Седьмой Принцип

Так все и было.

Собака, точно мумия, была спеленута полосками светлой холстины, сквозь которую во многих местах проступили и уже засохли пятна крови. Да, конечно же! Была схватка, в пещере с ужасами. Им обоим крепко досталось, но собаке, конечно, больше. Ощупав себя руками, Фрюж убедился, что его раны на боку так же заботливо перевязаны. И он чувствует себя вполне сносно. В отличие от собаки. Хотя, кто знает, кому еще лучше? Бедный, бедный пес!

Он протянул руку и коснулся повязки на мертвом теле, как бы прося у собаки прощения за то, что не уберег. А собственно, да, просил, молча, не пытаясь облечь в слова то, что все равно не мог высказать. Испытывая некоторое смятение под мертвым взглядом, и жалость, и вину свою, ощущая пустоту и усилившийся холод пространства, он потянулся еще дальше и прикрыл собаке глаза.

Преодолевая большое неудобство и напряжение в правом боку, — казалось, что туда, где разодрано, вклеили кусок деревяшки, — Фрюж поднялся на ноги и машинально поправил сумку, передвинув ее за спину. Сделав движение, он вдогон осознал его, и тогда уже сообразил, что Базовый принцип все еще у него. Он снова поддернул сумку и, ощутив ее реальный вес, почувствовал некоторое облегчение.

Наконец-то картина мира стала складываться во что-то более-менее законченное. Так бывает иногда после крепкой пьянки, — он помнил из молодости, — поутру вспоминаешь, часто со стыдом и дрожью, предшествовавшие пробуждению события и надеешься, что ничего больше не вспомнишь. Ну, сейчас-то стыдится, вроде, нечего, хотя, было все же несколько моментов, которые он до конца прояснить не мог. Например, как, каким образом он здесь оказался? С собакой? Мог, конечно, Лунный конь занести как-то, доставить. Но вот — как? И мог ли? Кто, в конце концов, позаботился о нем и о собаке? Ответов не было. Ладно, махнул он рукой и прекратил ломать голову: может, после что-то прояснится? Пока же следовало позаботиться о собаке.

Сориентировавшись и определив направление, он напрямик через лес пошел к подворью Толяновой дачи, откуда тянуло гарью. Прямо на запах, можно сказать, и шел. Где-то неподалеку, помнится, открывался на поверхность лаз подземного хода. Теперь-то точное место уже не найти, тем не менее, он с беспокойством заглядывал под ближайшие кусты — а вдруг? Зачем ему это? — поймал себя на мысли. Похоже, внутренне он все еще сомневался в том, где и когда находится, время и место казались невероятными и даже невозможными, — вот он и искал достоверные метки и знаки. Коня, кстати, тоже нигде не было видно, хотя мог бы объявиться, и он этому даже не удивился бы.

Удивительно было как раз другое. То, что осознавая себя, свое нахождение здесь, на Земле, он оставался Фрюжем, а не стал снова Веней Лисицыным. Вообще же, как-то эти две судьбы и две личности в нем слились, спаялись в одну, жизненный опыт, память обоих совместились, дополнив друг друга. Хотя Фрюж все же, как более сильный и цельный, преобладал. Он осознавал себя и тем, и другим, и не испытывал при этом особого дискомфорта, тем более, что при слиянии, похоже, компенсировались некоторые обоюдные недостатки. А достоинства? А были ли они? Ну, о достоинствах судить еще преждевременно, да и не ему. Но он мог сказать уже теперь, что точно стал старше. Повзрослел он, причем на целую жизнь. Ну, собственно, и ладно. Не возражать же. Да и как это — возражать? Кому? Возражать без адреса — прямая дорога в сумасшествие, а ему не до этой блажи, по крайней мере, пока. У него еще оставался неисполненным долг, а значит, была цель.

Как и предполагал, он вышел прямиком к даче, к тому, что от нее осталось. Ворота, распахнутые настежь, приглашали, просили войти. Но желающих, похоже, больше не осталось, все, кто хотел, побывали здесь раньше.

