— Знаешь, а ведь он прав. Трижды прав. Я бы не додумался...
— Конечно, он прав! Но он довёл Прасковью Васильевну до слёз, мы её потом валерьянкой отпаивали. И ведь она не желала ничего дурного.
— Не желала, но невольно поспособствовала. С другой стороны, я бы обратил внимание на семьи этих девочек.
— Семьи как семьи, — Ирина пожала плечами. — Огородники.
— Прости, не понял.
— Это местные так называют городских, что в деревню жить переехали.
— И много таких? — удивился Елисей, считавший, что индустриализация страны и строительство новых городов естественным образом урбанизируют избыток сельского населения. Но об обратном явлении ему пока что слышать не доводилось.
— Нет. Здесь в Новомировке дворов шесть всего...
— Из четырёхсот... Знаешь, — переменил он тему, — я только сейчас подумал... Школа-то ваша довольно большая. Три крыла, столовая, спортзал. И даже стадион.
— Сейчас в сёлах все школы так строят. А тут деревня молодая, даже перестраивать ничего не пришлось. Сразу по проекту возвели.
— Да я не об этом... Сколько учеников-то у вас?
— Ну... больше двух тысяч где-то.
Уступив путь чьей-то заблудившейся корове, они вышли к остановке, где в ожидании рейсового автобуса до Сейн собралось человек двадцать местных жителей. Вскоре подтянулись несколько молодых учителей и обособленной группкой стали подальше от всех. Мимо остановки вереницей проехали легковушки старших преподавателей.
Прошло ещё несколько минут и народу немного прибавилось. Рядом с Ириной и Елисеем стала нарядно одетая женщина лет сорока. Он бы, может, и внимания на неё не обратил, но ниспадающий на плечи домотканый платок со знаменитыми узорами, характерными для Вологодщины и Архангелогородщины, просто притянул его взгляд. На шее у неё Елисей заметил орден "Мать героиня", надетый на манер украшения на орденской ленте. В сущности, орден был красив и вполне мог служить украшением, не говоря уже о почёте и статусе владелицы. Когда женщина посмотрела на Елисея, он отсалютовал.
— Ох, милок! — весело сказала она. — Ежели б все наши бабоньки орденочки поначепляли, твоя б рука к голове приросла!
— Да пусть бы и приросла, — усмехнулся он.
Ирина засмеялась вместе с женщиной.
А на дороге в это время показался автобус.
Коктейль из мороженного и молока с вишнёвым сиропом приятно будоражил вкус. Они сидели за столиком в облюбованном в прошлые свидания кафетерии, что размещался на площади прямо напротив городской управы Сейн.
— Знаешь, Ир, — произнёс Твердов, когда очередная тема разговора сама собой иссякла, — там, в учительской мне показалось... показалось, что твои коллеги знают о тебе больше чем я.
— Почему ты так решил?
— Говорю же, показалось. Была одна... недомолвка.
Ирина опустила глаза, вздохнула, словно бы почувствовала себя в чём-то виноватой и, взяв его за руку, сказала:
— Елисей... Пообещай, что не станешь сердиться.
— Погоди, погоди... Как я могу такое пообещать? Ириш, если имеешь что сказать, то говори сразу. Или вообще никогда.
Она снова вздохнула и, будто на что-то решившись, сказала:
— Собственно, ничего страшного. А то, я вижу, ты в душе насторожился.
Он кивнул, и в самом деле ощутив в груди холодок.
— В общем, я скрыла от тебя одно обстоятельство... Я не знала, как ты отнесёшься. Поверь, ничего дурного я и не думала... В общем... в общем, я генеральская дочка.
Пауза длилась секунд десять. Ирина застыла, забыв, что держит в руке холодный бокал и, опомнившись, разжала замёрзшие пальцы.
— И всего-то?! — только и спросил Елисей. И прыснул.
— Тебя это забавляет?
— Откровенно: да!
— Но что же в этом смешного?
— Я-то уж бог весть что подумал... Даже нет! Готов был подумать чёрти что! Уже примерял на себя образ рыцаря из Ломанчи. А тут!..
