Фернандо скрипел зубами от досады — смерть Кевина перечеркивала все его планы допросить возможного отравителя. Кто знает, может быть, юноша все делал по приказу Самира, а когда понял, что его предали, не выдержал? Придется делать вид, что все в порядке, что поверил. Дьявол...

Следующие несколько дней прошли в переговорах — упускать возможность заключить торговый договор король не собирался, тем более когда можно было надавить на арабов и выторговать себе условия получше. Перегибать палку было тоже нельзя, иначе бы договор оказался разорван, как только Самир получил бы власть. Дополнительным условием к договору, под которое выделялась часть денег наличными, стала смерть Ксанте. Фернандо было очень интересно, кто успеет убить кардинала первым — арабские "союзники" падре Себастьяна или один из купленных им монахов, имеющий доступ к кабинетам церковных иерархов.

Примерно через две недели Самир и Полынь с большой охраной отправились в порт. Несколько первых дней их сопровождал Кристиан, но потом вернулся, чтобы не оставлять Фернандо одного надолго — поиски Луиса ничего не дали...

* * *

Когда ушли поговорить Кристиан и Фернандо, улегшийся было спать Луис, сразу вскочил и начал одеваться. Он буквально через несколько минут уже натянул сапоги и оказался за дверьми, направляясь в сторону покоев принца Самира. За день гнев и боль сменились отчаянием.

Герцог шел вперед, без оглядки, пока внезапно не передумал. Он достаточно слышал, чтобы сделать выводы. Как бы не относился теперь Кристиан к королю, что бы ни происходило в этих стенах и какие бы договоры не подписывались, лучше сразу остановить происходящее... Закончить, наконец, постыдный круг, который претит и переворачивает душу.

Теперь решимость стала куда сильнее. Боль, стучавшая в висках, перестала быть гулом в голове, а превратилась в равномерное тягучее безумие. Луис дошел до своих покоев и полез в сундук, чтобы добраться до самого дна. В таком виде никто не обратит внимания, что он выходит из замка. Хватит.

Прошло полчаса с того момента, как юноша натянул на себя тряпье служанки и оказался за воротами. В свою, самую простую одежду — длинную рубаху со знаками монаха и рясу — он переоделся в ближайшем закоулке, постоянно озираясь. Накинул плащ с капюшоном и отправился подальше... В рюкзаке его было всего несколько монет и смена белья, да еще образцы почерка.

Подарки Фернандо остались на кровати. Путь юноши лежал на север, к одному из самых суровых монастырей, который стоял в горах. Именно там послушанием за совершенные грехи Луис хотел расплатиться за свою глубокую и истоптанную порочную любовь.

Дорога эта начиналась с бедствий и несчастий и стала таковой теперь.

Прошло ровно три дня с тех пор, как юноша сбежал. Все это время он держался простого правила — избегать больших селений, идти не по большим дорогам, покупать хлеб лишь у случайных продавцов. А вода и так находилась. В ручьях, в источниках. На второй день пути к Луису присоединился еще один паломник, с которым они столкнулись в одном из местечек ближе к северной границе. Это был молодой человек с оспинами на лице, которые изуродовали кожу и оставили множество шрамов, добродушный малый, перевозивший книги от настоятеля Валенсо с юга. Звали юношу братом Францисом, франком. Но вовсе не похожим на брата Этьена, коего можно было бы назвать задумчиво-философским.

Брат Францис тоже предпочитал окольные пути, потому что опасался за ценные труды святых отцов. Умел ловить рыбу в быстрых речках и научил Луиса разжигать костер из собранной в лесу хворостины. Он же отрезал юноше, дабы не привлекать внимание, его роскошные волосы и каждый день совершал молитву над беглецом, словно чувствовал в нем и вокруг присутствие дьявола.

Почти пятнадцать дней ушло на то, чтобы добраться до городка у самых границ. Моросил мелкий дождь, сменяясь снегом. Францис уговаривал беглеца снять комнату в таверне на ночь, идя по деревянным мосткам, под которыми текла грязная жижа... Но Луис лишь отрицательно махал головой, плотнее надвигая капюшон. Боль проела его за это время до такой степени, что он мог спать хоть где, даже умереть, лишь бы не встречаться с людьми. Он бы и с Францисом не общался, если бы тот не знал дорогу. А сам паломник терпел Луиса за то, что тот имел некоторое количество денег.

В конце концов, победил рассудок — книги не могли мокнуть под дождем. Герцог тоже нуждался в тепле и отдыхе, сколько ни сопротивлялся. Он почти сразу отправился в комнатку, которую отрядила хозяйка за серебряную монету. Сюда же принесли и плотный ужин. Зря... не следовало тратиться так... Не следовало вызывать вопросов, — размышлял герцог, укладываясь на узкую кровать и проваливаясь в сон... Оставалось около недели пути до нужного места.

Но уснуть юноше так и не удалось. Большую часть времени он лишь бредил во сне, отгоняю прочь легкую лихорадку. В голове возникали разные образы... И самыми опасными казались Фернандо и Кристиан. Оба будут всегда идти своей дорогой. Говорить одно, а делать другое. У них всегда будут любовники, им найдутся дела и без новой игрушки, которую лепили под себя.

