| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Сегодня он достиг этой стадии раньше обычного ‒ я поставил себе задачу довести пробежку до пятнадцати кругов, поэтому чебуреки пошли в ход, пока я ещё пыхтел, ускоряясь на последних трёх кругах, а в дрёму он впал аккурат к приседаниям.
Мой залёт в Репино меня напугал, серьёзно напугал. Вчера в гастрономе, поставив Тому в очередь в отдел, отошёл к кассе и внезапно ослабел в ногах, мельком увидев размытую татуировку на заросшем рыжей шерстью тыле чьей-то кисти, и лишь через пару секунд рисунок сложился в штурвал. За эти две несчастные секунды я успел чуть провалиться на шаге из-за дрогнувшего колена, задохнуться и глубоко вдохнуть, почувствовать удар сердца по адамову яблоку и вспыхнувшие жаром щеки. А сегодня ночью во сне пришёл четвёртый, бесцветный, словно отбракованный снимок, недодержанный в проявителе начинающим фотографом, и предвкушающе мне улыбнулся. Я проснулся, изогнутый дугой, в воздухе над кроватью, и потом долго успокаивал грохочущее на всю квартиру сердце.
Прошёл по краю, чудом...
Не готов я ещё к таким эскападам. Да и на фиг они не нужны, особенно здесь, в СССР, где я свой, родной и моя милиция меня бережёт. А вот на Диком Западе мне придётся первое время плавать у дна и рисковать. Поэтому надо за оставшиеся четыре-пять месяцев поставить себе хоть минимальную самооборону, с учётом того, что я сейчас быстрый, но лёгкий. Решено ‒ подтягиваю себе бой.
Приняв решение, я повеселел и, неторопливо наклоняясь к заброшенной на спинку скамейки ноге, уже со спокойной душой вернулся к короткому тексту следующего письма. Ничего особого, наработка авторитета, пока у меня ещё есть для этого материал, да попытка проложить ложный след. Мол, дорогой товарищ Григоренко, 13 июля в Нью-Йорке внезапно случится отключение электричества на двадцать пять часов и будет очень-очень мутно. Вашим коллегам из Первого главного управления ничего в федеральных агентствах взять под шумок не надо? А 27 августа в центре электронной разведки, что, как вы знаете, расположен на трёх последних этажах посольства США в Москве, серьёзно полыхнёт, да так, что сверхсекретная документация АНБ разлетится по соседним улочкам ‒ готовьте батальон энтомологов с сачками.
Улыбаясь, формулирую в уме причину предстоящих происшествий:
"...как вероятный косвенный результат наших запланированных воздействий в иных сферах.
Искренне Ваш, Квинт Лициний Спектатор".
Представляю, как КГБ будет выискивать маленьких зелёных человечков, и настроение ползёт вверх, словно столбик термометра в последние дни. Теперь, даже если как-то меня локализуют, то пять раз подумают, прежде чем лезть, и будут особо деликатны. Но лучше всё же до этого не доводить...
Суббота 7 мая 1977 года, утро
Ленинград, Красноармейская улица
‒ Мне! ‒ Пашка попытался откинуть пас, но Валдис вовремя прервал нашу "стеночку", и красно-синий резиновый мячик заметался в мешанине азартно сучащих ног, а потом отрикошетил за куст акации.
Быстроногий Ара первым вывалился из распадающегося кубла тел и успел протолкнуться дальше, а затем коряво прострелил вдоль ворот. Мячик по какой-то нелепой, совершенно не футбольной траектории заскакал по двору, наткнулся на Семину голень и влетел в наши ворота, аккурат между моей правой ногой и изображающей штангу сумкой.
‒ Да что ж вы кучей-то за мячом носитесь, как стадо оленей?! ‒ раздосадованно заорал я своим. ‒ Шире играйте, в пас!
‒ Ребята! Автобус пришёл! ‒ Из-за угла вынырнула Ирка и призывно замахала рукой.
‒ Три-три, ‒ подвёл итог распаренный Валдис и, подхватив мяч, устремился к месту посадки.
Около закрытых дверей бело-синего лобастого пазика вскипела весёлая толчея с повизгиваниями и подталкиваниями, пока Эриковна, возвысив голос, не навела видимость порядка:
‒ Сначала девочки! Мальчики, отойдите от дверей!
