Любимый город

— Пошла! Быстро! Слышишь ты, дура? — толкают в спину, — Не сюда, в дверь! Дверь видишь? Пошла!

Что это мешает идти? Посмотреть вниз. Женщина. Сидит на полу. Смотрит на неё. Отводит глаза.

— Мама!

Знакомый голос. Откуда?

— Молчать! Сидеть! Сидеть, я сказал!

Бася Ницеевская замотала головой, чтобы разогнать туман перед глазами и в голове. Получилось. Ева её звала. Где её Ева?

— Ева!

— Молчать ты, сучка лядская!

Кто-то больно толкнул её в спину. Дыхание перехватило. Барбара упала на четвереньки, ловя ртом воздух.

— И не вставать, ясно! Кому говорю! Кто встанет, получит пулю! Вот так-то, это вам не скользячку трескать, со мной шуток нет!

— Nie leż na mnie, babo. Nie mogę oddychać.258

— Przepraszam Pana,259 — извинилась Бася и на четвереньках поползла дальше, туда, где ей осторожно махала рукой Ева.

Несколько раз на кого-то наступив коленом, несколько раз попросив у кого-то прощения и несколько раз выслушав тупые шутки охранников о тяжёлой заднице тупых ляшек, она наконец-то добралась до своей дочери.

— Мама! Ты жива! Ты просто не воображаешь себе, как я рада! — быстро-быстро зашептала дочка, — когда ОНИ тебя забрали, я думала, что сама умру, так было страшно.

Она сидела на полу в том же самом месте, где они расстались — около первого ряда скамей, так что можно было опереться о него спиной.

— Надо было устроиться дальше, ряду во втором-третьем, — невпопад ответила Барбара, вертя головой, — тогда с обеих сторон была бы хоть какая защита от осколков...

Барбара всё ещё никак не могла прийти в себя после того, как... после того, как она... после всего ЭТОГО. Все вокруг смотрели на неё и только на неё. И шептались только о ней, о том, как она... как её... А когда она решалась поднять глаза на них, они отводили взгляд...

— Прости, мама, — смутилась Ева, — я боялась отсюда уйти. Я боялась, — она изо всех сил прижалась к матери, — что тогда ты меня никогда не найдёшь. Я тебя очень люблю, мама! Я очень боялась за тебя, — она заревела.

Басе очень хотелось разрыдаться, так же, как её маленькая дочь. Больше всего хотелось выплакать всю боль, всю грязь, весь стыд и всю тяжесть на душе. Но ничего не получалось — глаза были сухими. И светлых мыслей в голову тоже не приходило: единственной вещью, о которой могла думать Барбара Ницеевская, был тёплый душ. Она мечтала о тёплых тугих струях воды, смывающих с неё всю эту грязь, всю эту холерную мерзость. Смыть! Смыть всё ЭТО, пусть ОНО стечёт по трубам вместе с мыльной пеной. А потом намылиться ещё раз — мягким мылом с цветочным ароматом...

С ароматом? О, Боже, она же насквозь пропахла ЭТИМИ... да, запахами ЭТИХ! А Ева сейчас здесь — и она всё ЭТО чувствует! Нет-нет-нет, так нельзя! Так просто невозможно! Из глаз брызнули слёзы.

Две сидящие на полу женщины, обнявшись, рыдали навзрыд.

258 Не лежи на мне, баба. Не могу дышать. (польск.)

259 Прошу прощения. (польск.)

— Мама, я успела позвонить папе, — шёпотом призналась Ева.

— Когда это было? — к Басе вернулась способность воспринимать окружающую действительность, — Что ты ему сказала? Тебя никто не видел из ТЕХ?

— Рассказала ему всё, что у нас тут есть: сколько ЭТИХ, сколько заложников, — продолжала шептать на ухо её дочка, — Ой, мама, — вдруг спохватилась она, — я же ему рассказала про тебя. Ну, что тебя ОНИ с собой забрали. Папа ведь наверняка думает, что ты... то есть, что тебя убили. Вот.

Ну вот, ещё ко всему и стала покойницей при жизни. Хотя, если оглянуться вокруг, это не так уж далеко от правды, совсем недалеко... Ой, мамочка...