Герцог потянулся к столу, стараясь не мешать спящему на полу Францису, обнимавшему перевязанные книги и использовавшему их, как подушки, чтобы налить себе воды, когда услышал голос стражи внизу. В том, что это именно стража, Луис нисколько не сомневался. Такие повелительные интонации есть лишь у тех, кто наделен толикой власти.

Бежать было некуда. Герцог сжался в дурном предчувствии. И оно его не обмануло. В дверь, даже не стучась, вломились двое. Они сразу потребовали, чтобы гости показали свои дорожные грамоты.

Сонный Францис не понимал, что от него вообще хотят, мычал и рыпался в огромных лапищах, успевая при этом зевать. Сумку Луиса обыскивали на наличие денег и другой изобличающей информации. Нашли исписанные богоугодными текстами страницы, несколько медных монет и грамоту, которую юноша дал сам себе, обозвав Морисом Шауром. Поругались маленько, да и отвязались, поглядев на грязные мордахи путешественников.

Но с тех пор Луис уснуть не смог. И утром был еще больше разбит, чем вечером. Он ничего не соображал, нацепляя теплый плащ и наблюдая, как Францис собирает обед, который еще пригодится в дороге. Наступал самый трудный отрезок пути, который шел все выше в горы. Ледяной ветер, снег, постоянный холод...

Герцог молил бога, чтобы они, наконец, дошли до ворот обители.

Монастырь святого Петра был одним из самых закрытых монастырей на северных границах. Высокие стены служили прекрасной защитой от ветров, сам монастырь с одной стороны прикрывала горная гряда, а с другой был единственный путь — через мост, по которому могла проехать одна повозка или три-четыре всадника.

Когда Луис со спутником ступил на деревянные доски, под которыми в темноту и туман уходила бездна, понял, что именно так выглядит его падение за последние месяцы. Еще недавно решительный, герцог замедлил шаг, но Францис так ускорился к своей цели, что ничего не оставалось, как последовать за спутником, стремившимся поскорее оказаться в тепле кельи.

Только вот небольшая дверь долго не желала открываться. Из-за нее некто с отвратительными манерами утверждал, что во время утренней службы ни одна нога не зайдет на святой двор. А потом еще полчаса докладывали отцу-настоятелю, что прибыли двое путников. Оных же и сопроводили по мощеному круглому двору к арке, за которой начинался квадратный монастырский двор с несколькими галереями, которые восходили вверх на несколько этажей. Монахи не обратили на прибывших никакого внимания. Лишь один или два проводили двух юношей короткими взглядами.

Зато внимания досталось и тому и другому от отца настоятеля. О чем беседовал отец Виктус с Францисом, Луис не знал, но пробыл со своими книгами паломник больше часа, а вышел с увесистым кошелем и весьма довольный собой. Теперь последовала очередь герцога, который вошел в кабинет очень робко, понимая, что его в любой момент могут прогнать.

Человек, который сидел за столом оказался полуслепым старцем с очень жесткими чертами лица и длинными белыми волосами. Он прищурился, разглядывая гостя и видя того через пелену. Ребенок. Совсем ребенок.

— Садись, дитя, — кивнул на стул. — Ты проделал длинный путь... И был упорен. Перевал дается не каждому. Но раз ты здесь, то я слушаю... всю твою историю. И, конечно же, цель, из-за которой ты оказался так далеко от дома.

Луис мог бы соврать в ту встречу, но он и так столько врал себе, что теперь просто сорвался на болезненную откровенность, в которой винил во всем лишь себя. Сумбурные воспоминания мешались со стыдливым рассказом об Аталийской компании, размышлениями про свою порочность, желанием наказать себя за грехи и прочей юношеской чушью, которая претит уму, выеденному старостью. Наконец отец Виктус поднял вверх ладонь, останавливая прибывшего мальчишку.

— Ты хочешь искупить грехи послушанием... Это похвальное желание молодого человека. Покажи свои рисунки и почерк, — монах откинулся на кресло с усталостью и еще долгое время близоруко изучал листы, а потом кивнул. — Хорошо... Очень хорошо... Отменные рисунки. Ты знаешь греческий, латынь? А германские языки? — получив положительный ответ падре еще более благодушно закивал.

Луис все ждал, когда его прогонят после исповеди, но все случилось с точностью до наоборот. Юноше выделили келью, принесли старенькую, но вполне годящуюся для местной погоды рясу и теплую обувь, выдали верблюжий плащ и даже набитую соломой подушку.

Дни и недели потекли в радении. И молитвах. Суровые будни монастыря отличались однообразием, в котором большее время Луис проводил за переписыванием и иллюстрированием книг, пытаясь ими забыться от прошлого. Днем помогал любой труд. Но ночью в келью входила тоска и страх... И герцог пробуждался каждую минуту, слыша дьяволов за стенами обители. Но его успокаивало его одно обстоятельство — сюда они не попадут. И возможно, все забудется — любовь, ревность, желания... Уйдет и станет не нужным.