Я со вздохом сожаления отошёл от занятой в нелёгкой борьбе позиции у створок. План занять место для Томы провалился.
Водитель открыл двери, и девчонки радостной гурьбой ввалились в автобус.
‒ По трое на сиденье! Два первых сиденья не занимать! ‒ продолжала раздавать руководящие указания классная, стоя у передней двери в компании с Соломоновной и незнакомой сухощавой старухой.
Наконец запустили и нас. Зашёл одним из последних, и давно забытая смесь запахов тут же атаковала меня: авангардом шла тяжёлая резиновая нота, тянущаяся от запасного колеса под сиденьем, поверх плыл аромат горячего замасленного металла, на заднем плане витали оттенки поролона и кожзама.
Такие неожиданные встречи с упрятанными глубоко в памяти чёрточками детства по-прежнему вызывают на моем лице мечтательную улыбку, будь это стакан виноградно-яблочного сока за двенадцать копеек в гастрономе на углу, коллекция кулинарных рецептов на отрывных листках календаря или вот уже четвёртый месяц любовно выращиваемый Паштетом кристалл медного купороса в пол-литровой банке на подоконнике. Вот и сейчас я глубоко вдохнул, узнал и не сдержал счастливой улыбки.
Всё так же улыбаясь, плюхнулся на драное сиденье рядом с Семой и посмотрел на прижатую к окну Зорьку ‒ она по-прежнему общается со мной демонстративно холодно. Как-то надо уже положить этому конец...
Сёма извернулся и вытащил из спортивной сумки какую-то папочку, любовно достал оттуда пожелтевший листок и закричал на пол-автобуса:
‒ Девчонки, что я принёс! Вам интересно будет. ‒ Он помахал бумажкой.
Шум чуть-чуть приутих, и Резник начал читать:
‒ Памятка беременной колхозницы, тысяча девятьсот тридцать шестого года издания.
Автобус грохнул хохотом.
‒ Так... Вот пункт три любопытен: "Тщательно следить за чистотой своего тела, белья и одежды. Мыться в бане не реже трёх раз в месяц". ‒ Он с победным видом оторвался от листка и обвёл взглядом весело ржущих одноклассников. ‒ Девчонки! Вот ещё для вас: "Необходимо носить панталоны"...
Автобус резко дёрнулся, под днищем что-то заскрежетало, проворачиваясь, и рустированный фасад школы поплыл назад.
‒ Дай посмотреть. ‒ Я отнял у Семы листок и с завистью повертел. Настоящий раритет, чего стоит один выразительный рисунок колхозниц, с шайками идущих к деревянной бане. ‒ Клёво, ‒ оценил я. ‒ Береги.
‒ Угу, ‒ откликнулся Сёма, ‒ я такие собираю. У меня есть ещё "Наставление по РККА по использованию противогазов для лошадей" и, звезда коллекции, "Происхождение клеток из живого вещества" Лепешинской!
‒ О, знатный труд. Предисловие должно быть интересным...
‒ А то! Сейчас, я некоторые фразы наизусть выучил. ‒ Сёма повернулся в Зорьке: ‒ Свет, ты знаешь, что "пока есть капиталистическое окружение, укрепление советской социалистической идеологии является важнейшей задачей работников науки? Вот почему мы должны ещё и ещё раз внима-а-ательно посмотреть, не гнездится ли идеализм где-нибудь в забытом уголке науки".
Зорька внимательно посмотрела на него и ласково констатировала:
‒ Дурачок.
‒ Почему дурачок? ‒ чуть растерянно протянул Сёма.
‒ Подрастёшь ‒ поймёшь, ‒ безапелляционно отрезала Зорька и отвернулась к окну.
Сёма покосился на меня:
‒ Не в духе... С чего бы? Или, точнее, с кого бы?
Света чуть слышно фыркнула в стекло.
‒ Да, ‒ живо развернулась сидящая наискосок Кузя. ‒ Я бы, Соколов, на месте Светы уже семь шкур с тебя спустила.
Сидящий бок о бок с Кузей Паштет завёл глаза к потолку, что-то быстро соображая, потом просветлел ликом и продекламировал:
‒ Если б я была кингиха, спичит фёрстая герлиха... Ой...