— Наверно, надо ему позвонить, успокоить. Я сейчас.

Ева отодвинулась от Барбары и начала делать какие-то странные движения, вероятно, пробуя по возможности незаметно вытянуть телефон. Возможности у неё не было.

— Успокойся, Ева! — оказывается и у шёпота бывает строгая интонация, — Никуда ты звонить не будешь. Что мы с тобой живы, папа увидит ПОТОМ, а пока незачем его отвлекать от дела.

От какого ещё дела? Ну как какого? Полковник Свидригайлов будет освобождать свою Басю из грязных лап Радзивилла или нет? Нет, у Баси был пан Володыёвский... Неважно, кто у кого был, главное, может полковник беспеки что-то сделать или нет? Господи Иисусе! А если действительно не может? Всё войско Речи Посполитой не смогло спасти заложников из школы в Мышкине! Только не так! Что будет, то будет, а в панику впадать нельзя. Холерная дура — забыла, что сама вчера говорила дочке?

— Мама, — теперь дочкин шёпот был ещё тише, чем обычно, — там, — она как-то странно повела глазами куда-то вниз.

— Что? Ева, говори яснее.

— Мама, — повторила дочка, акцентируя каждое слово, — посмотри вниз.

Барбара, ничего не понимая, посмотрела на пол, но ничего особенного не заметила.

— Не здесь, мама, — смущённо, но настойчиво сказала Евочка, — на ноге.

Барбара с нехорошим предчувствием потянулась к ноге. Дочка удержала её руку.

— Осторожно, мама, — Ева даже вздохнула от такой непонятливости старшего поколения, — сначала посмотри, а то испачкаешься.

Бася перевела взгляд на ногу и... Первая реакция на увиденное была — вскочить и убежать от ЭТОГО подальше. Вторая — сбросить ЭТО куда-нибудь подальше на пол. Третья — Ева видела ЭТО и понимает, откуда ОНО взялось. Какой стыд! Кто-то из ЭТИХ... уродов... не успел... на полпути... Какая мерзость! И воды нет ни капли!

— Ева! У тебя остались бумажные салфетки? — что бы не случилось, перед дочкой нельзя выглядеть размазнёй.

Оказалось, дочь успела спрятать пачку салфеток до того, как у неё отобрали сумочку. Стараясь не касаться мутных капель, Бася вытерла голень. Потом потребовала, чтобы Ева её заслонила, чтобы вытереть всё остальное. Для этой операции прикрытия дочка растолкала свою соседку справа. Та оказалась той самой немкой из Кольберга, из-за которой и начались все неприятности, и, к Басиному удивлению, беспрекословно выполнила все Евины распоряжения. Наведя хоть какую-то гигиену, Барбара почувствовала себя чуть-чуть лучше. Желание провалиться сквозь землю исчезло, осталась злость на холерных... А именно, что и "кастратов"! Ничего не могут сделать, как полагается, скоты долбаные.

Ева понимающе заглянула своей маме в глаза. Бася вздохнула и пожала плечами, а потом потрепала дочурку по макушке. Теперь ЭТО станет их общей женской тайной.

Только как страшно хочется пить! Холера ясна!

Именно пить, есть как раз не хочется. Один-разъедный плюс присутствует во всём этом кошмаре — ужин точно придётся отдать врагу. Вот этим самым "угодникам", чтоб им подавиться. А вот пить хочется ещё как. Холодной родниковой воды из ручейка. Ручей стекает с гор в долину — Бася видела такую в Татрах, когда они ездили туда со школьной экскурсией. Вода катится по камням и переливается на солнце. Течение несёт листок с дерева. Нужно осторожно, не поскользнувшись на мокрой траве и не споткнувшись на мокрых валунах, спуститься с тропинки. Медленно наклониться к потоку. Зачерпнуть горсть блестящей влаги. Поднести пригорошню ко рту... Холера, скользко. Не за что схватиться руками! Плюх!...