Ирина почувствовала облегчение. Смеяться ей не хотелось, но весёлый настрой жениха (Елисея она давненько воспринимала именно так) заразил и её.
— Но почему? — спросил он. — Почему ты не сказала сразу? Постеснялась?
— Если серьёзно, то я ведь поначалу тебя совсем не знала. Решила изучить, — она прищурилась и с хитрецой в голосе добавила: — А вдруг бы ты добивался моей руки из расчёта?
— Ну, а теперь ты так не думаешь?
— Нет, конечно. Теперь я тебя как облупленного...
— Надо же! — он с улыбкой покачал головой. — Прям-таки как облупленного?
— А что? Кому как не тебе понимать, что умение разбираться в людях — издержки профессии? Положительные издержки. Да и потом, я сперва скрыла, а после уже и неловко было говорить.
— Ну, ладно. Обо мне отец знает?
— Конечно, — живо кивнула она. — И уже давно хочет познакомиться.
— Вот оно как... Так мы же с тобою и сами не очень-то давно...
Ирина допила одним большим глотком коктейль и взяла быка за рога:
— Я считаю, откладывать ни к чему. Давай сейчас же поедем ко мне. Отец сегодня в гарнизоне, со службы после восемнадцати должен прийти.
Елисей посмотрел на часы, про себя отметив, что Ирина назвала время как принято в армии, а не по цивильному "шесть вечера". Было пятнадцать тридцать две.
— Ещё почти полчаса до автобуса, — принял он решение. — Пошли потихоньку к автостанции.
Иринин дом стоял на краю частного сектора жилого городка гарнизона. От соседних домов он почти не отличался, всю улицу возвели по проекту типовой застройки. Хозяйка, Любовь Тихоновна, в общении оказалась женщиной приятной и сразу расположила Елисея к себе. Усадив его в гостиной, она вволю удовлетворила своё любопытство и провернула это так, что будущий зять ни на секунду не почувствовал напряжения или неловкости. Познакомился Твердов и с Ириниными братьями. Средние, Алексей и Лавр, вскоре умчались гулять с соседскими мальчишками, предупреждённые матерью, чтоб к ужину они были дома "как штык". Семнадцатилетний Вадим взялся нянчить трёхгодовалого Николку и вышел с ним во двор. А Ирину мать попросила помочь со стряпнёй, чтобы успеть к приходу отца.
Чтобы Елисей не скучал, Ирина предложила ему пока полистать последний номер альманаха "Изобразительное искусство". Особого восторга он у Елисея не вызвал, но дабы скоротать время, взял его подмышку и вышел во двор. И сел в кресло под навесом, пристроенном к флигелю. Листая альманах, он исподволь наблюдал, как терпеливо и увлечённо возится Вадим с малышом, и незаметно для себя погрузился в чтение и созерцание великолепных цветных вставок, выполненных на глянцевых листах, чтобы достовернее отобразить описываемые картины и гравюры.
— Вернер Грауль? — спросил Вадим, подойдя к Елисею.
Твердов улыбнулся Николке, послушно державшемуся за руку старшего брата, и ответил:
— Грауль. Пишут вот, что в Питере его выставка была.
— Я б не пошёл, наверное. Слишком мрачно.
— Так ведь он и время изображает мрачное. Средневековье, наверное, вообще самое мрачное время.
— Да, — согласился Вадим. — Хорошо, что мы родились в наше время.
— Кто знает, кто знает... Человек не волен выбирать, когда родиться. Во всяком случае, — Елисей улыбнулся, — не каждый человек.
— Но зато человек волен выбирать, когда ему умирать.
— Хм... Интересная мысль. Ты прав. Так и есть, если человек хозяин своей судьбы. Знаешь, честно говоря, не ожидал от тебя такого услышать.
— Потому что мне семнадцать? — засиял улыбкой Вадим.
— Да. Поэтому.
— Александр Невский не намного старше меня был, когда шведов разбил.
— Верно. Значит, говоришь, выбирать когда умирать...
— Да! — глаза юноши блеснули. — Умереть за добро — чести нет выше!