Пожарище даже не тлело, не дымилось, только запах гари стоял невыносимо густой и сильный, такой, что приходилось делать немаленькое усилие, чтобы глотать этот воздух. Фрюж дышал, точно курил крепкую сигару — не в затяжку, едва окуная в дым верхушки легких. Судя по всему, с момента пожара прошла неделя, а то и несколько. Значит, уже лето, уже в разгаре. А ему-то казалось, что веселье было только вчера. Оказывается — нет. Оказывается, время нелинейно, а навалено тут и там разнородными пластами и кучами. Можно сказать, это его свойство вариативности испытано им на себе.

Двор был пуст, хотя Фрюж не удивился бы, снова встретив здесь давешних бомжей. Псевдо-бомжей, на самом деле, как оказалось. Яма и Ями — так? Эх, все в этой жизни не просто так, все не случайно. Просто мы не видим и не понимаем глубинных причин и связей, реагируем лишь на следствия, как придется, реагируем, инстинктивно и рефлекторно. А потом удивляемся, даже злимся, что не так жизнь складывается, как хотелось.

Уцелевшая утварь, на которую никто до сих пор не позарился, валялась повсюду, но он не стал задерживаться и разглядывать ее, прошел прямиком к колодцу. Там, в кустах, он, помнится, заметил в прошлый раз... Точно! Под кустом сирени, едва заметная за разросшимся чистотелом, отдыхала лопата. Фрюж ухватил орудие труда за посеревший совсем черенок и вытащил его на свет божий. Прикинул лопату на вес, осмотрел придирчиво — нормально! Сойдет. Покрылась ржавчиной и рукоятка размокла от росы, но вполне еще послужит.

Держа лопату за конец черенка, и переставляя ее по мере движения с места на место широкими полукружьями, точно землемер, он вернулся в лес, к собаке. Осмотревшись, он остановил выбор на глянувшемся ему месте под боярышником, и сразу принялся копать. Песчаная почва поддавалась легко, работа быстро спорилась. Сумка, конечно, мешала, постоянно сползала вперед, на руки, но Фрюж стоически переносил неудобство. Ни за что не желая отпускать от себя Базовый принцип дальше, чем тот находился теперь, он терпеливо, раз за разом закидывал сумку за спину. Да мало ли что! Откуда ему знать, какие козни и кто еще против него замышляет? Чтобы не иметь новых проблем в будущем, лучше теперь потерпеть немного. Тем более что действительно немного. Тем более что все терпимо.

Выкопав, по его прикидкам, достаточной глубины могилу, он откинул лопату в сторону, выбрался из ямы и вернулся к собаке. Тело ее уже стало костенеть, задние лапы вытянулись и торчали, как у замороженной бараньей туши ноги, на что смотреть было неприятно. Только деваться ведь некуда, приходилось, и смотреть, и замечать. Или вот еще, подумалось, как правильно: яма или могила? Тоже, ему не нравились оба слова. Яма явно пренебрежительно, могила слишком грубо и прямолинейно. Как тогда? Не окоп же... Не определившись, он перенес собаку к месту упокоения, и положил ее на бруствер. 'Ну, все, — завел он с собакой последний разговор, готовясь к прощанию с ней, — могилка твоя готова...' Могилка! Само собой нашлось подходящее слово, и печальное, и светлое. Спрыгнув вниз, он следом опустил туда и собаку. Прикрыл ей голову курткой, чтобы не сыпать грунт куда попало. Неожиданно наткнулся на очки, те самые, что сунула ему в карман зачем-то Нина Филипповна. Усмехнулся, подумав, что, видимо, они должны были защитить его от лучей Звезды Смерти, но вот, не пригодились, обошлось как-то. Посомневавшись всего мгновение, он забрал очки, а прочее, что было в карманах, не взял, оставил не глядя, — теперь ему все без надобности.