Барбара проснулась и постаралась успокоиться. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только шагами охранников. Прямо в лицо Барбаре смотрела та самая "пятнистая" Зинаида, которая застрелила Тереску. То есть, из-за которой застрелили Тереску. Не стоит её злить, кто её знает, что ей придёт в голову. Бася отвела взгляд. Все спали или просто молчали — все слова, которые можно было сказать, уже были сказаны. Господи, какая же глупость, сидеть под охраной каких-то кретинов в камуфляже в церкви, куда пришла поблагодарить Бога за своё освобождение из рук каких-то ещё более кретинистых кретинов в костюмах и золотых цепях. И Ева... Нет, об этом думать нельзя.

Бася посмотрела наверх. Державшие крышу массивные колонны распускались под потолком пальмами. Красиво и величественно. Так, как и должно быть в готическом соборе, величественно и подавляюще. Знамёна на колоннах — люди всегда любили демонстрировать свои победы и успехи. Что Богу, что соседям. Витражи в окнах. На ближайшем к Басе окне луч света с небес осенял коленопреклонённых солдат на фоне высоких гор. Сарыкамышское чудо. Отряд разбитых при Эрдзинджане цесарских войск отступал на восток и заблудился в горах. Когда солдаты уже потеряли надежду найти правильную дорогу, с ночного неба ударил луч света, указавший им узкую тропку между валунами. Так, во всяком случае, они рассказывали потом, добравшись до цесарского гарнизона в Ахалцихе. Или это было, наоборот, утром? Бася узнала об этом из книжки для детей, которую ей читала мама. А потом она сама читала ту же самую потрёпанную книжку уже своим детям. Господи, пошли сюда луч света показать нам выход!

Пить хотелось по-прежнему. Бася держалась изо всех сил. Воды всё равно нет и не будет, а просить у ЭТИХ не хотелось. По крайней мере, ПОКА можно было и выдержать. Надо только забыться и заснуть. Тогда удастся переждать ещё несколько часов. А там видно будет.

Сбоку от Баси спала Ева, прислонившись к стенке скамьи. А у неё на коленях удобно устроилась голова нервной дамочки из Кольберга. Дочкиной тёзки, между прочим. Только с "v" вместо "w" в середине имени. Баба лет тридцати, а смотрит на четырнадцатилетнюю девчонку, как на воспитательницу в детском саду. И слушается её так же беспрекословно. Наверное, в отличие от её дочери, она так и не выросла. Бася почувствовала заслуженную гордость за Евочку (ЕЁ Евочку, понятно).

Среди "пятнистых" началось какое-то движение. Заметив это, заложники тоже взволнованно зашептались. Главный (тот, который "сотник Гамаюн") разговаривал с кем-то по телефону, расхаживая по боковому нефу. Наверное, с властями — что-то от них требует. Что ему ответят? Борис обязательно что-нибудь придумает. Почему Борис? Откуда именно он? Ну а кто же ещё? Бородатый Гамаюн тем временем отложил телефон и что-то сказал подошедшей к нему мерзкой Зинаиде.

— Ты, — показала та пальцем на какую-то женщину с пяти или шестилетним ребёнком, — подойди сюда! Быстро, тебе говорят!

— Это Вы мне? — почувствовав неладное, женщина прижала к себе сына.

— А кому ещё? Ты глухая? Нет? Тогда подними зад и иди сюда! Быстро, я сказала! — Зинаида угрожающе повысила голос.

Женщина засуетившись, встала, беспомощно оглянулась и обречённо пошла в сторону "угодницы". Сын увязался за ней.

— Щенка свого оставь! Оставь на месте, я сказала! Ну!

Женщина что-то тихо сказала мальчику, тот остался на месте, вытирая глаза и всхлипывая. Кто-то из сидящих людей взял его за руку и посадил рядом с собой. Мать, поминутно оглядываясь, подошла к Зинаиде.

— Так! — громко заявила "пятнистая" баба, — Ничего твоему отпрыску не будет, не бойся. Если будешь делать токмо то, что тебе скажут — вернёшься к нему без единой царапинки, поняла?

Женщина быстро закивала головой.