Попытка Кузи шлёпнуть его по плечу совпала с резким поворотом автобуса и трансформировалась в неожиданные объятия, из которых одна вышла вполне собой довольная, а второй ‒ заметно сконфуженный и порозовевший.
‒ Обними сосед соседку, а теперь наоборот, ‒ засмеялся Сёма. ‒ Пользуйтесь моментом, товарищи, осталось всего семь поворотов...
Автобус весело катил к Пулковским высотам.
Начало мая выдалось почти по-летнему тёплым. Солнце ласково щурилось нам с бледно-голубого неба, а лёгкий ветерок взбегал по склону и приветливо теребил детские вихры и косички. Юго-запад высоты под нашими ногами уже ощетинился ёжиком светло-салатовой зелени, поверх которой густыми частыми мазками, совсем по-вангоговски, желтели головки одуванчиков. Вдали, за широким распаханным полем, поверх вязи распускающихся веток широким фронтом заняли позиции аккуратные белые кубики новостроек.
Эриковна с трудом, срывая голос и гневно поблёскивая линзами, согнала разгулявшийся на свободе молодняк в тесную группку, в центре которой, окружённая пустотой, стояла, уперев взгляд в землю, незнакомая старуха.
Ну как старуха... Высушенное временем волевое лицо, жёсткая пакля седовато-рыжих волос и допотопное пальто с очень крупными пуговицами. Ещё пару месяцев назад я бы сказал "женщина в возрасте", но сейчас этот термин я стал использовать для классной, которой только что стукнуло сорок. Эта же была на поколение старше.
‒ Так! ‒ хлопнула Эриковна в ладоши. ‒ Сегодня, в преддверии Дня великой Победы, мы проведём здесь, на Пулковских высотах, урок мужества. Будьте серьёзны, пожалуйста. ‒ Она обвела нас строгим и одновременно просящим взором. ‒ Нам повезло, сегодняшний урок мужества с вами согласилась провести Светлана Николаевна. Тридцать пять лет тому назад она была в числе защитников Пулковских высот, а сейчас работает в музее истории города... Паша, что ты там такое интересное делаешь?!
Паштет быстро спрятал за спину почти законченный венок из одуванчиков, на который уже пару раз с лёгкой благосклонной улыбкой косилась Ирка, и замотал лобастой головой:
‒ Ничего, Зинаида Эриковна, слушаю.
‒ Вот и слушай... Прошу вас, Светлана Николаевна. ‒ Классная сделала пару шагов назад, присоединившись к до сих пор пытающейся отдышаться после тяжёлого подъёма Соломоновне.
Старуха оторвала наконец глаза от земли, провела по кругу тяжёлым взглядом и уставилась куда-то поверх голов, словно пытаясь подобрать слова для первой фразы, а потом неожиданно выстрелила вопросом:
‒ Вы знаете, какая главная улица в нашем городе?
‒ Невский, Невский, Невский... ‒ полетело удивлённо вразнобой.
‒ Да... Есть такое мнение, ‒ протянула Светлана Николаевна и взмахнула рукой в сторону видневшейся вдали окраины города. ‒ Но по мне, так главная улица идёт вон там, за полем, от "Дачного" к "Сосновой Поляне". Проспект Народного Ополчения. Город ‒ это, прежде всего, его люди. Многие тогда ушли в ополчение, ушли, и почти никто не вернулся. Ленинград обеднел на них... Вот об этих людях я и хочу вам сегодня рассказать.
Она чуть помолчала, потом с горечью выплюнула:
‒ Война эта проклятущая... Сожгла золотой фонд страны ‒ забрала лучших, тех, кто стоял насмерть в обороне и первым шёл в атаку. Погибло девять из десяти сознательных строителей коммунизма... А они были предназначены не для этого! Они должны были нести идеи коммунизма дальше, возмужав, воспитать следующее поколение настоящих людей. Но их не стало... Эта прореха не заросла до сих пор, даже за треть века. И ещё неизвестно, как это нам икнётся... ‒ И она заговорила, вколачивая каждое слово, как сваю: ‒ В дивизиях народного ополчения самые тяжёлые потери были среди членов партии и особенно среди партийных работников. За первые недели боев состав комиссаров, парторгов и комсоргов полностью сменился по несколько раз. Вчерашние секретари райкомов, парторги цехов погибали, поднимая цепи, погибали, ведя сводные группы на закрытие вражеских прорывов, погибали, прикрывая отход раненых... Это страшные, невосполнимые потери.