Эти слова буквально поразили Твердова. В его годы Елисей о многом задумывался, но чтоб вот так! О готовности пожертвовать собой и считать это честью... Вот она молодёжь растёт! С такой молодёжью и горы свернёшь. И хотя Твердов был согласен со словами Вадима, тем не менее, он возразил в частности, дабы поддержать нить разговора.
— Знаешь, добро — штука такая... Кому добро, а кому и зло. Тут всё многогранней. И мерить всё категорией добро-зло — значит слишком упрощать.
— Это понятно, — поспешил ответить Вадим. — Но я ведь про наше добро говорю. Наше добро — наша правда. Добро сильно правдой и поэтому всегда побеждает зло.
— Ну, нет, — не согласился Елисей. — Так не бывает. Побеждает тот, кто сильней. Если зло окажется сильней, оно и победит. Побеждает сила.
Вадим задумался, пробуя "на вкус" слова Елисея. И, наконец, спросил:
— А что будет делать зло, если победит?
— Как что? Навяжет свою правду побеждённым. Объявит себя добром. И со временем побеждённые станут искренне верить, что чужая правда — их собственная, что победившее зло и в самом деле добро.
Маленький Николка вдруг протянул руку к Елисею и курлыкнул:
— Дай!
— Что, дай? — не понял Твердов.
— Меч!
— Нет, меч дать не могу, — ответил Елисей, в угоду малышу назвав бебут мечом, и встретил одобрительный кивок Вадима.
— Дай! — вновь потребовал Николка.
Тогда Елисей расстегнул кобуру и вытащил ТТ. И проверив на всякий случай, на предохранители ли он, протянул пистолет. Николка взял его двумя руками и заулыбался.
— Я герой! — крикнул он и начал копировать звуки выстрелов, воображая, что стреляет куда-то вверх.
— С отцовским тоже играть любит, — сообщил Вадим.
— Слушай, а флюгер, что над вашим домом, кто сделал? — спросил у него Елисей.
— Я. В кружке моделирования научился. Нравится?
— Нравится, — кивнул Твердов.
Ему и в самом деле понравился флюгер в виде реалистичной копии истребителя И-16, детища знаменитого Поликарпова — ученика самого Сикорского. Однако расцветка у самолёта была не совсем знакомая, в небе Испании он привык наблюдать совершенно другую. И эмблемы были простые: чёрно-злато-белый триколор, как в строевых полках. В Испании русские лётчики всё больше предпочитали эмблемы популярные в Мировую Войну и Гражданскую: мёртвые головы либо древние коловраты.
— Хорошая детализация, — похвалил Елисей. — Только вот лопастей зачем аж шесть?
— Это ж ветряк! — расцвёл Вадим. — Как же он на ветру вертеться будет с двумя-то?
— Да, и правда... Лётчиком, наверное, хочешь стать?
— Да нет.
— А кем? Как отец, в пехоту? Или невоенным?
— Хочу в Питер поступить. В радиотехническое.
— Но там же флотское училище, если не ошибаюсь.
— Ну, да, флотское. В июле экзамены. Готовлюсь уже.
Ответить Твердов не успел. Скрипнула калитка и во двор вошёл Иринин отец.
— Папа! — Николка в припрыжку побежал встречать его, по-прежнему держа в руках пистолет.
У Елисея возникло чувство дежа вю. Обладая хорошей памятью на лица, он мгновенно узнал вошедшего генерала. Казалось бы, уже сколько времени прошло с той поездки из Казани в Москву, а поди ж ты. Между тем, и Иринин отец узнал Елисея. Он подхватил на руки сына и, аккуратно отобрав пистолет, подошёл к покинувшим навес Вадиму и Твердову.
— А у моего папы меч длиннее! — похвастал Николка, сидя у отца на руках.
Елисей улыбнулся и крепко пожал протянутую руку.
— Вот оно как, — сказал генерал. — Как повернулось-то, значит. Воистину ваш брат-гренадёр следует заветам Суворова.
— Как снег на голову? — уточнил Твердов, беря возвращаемый ТТ.
— Именно.
— Так вы знакомы? — удивился Вадим.
— Да, как видишь, — отец опустил на траву Николку и полюбопытствовал: — А где это наши сорванцы носятся?
— Сказали, в "пекаря"* играть пошли. Скоро вернутся.