— Отлично! — сообщила всем Зинаида, — И чтобы потом не болтали, что вас тут кто-то мучал! Командование Боевой Группы договорилось с вашей беспекой, что они доставят сюда для вас воду. Видите, ляхи, Дружина Николая-Угодника заботится о ваших жалких жизнях. Ты, ты, ты и ты! — она выбрала ещё нескольких женщин с детьми на руках, — Ваше дело простое — забрать упаковки с водой и принести сюда. Ну а если вздумаете крутить, то тогда попрощаетесь с вашими детьми! Всё ясно?

Стоящие около неё женщины молчали.

— Я спрашиваю, ЯСНО!? — на этот раз они закивали головами, — Ну тогда вперёд!

Шум разбудил Еву. Она открыла глаза, посмотрела на происходящее, потом перевела взгляд на Барбару, но ничего не сказала. Бася тоже промолчала. Что тут ещё скажешь?

...

— Воду привезли, господин капитан, — сказал капитан Складковский.

— Все помнят, что кто делает внутри? — спросил Борис у своих подчинённых.

Красницкий с ходу нашёл ему место среди "молниеносных", поставив командовать вместо капитана Складковского. Поначалу Борис опасался, что капитан обидится и начнёт ставить выскочившего, как чёртик из табакерки, "варяга", на место. Тот, однако, услышав о переходе его людей и его самого в подчинение капитана Ницеевского, просто просиял. Не больше и не меньше. Никакого подвоха не было, взгляд капитана выражал по отношению к своему новому командиру чистый, истинно щенячий восторг.

Из нескольких услышанных реплик его бойцов прояснилась причина подобного к нему отношения. За время службы в батальоне Борису Ницеевскому пришлось участвовать во многих операциях, и в некоторых ему даже удалось показать себя хорошо. Его действия запомнили и приводили в пример "молниеносной" молодёжи. Каковая при каждом удобном и не очень удобном случае слышала от своих старших товарищей: "А вот в своё время Ницеевский делал это совсем по-другому". Таким вот образом Борис Ницеевский превратился для капитана Складковского и всех остальных в нечто среднее между древним античным героем и святым Николаем. Первого полагается беспрекословно слушаться, от второго можно получить за послушание мешок подарков. Первая ипостась устраивала Бориса полностью, а вот насчёт своей возможности обеспечить второй пункт были некоторые сомнения. Но их стоило отложить на потом. Когда всё закончится.

"Угодники" решили проявить свой "гуманизм". Находящимся в здании заложникам нужна питевая вода — "вы ведь не хотите, чтобы они умерли от жажды". Воду в пластиковых бутылках нужно было доставить к одной из дверй Храма, где заложники должны были внести её внутрь. В штабном автобусе во время телефонных переворов с террористами Злотопольский настаивал, чтобы отпустить тех заложников, которые будут носить воду. Главный "угодник" поначалу упирался, а потом вдруг изъявил своё великодушное согласие — "если они захотят, пусть уходят". "Великорусский народ", — заявил он, — "всегда славился своим чувством справедливости. Мы, великорусы, всегда держим своё слово", — произнёс он каким-то совершенно "парадным" тоном, — "Посмотрим, как его сдержите вы, пшеки". Когда разговор закончился, присутствующий при этом Борис позволил себя тяжело вздохнуть — и пожалел, что не может стереть с лица слюну, которой, наверняка, брызгал во время разговора "сотник Гамаюн".

— И какие у вас предложения, господа офицеры? — обратился к присутствующим Злотопольский.

На присутствие Бориса он не реагировал. То есть реагировал, но... как на любого другого "молниеносного" офицера. Как будто бы сегодня с утра пораньше они вовсе и не пытались с переменным успехом посадить друг друга "в коробку"260.

— Впрыснуть в воду снотворное! — почти выкрикнул подпоручик Акопян, — Они заснут, и мы их возьмём сонными!

— Слишком маленькая доза — не заснут, — возразил поручик Мирский, — а слишком большая — отравим заложников. К тому же вкус изменится. И вообще, не факт, что "угодники" вообще будут эту воду пить — может быть у них собственные фляги есть. Предлагаю начать штурм во время передачи бутылок.

— Ящики будут носить два человека каждый. В лучшем случае четверо, — взял слово капитан Складковский, — Их перестреляют до того, как они успеют войти. Мы должны как следует опросить тех заложников, которых они обещают выпустить.