ей на плечо.

— Да пребудет с тобой Мать Война, мой Избранный Щит.

— Она всегда со мной, моя королева, — сказала Колючка.

— Уже почти пора. — Отец Ярви налил немного своего варева в чашу и протянул ее здоровой рукой. — Выпей.

Колючка понюхала и отпрянула.

— Пахнет омерзительно!

— Как и все лучшие зелья. Это обострит твои чувства, ускорит твои руки и притупит любую боль.

— Это мошенничество?

— Мать Исриун использует любую уловку, которую сможет придумать. — И Ярви снова протянул чашу, от которой шел пар. — Чемпион должен победить, остальное — прах.

Колючка зажала нос, проглотила, и сплюнула от отвращения.

Ральф шагнул к ней, держа щит, как поднос с двумя свежезаточенными кинжалами на нем. — Уверена, что не хочешь кольчугу?

Колючка покачала головой.

— Скорость будет моим лучшим доспехом и лучшим оружием. Скорость, внезапность и агрессивность. Впрочем, ножи тоже могут пригодиться. — Она взяла клинки и засунула их в ножны на груди и на боку.

— Еще один на удачу. — Бренд протянул кинжал, который для него сделала Рин, тот, который он пронес туда и обратно по Священной и Запретной. Тот, который спас его жизнь в степи.

— Я сохраню его. — Колючка засунула его за пояс на пояснице.

— Я бы предпочел, чтобы он сохранил тебя, — прошептал Бренд.

— Много клинков, — сказал Отец Ярви.

— Меня как-то раз застали без единого, и мне тот опыт не понравился, — сказала Колючка. — По крайней мере, я не умру от недостатка того, чем можно ударить в ответ.

— Ты не умрешь. — Бренд убедился, что в его голосе нет ни тени сомнения, даже если его сердце разрывалось от них. — Ты убьешь ублюдка.

— Ага. — Она наклонилась ближе. — Чувствую себя так, словно кишки вывалятся через задницу.

— Ни за что бы не подумал.

— Страх делает тебя осторожным, — пробормотала она, сжимая и разжимая руки. — Страх сохраняет тебе жизнь.

— Несомненно.

— Хотела бы я, чтобы Скифр была здесь.

— Тебе уже нечему у нее научиться.

— Немного той эльфийской магии бы не помешало. Просто на всякий случай.

— Чтобы она украла всю твою славу? Нет. — Бренд показал ей обе стороны меча, и морозный блеск острия, которое он полировал с первого проблеска рассвета. — Не медли.

— Никогда, — сказала она, просовывая клинок в застежку на боку и протягивая руку за топором. — А почему промедлил ты? В тот день на берегу?