Хорошее место, чисто и светло. И грунт хороший. Влажный песок ссыпался в могилку сам по себе. Не прошло и нескольких минут, как все было кончено. Песок улегся плотно, поэтому на поверхности не осталось даже приличного холмика, так, легкая выпуклость. Фрюж подумал, что это до первого дождя, а потом и вовсе не найти будет. Еще он набрал несколько пригоршней сухих иголок, и насыпал их сверху, показалось, так лучше будет. 'Ну, прощай, Полуночный пес, — облек он сумбур мыслей в последовательность слов. — Не поминай лихом и прости за все. Скоро, думаю, встретимся, так что займи мне там местечко...'

Прихватив лопату, он вернулся на подворье. Инструмент сунул туда же, где взял, в кусты, а после тщательно и с неожиданным наслаждением умылся у колодца. Вода оказалась такой холодной, что кожа от нее сжималась и начинала скрипеть, а после долго горела от внутреннего неистовства крови. Это было радостное чувство, жизнеутверждающее, когда горячится и полнится силой молодое тело. Поэтому-то, выходя с дачи, умытый и освеженный, он ощущал, что не то чтобы оптимизма прибавилось, — градус настроения значительно повысился.

На самом деле, он ведь не рисовался, когда, прощаясь с собакой, говорил, что, мол, скоро встретимся. Нет. Он как раз понимал, что никаких иных путей и направлений у него нет, не осталось, что только одно возможно — туда, имея в виду место, в которое он должен вернуть Базовый принцип. При этом, как он туда доберется — об этом даже не думал и не волновался, полагая, что сами и встретят, и проводят. И проводят, и встретят, видимо, в такой последовательности.

Он пошел той же самой дорогой, которой неделю, или сколько там, назад проезжал на машине. Утро едва только разгоралось, поэтому вокруг было тихо и пустынно, ни дачников, ни даже собак не наблюдалось. Одни лишь мелкие птицы, воробьи, в основном, да синицы, удивляясь новому дню, вскрикивали в хвое над головой. Некоторые при его приближении, не от страха, а от не дающего покоя бурлящего энтузиазма, срывались с сосен и перелетали через дорогу в сады, чтобы, отметившись там короткой трелью, сразу вернуться обратно. Воздух, еще прохладный, пился легко, как изысканный нектар, как концентрат счастья. Полуприкрыв глаза, Фрюж наполнял им грудь с осознанным удовольствием. Уж теперь-то он с полным основанием мог утверждать, что нигде больше нет такой волшебной эфирной смеси, нигде так упоительно не дышится, как на Земле.

Оглядываясь назад, на происшествия и приключения последних дней, он искренне удивлялся тому, что до сих пор умудрялся оставаться в живых. Скажи еще спасибо, что живой, так? Вот, вот! Кому только сказать спасибо? Его били, кому не лень, швыряли, сбрасывали, бог знает, откуда, с высоты какой, топили, жгли, закапывали... И вот поди спроси теперь, ради чего все? Зачем? Кто-нибудь ответит? А никто. Чего, казалось бы, проще — начни с разговора, скажи сразу, что тебе нужно. Но нет, ничего подобного. Не хотели, видать, или не могли.

Да и то, с кем им разговаривать-то? Кто он для них? Пустое место. Принципы всегда идут на принцип, иначе они не могут. Пришлось и самому проявить характер, найти его у себя, наконец. И доказать, прежде всего, самому себе, что он есть, существует реально, а не пустое место, которое легко занять, поставив ведро или ящик. Или комод вон. Кстати, как там Юлька? Принципы, понимаешь. У них свои, а у него, между прочим, — свои. Да, да, у него они есть, определились, наконец, что откровенно радует. Печалит другое. Чтобы обрести эти самые принципы, пришлось пройти через разные круги-испытания. По-любому он должен был пройти, иначе никак. Ну, а это такое себе удовольствие... На любителя.

Теперь он чувствовал себя совершенно взрослым, уверенным в себе человеком. Детскость, ребячливость — они ведь именно от неуверенности. Но это прошло. Как и страх. Что могло напугать его теперь, после пещеры ужасов?

Поселок вскоре кончился, дорога продолжилась через лес. Сосновый бор стоял на своем месте, высокий, строгий, светлый. Вновь пришло на ум вспоминавшееся ранее слово: готика. Приобщившись чистоте и торжественности, Фрюж внутренне притих, мысли его умерили свой беспорядочный бег, преклонили колени. В этом земном соборе снова присутствовал Дух, это ощущалось.