— А уроки они, гулёны, сделали?
— Какие уроки, пап? — наполовину удивился, наполовину возмутился Вадим. — У Лаврухи каникулы уже, а у Лёшки экзамен последний.
— Вот как? Однако время летит... Ну, что, Елисей, идём в дом?
— Идём, Григорий Александрович.
И будто услышав их, на крыльцо вышла Ирина.
— Ужин накрыт. Вадька, набери воды в умывальник.
Украшенный хрусталём и фарфором стол был накрыт накрахмаленной скатертью. Любовь Тихоновна посадила Елисея напротив мужа, Ирину рядом с женихом, а вернувшихся сыновей подле себя и Вадима. Николку она разместила рядом с собою, усадив его на высокий детский стульчик. Ему единственному из всех была приготовлена порция сладкой тыквенной каши в молоке. Всем остальным Ирина наложила обжаренных в яйце и муке рыбных биточков, затем щедро добавила взбитого на молоке и масле картофеля-пюре. Бутерброды с ветчиной или сыром, салат из помидор и сладкого перца с зелёным луком каждый положил себе сам. Для Ирины и себя хозяйка выставила бутылку домашнего красного вина, а мужу и Елисею графин конька. Детям, включая Вадима, был приготовлен смородиновый морс.
— У нас, Елисей, всё по-простому, — Григорий с улыбкой подмигнул Твердову и загадочным тоном добавил: — Мы же не французы какие-нибудь... За вас, дети мои!
Елисей так и не понял причём тут французы, но спрашивать не стал. Он выпил рюмку и одобрительно хмыкнул, оценив таким способом качество коньяка. Заел бутербродом с сыром и принялся за биточки с картошкой. Ирина, как он заметил, лишь пригубила; спиртное она не жаловала.
Разговор за ужином потёк сперва о семейных делах. Алексей и Лавр поспешили выложить отцу все домашние новости сегодняшнего дня и закончили новостями уличными. После второй рюмки разговор перешёл на персону Елисея. Пришлось ему отвечать на вопросы, рассказывать о себе и выложить по просьбе Любови Тихоновны свою версию знакомства с Ириной.
После третьей рюмки и съеденной добавки, он почувствовал, что сыт.
— Сейчас самовар поспеет, — сказала Любовь Тихоновна. — Елисей и ты, Гриш, сходите пока поговорить. А мы с ребятами и Иришей уберём стол и для чая накроем.
Уже в своём кабинете, когда они поднялись на второй этаж, Григорий открыл окно и закурил папиросу.
— Переночуешь у нас. Комната для гостей чаще пустует, ты уж извини, там не очень уютно. Утром в полшестого за мной машина приедет. Подброшу тебя по пути. — Он усмехнулся со словами: — Полчаса на крюк к твоим Юдзикам я могу потерять.
Твердов кивнул; предложение обрадовало. Вставать около пяти на рейсовый автобус до Сейн ему не хотелось, ведь в Сейнах ещё пришлось бы ловить попутку до своего гарнизона. А то и не одну. Лишняя морока.
— Ты ведь не куришь?
— Не курю.
— Да, Ирина говорила, — Авестьянов сделал вид, что вспомнил это и тут же спросил: — Любишь её?
Елисей лишь улыбнулся и невольно ёрзнул в кресле.
— Это заметно, — тоже улыбнулся Авестьянов. — Я наблюдал за вами во время ужина. Так смотрят только влюблённые. Отпуск, как я понимаю, в этом году ты уже отгулял?
— Да, успел уже. Хотел летом, но... не получилось.
Сказав это, Твердов догадался, как ему показалось, зачем генерал спросил об отпуске.
— Это вы, Григорий Александрович, по поводу свадьбы интересуетесь?
— В точку! А как же иначе? Нечего тут тянуть кота за хвост. Ирине давно пора замуж. А тут ты — парень не промах! И тебе самому нечего в бобылях ходить. Пора мужчиной становиться.
— А я что, не мужчина? — не понял Елисей.
— Я тебе так скажу: в краях, откуда я родом, парень становится мужчиной, когда создаст свою семью. Иначе он хоть до самых седин не взрослый. С таким серьёзных дел не имеют.