Прикрыла на пару секунд глаза, сглотнула и продолжила уже спокойным размеренным голосом:
‒ А ополчение действительно было народным. Оно названо так не ради красного словца. В первые же дни войны в военкоматы города явились более ста тысяч добровольцев. Люди буквально осаждали военкоматы, требуя зачислить их в действующую армию. Улицы, площади перед военкоматами были забиты людьми. Никого из нас на войну не "гнали". Наоборот, часто гнали из ополчения. Учёных, высококвалифицированных специалистов и рабочих оборонных предприятий буквально за руку вытаскивали из строя и отправляли назад. Люди скандалили, требуя отправить их на фронт. Вдумайтесь в это ‒ требовали отправить под пули, бомбы и снаряды! ‒ Она помолчала, уйдя на какое-то время в себя, потом досадливо встряхнула сединой и горько добавила: ‒ И я не уверена, случись война сейчас, будет ли военкоматы осаждать такое же количество добровольцев... А эти люди знали, что и почему они защищают! И были готовы умирать за это! Вот ты, ‒ она неожиданно ткнула пальцем в Армена, ‒ скажи, когда ты станешь взрослым?
‒ Когда школу закончу. ‒ Ара от волнения пошёл пятнами.
‒ Нет. Неверно. Ты станешь взрослым не тогда, когда получишь табель со школьными оценками, и даже не тогда, когда затащишь первую девчонку в постель. ‒ Армен горячо вспыхнул. ‒ Нет. Ты станешь взрослым тогда, когда найдёшь в этой жизни то, за что готов умереть.
Я опустил запылавшее от стыда лицо к земле.
‒ Люди той эпохи были взрослыми, ‒ сказала она твёрдо.
‒ А нашей эпохи? ‒ пискнул кто-то из девчонок.
‒ Деточка, ‒ усмехнулась старуха снисходительно, ‒ да вы вообще в неэпоху живете.
‒ Это как? Почему? ‒ полетело с разных сторон.
‒ Ну... ‒ протянула Светлана Николаевна, ‒ может быть, потому, что не имеете общей мечты? Наша мечта о коммунизме, глядя из сейчас, была наивной. Мы думали, что коммунизм ‒ это трёхразовое питание, чистая простыня на койке и возможность сходить раз в месяц в кино. Смешно, правда? Но мы мечтали об этом не для себя, а для всех. И верили, что это будет достигнуто благодаря нашему труду, возможно, даже при нашей жизни, и были готовы за это умирать. Не за трёхразовое питание умирать, а за возможность самим создавать это будущее! А у вас есть общая мечта, за которую вы готовы умирать? Своё видение будущего? Пока этого нет, у вас нет шанса на создание своей эпохи.
На какое-то время над нами повисла задумчивая тишина, лишь со стороны аэропорта доносился приглушенный рёв прогреваемых самолётных двигателей. Потом Светлана Николаевна продолжила:
‒ За два первых месяца войны в дивизии народного ополчения ушло более ста тридцати пяти тысяч добровольцев. И это без учёта тех, кого призвали в соответствии с призывными планами военкоматов. К ним добавьте ещё девяносто тысяч человек, которые не дошли до фронта, но были готовы принимать участие в уличных боях, если бы фашисты прорвали рубеж Пулковской обороны и вошли в город. Об этом мало известно, но когда здесь, на Пулковских высотах, шли ожесточённые бои, в городе формировались новые батальоны добровольцев, предназначенные для ведения уличных боев. В связи с острым дефицитом вооружения на складах этих батальонов лежали охотничьи ружья, немного гранат, бутылки с зажигательной смесью, кинжалы и пики... В состав этой последней линии обороны брали добровольцами уже и женщин с подростками. Вдумайтесь! ‒ воскликнула она горячо, и голос её зазвенел. ‒ Женщины и подростки, готовые воевать на улицах своего города с фашистами кинжалами и пиками! Да немцам просто повезло, что они не вошли в город, Сталинград был бы здесь! Они бы никогда не получили Ленинград! Никак!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