А потом произошло и вовсе необъяснимое. Непостижимое...

Солнце приподнялось над оставленным за спиной поселком и, будто достигнув известного уровня, края, предела, перелилось через него, брызнуло светом. Тотчас вспыхнули вокруг праздничными свечами красные стволы сосен. Зазвучал орган. Быть может, всего лишь ветер поднялся, но вот так, слышалось — орган. Поток света, этот неистовый солнечный ветер, устремился на Фрюжа и принялся плясать вокруг него, разжигая, точно кузнечный горн, срывая, выдувая и унося прочь лишние, отягощающие душу частицы. Фрюж поднял перед собой руки — они светились! 'Ну, не чудо ли?' — спрашивал он себя, точно зная ответ на вопрос.

В таком молитвенном почти состоянии, опять же, не встретив никого по пути, Фрюж пересек бор и вышел к шоссе. Не задумываясь, машинально повернул направо и вдоль обочины пошел в сторону города. Он не сделал еще и десятка шагов, как рядом, проскочив на пяток метров дальше, затормозил и остановился темно-синий фургон, разукрашенный по бортам какими-то бронзовыми лентами. Водитель изнутри, далеко потянувшись через наполненную музыкой кабину, открыл дверцу с его стороны и жестом пригласил садиться. Не выявив удивления, не заставляя себя уговаривать, Фрюж быстро забрался на высокое сиденье в серо-зеленом чехле из обивочной ткани. Мотор взревел, машина рванула с места.

— Спасибо, что подобрали, — поблагодарил Фрюж водителя.

Соглашаясь на такую оплату проезда — за спасибо, — водитель наклонил голову.

— Почему не подвезти хорошего человека, — сказал он. Голос у него оказался совершенно глухим, севшим, будто он накануне вечером съел десять порций мороженного.

— Пива холодного с хлопцами перепили, в воскресенье, — объяснил он проблему со связками и, как ему казалось, засмеялся: — Э-э-э-э...

— А сегодня, какой день? — поинтересовался Фрюж.

— У-у-у-у, — протянул водитель и внимательней, пристально посмотрел на Фрюжа. — Ты вчера что, тоже, того? Усугубил? Только не пива, а чего покрепче?

Фрюж уклончиво, хоть и не отрицательно, мотнул головой. Шофер понимающе улыбнулся.

— Понедельник сегодня, — сообщил он, — двадцать первое. Макушка лета.

— Выходит, июнь? — уточнил Фрюж.

— Выходит так, — подтвердил вывод водитель. И, через паузу: — А что, сомнения есть? Может, еще что подсказать?

— Да нет, какие сомнения... Год я приблизительно знаю.

— Ну, ты даешь, парень! — просипел водила. — Шутник!

То ли что-то не понравилось водителю, то ли на дороге что изменилось, но он вдруг посерьезнел лицом. Слегка привстав, откинулся назад, устраиваясь в седле удобней, после пригнулся к рулю, который цепко держал руками. Крепкие у него были руки, мельком отметил Фрюж, сильные.

Обратив внимание на руки водителя, Фрюж внимательней же взглянул и на него самого. Жесткие волосы, солома с сединой, странное такое сочетание, коротко стрижены, только прямая челка щеткой на глаза. Глаза светлые, точней не сказать, слегка раскосые, прищурясь, встречали набегающую дорогу. Но лицо не азиатское, как у Нарады, совсем другого типа. Вытянутое у него лицо, длинноносое, точно стекающее книзу, где заканчивалось упрямым, нависавшим карнизом над грудью подбородком. Подбородок абрисом повторял нос, только в увеличенном масштабе. Про такие носы и такие подбородки говорят: точно топором рубленные. Может, и рубленные, насчет этого Фрюж ничего не знал.

— Мы не знакомы? — спросил, почувствовав повышенное к себе внимание, водитель.

— Вряд ли, — успокоил его Фрюж. — Хотя, может, где-нибудь и пересекались, город-то небольшой...