Прошло около месяца. Зима запорошила двор. Герцог убирал тот, выгребая в отхожую яму с другими послушниками, когда увидел вдали всадников. Они показались на перешейке и въехали на мост.

Беспокойное сердце умоляло сохранить спокойствие. Но голова твердила, что гербы вполне узнаваемы и... Луис бросился через двор к галереям и уже вскоре закрыл келью изнутри. Сердце его колотилось безумным набатом, а в висках стучала кровь. Не станет король искать в северных землях.

В то время как герцог скрылся за дверьми кельи, падре Виктус получил известие, что к нему прибыли гости. Время было обеденное, и мужчина неспешно ел принесенный густой мясной бульон с овсом и морковью. Но тотчас поднялся, разрешая братьям продолжить трапезу. Несколько мгновений, чтобы вытереть полотенцем губы и еще несколько, чтобы выйти во двор, где уже собрались любопытные молодые послушники — настоящие воробьи и бедствие для седой головы.

— Разойтись всем, — тихо сказал Виктус, позволяя отправиться помощнику спросить, кто прибыл и с какой целью. Сам он сложил руки на груди и ждал в круглом дворе у нижней галереи, накинув на голову капюшон, чтобы не мерзла голова.

— Рыцари утверждают, что прибыли от короля или... я не понял... с королем, — запыхавшийся помощник сообщил новость, как нечто из ряда вон выходящее. Виктус хмыкнул.

— Скажи, что пропустишь двоих. Даже если это сам король, правила для всех одинаковы. Я жду... жду в своем кабинете, — падре развернулся и неспешно, как подобает старости, отправился в покои, где уже, наверное, горит камин и где не такой пронизывающий ветер и снег.

Не прошло и пяти минут, как в коридоре раздались шаги, а в двери показался молодой мужчина в дорожном плаще. Темноглазый, темноволосый, остальное уходило от подслеповатого взгляда.

Виктус сидел уже в кресле, на колени была накинута шкура... Рядом трещал камин.

— Приветствую в обители святого Петра, сын мой. Помощник сказал что-то невразумительное про короля... Проходи, погрейся с дороги. Я прикажу подать горячего вина.

— Благодарю вас, падре, горячее вино не помешало бы, — ответил Фернандо, усаживаясь в кресло, также стоящее рядом с камином. — Что именно смутило вас в словах помощника?

Король с удовольствием вытянул ноги поближе к огню — последние полдня гнали, как проклятые, лишь бы успеть приехать дотемна и уже сегодня поговорить с настоятелем. Эти несколько часов вымотали его больше, чем предыдущие несколько недель, во время которых он безуспешно искал мальчика, пока не пришло письмо.

"Милостию божией пишет вам числа восьмого зимнего месяца 1... года от Рождества Христова отец-настоятель Виктус монастыря святого Петра. Сим полагаю приязнь и уважение его величеству и хочу поведать ему о деле, которое может заинтересовать и пролить свет на некоторые обстоятельства. Неразумное дитя прибыло в нашу обитель и попросило монастырской защиты. Выслушав рассказ, захотел я увериться в том, что послушник новый не совершил никакого преступления. Прилагаю образцы почерка данного отрока. И благословляю на служение Господу и державе, а также благодарю за книги, посланные обители год назад. Аббат Виктус".

Фернандо боялся поверить, но листы были точно написаны Луисом. Теперь предстояло в этом убедиться окончательно.

— Подождите минуту, — Виктус постучал палкой по полу, не собираясь подниматься, и уже через минуту в дверь внесли поднос с глиняным кувшином, от которого исходил терпкий аромат и дымок. А также лежало скромное угощение — хлеб, порезанные луковицы и немного мяса. — Угощайтесь, сын мой. Я так понимаю, дело касается того письма, что написал мой послушник три недели назад. Вы быстро добрались, учитывая, насколько сейчас тяжелы дороги... И простите, я почти слеп, так что... представьтесь...

— Фернандо Хуан де Севилано, — спокойно ответил король, наливая себе вина в простую глиняную кружку.

— Простите, ваше величество, не поверил своему помощнику, — старик извинительно заулыбался. — Тяжело вставать... Позвольте мне не шевелиться. Ноги уже не те... Так, значит, я был прав в своих опасениях.

Король только прохладно улыбнулся в ответ на слова настоятеля.

— Падре Виктус, я думаю, вы сразу поверили вашему новому послушнику, раз написали письмо. Пострига еще не было? — равнодушно спросил Фернандо, глядя на огонь.

— Чтобы стать монахом нашей обители, должен пройти как минимум год. Вы знаете, законы мира — это одно, а законы Бога — совершенно другое. Мальчик прилежен и тих нравом. Он сам назначает себе наказания, — ответил аббат, наливая вина в кружки и пробуя вкус. — Судить его я не смею, но из речей понял, что он был вашим фаворитом. Вот и по здравому размышлению...

— Падре, я вас давно, хоть и заочно, знаю как очень умного человека, так что, может быть, мы будем говорить прямо? — вино было не лучшего качества, но хоть чуть-чуть убирало внутренний холод — то, что в тот момент было нужно.