— Я думаю, завтра излагать все эти соображения будет несколько преждевременно — заметил барон Виктор, хорошо знавший и двоюродного дядюшку, и мистера Оппенгеймера — стоит ограничиться их согласием на переговоры с мистером Сталиным.
— Не могу с Вами не согласиться — высказался Черчилль, мысленно поздравивший себя с успехом — 'золотая' династия нынче была далеко не так едина во мнениях, как еще полвека назад; если часть представителей рода Ротшильдов терпимо относились к разделу мировых финансов с группировкой Рокфеллеров, то, другая часть была настроена на восстановление семейной монополии. Другое дело, что быть настроенными на восстановление этой монополии и быть готовыми ради этого пойти на соглашение с очень, очень сильно нелюбимым всеми Ротшильдами Сталиным — это были совсем разные категории.
— Как это ни парадоксально прозвучит — но наиболее опасным противником Британии сейчас являются не русские, а янки — изрек очевидную для собравшихся банальность Мензис, имея своей целью окончательно закрепить настрой молодого Ротшильда.
Виктор Ротшильд пожал плечами — с учетом того, что экономика Британии в значительной степени держалась на морской торговле, ответ на вопрос, кто является для нее наиболее опасным конкурентом, был очевиден до неприличия.
Послесловие 3
В три часа пополудни следующего — или, если быть безукоризненно точным, того же дня, поскольку обсуждения закончились далеко за полночь — 6 мая, в кабинете шефа британской разведки собрались те, кому предстояло принять важнейшее решение.
После исполнения сэра Стюарта долга гостеприимства, выразившегося в предложении напитков и сигар, началось обсуждение.
— Полагаю, всем нам очевидно, что опубликование документов из архива Гессенов приведет к нежелательным последствиям — взял инициативу в свои руки сэр Энтони. Остается лишь решить, следует ли нам вообще идти на переговоры с мистером Сталиным — и, если да, то на каких условиях.
— Отказ от переговоров приведет к тяжелым последствиям для Британии — сэр Уинстон был предельно дипломатичен, раздражать ведущих финансистов мира точно не следовало — тем паче, что склонными к компромиссам людьми их бы не назвал даже очень расположенный к Ротшильду и Оппенгеймеру человек — а маршала, насколько я могу судить, устроит и отказ от ведения переговоров.
Финансисты посмотрели друг на друга — вчера это не обсуждалось, но тяжелейший политический кризис Великобритании, с немалой вероятностью перерастающий в коллапс всей политической системы Альбиона, практически гарантировал потерю всех позиций Британии на континенте, с разделом таковых между американцами и русскими. Применительно лично к ним это означало потерю позиций в финансовой системе Франции, с разделом сфер влияния между финансистами Ватикана и группы Рокфеллеров. В такой же степени это касалось и тех стран Западной Европы, которые были освобождены англосаксами, за исключением разве что Голландии — там старая континентальная элита практически не имела серьезных позиций, так что всецело ориентирующаяся на англичан страна досталась бы 'кузенам'. Конечно, в первую очередь это касалось Ротшильдов — но и Оппенгеймер, представлявший, прежде всего, интересы британцев и их континентальных союзников, был бы вынужден согласиться с очень существенным перераспределением пакетов акций в мировой алмазной монополии в пользу элиты США. Определенно, не следовало забывать того, что мировым центром огранки алмазов и торговли бриллиантами был именно Амстердам — так что это стало бы дополнительным аргументом в вопросе перераспределения доходов.
Ну а обсуждать малоприятный вопрос, заключавшийся в том, что будет с фунтом стерлингов, если Британия полностью лишится возможности 'экспорта инфляции' на континент, столпам английских финансов просто не хотелось — хватало и того, что после захвата и хозяйничанья японцев в Индии Империя лишилась не только жизненно необходимой ей долларовой выручки (соответствует РеИ — в 1940-1945 гг. основным источником долларовой выручки была именно Индия В.Т.), но и импортером дешевеющего на глазах фунта. Упоминать в этой связи дальневосточные и африканские колонии не стоило — когда удастся сбросить туда денежную массу, ведомо было только Господу или его извечному оппоненту, но оба не спешили поделиться своими познаниями на сей счет.
'Десертом' же шло то, что в случае их отказа от предложений Сталина — в любой форме — все сомневающиеся получали наглядный урок на тему, стоит ли сотрудничать с русскими. Положительные примеры уже имелись — но, для полноты картины маршалу явно не хватало отрицательного примера. По здравому размышлению, ни сэру Энтони, ни главе 'Де Бирс' не очень хотелось пополнить своими персонами коллекцию 'охотничьих трофеев' русского диктатора — а перспектива этого сейчас была реальна.
— Полагаю, следует выслушать русского диктатора — а, узнав его условия, можно будет принимать решение о продолжении переговоров или отказе от них — постарался 'сохранить лицо' Оппенгеймер. Возможно, следует постараться затянуть переговоры — насколько я понимаю, наиболее удобный для красных момент довольно ограничен во времени, не превышая двух или трех месяцев; дальше пойдет частичная демобилизация, острота противоречий заметно сгладится.
— Вряд ли удастся поймать маршала на эту уловку — мягко возразил Черчилль. По опыту своих переговоров с ним могу точно сказать, что он склонен к предельной определенности. Кроме того, он высоко ценит точные, неопровержимые аргументы, умея выстраивать безукоризненные логические цепочки — настолько, что я, будучи воспитан в британском парламенте, с его культурой ожесточенных дискуссий, ничего не мог противопоставить ему (несколько видоизменное высказывание Черчилля о полемическом искусстве Сталина, имевшее место в РеИ В.Т.). Попытаться, бесспорно, надо — но всерьез рассчитывать на это не стоит.
— Вы очень высоко оцениваете кремлевского диктатора — корректно укорил Черчилля Ротшильд-старший.
— Этот человек принял разоренную, неграмотную Россию, с сохой — в качестве самой распространенной техники — и одному Господу ведомо, какой он ее оставит; текущее положение дел наводит на мысль, что самые комплиментарные оценки личности Сталина могут быть недостаточно реалистичными — пожал плечами премьер-министр. Даже если большевики из будущего оказывают ему самую широкую помощь, то ее еще нужно суметь использовать.
Энтони Ротшильд поморщился — он вообще не любил отвлеченных умствований, предпочитая им предельную практичность; но, возразить было нечего, хотя бы потому, что альтернативная версия развития событий наводила на не менее грустные для него выводы.
— Итак, джентльмены, полагаю, мы пришл
и к общему мнению относительно необходимости начала переговоров с мистером Сталиным — или нет? — барон Виктор счел нужным вернуть беседу в русло обсуждения насущных проблем, пока разозленный не на шутку дядюшка не пошел на конфликт с премьером, получившим прозвище 'Железный Боров' отнюдь не за кротость характера.
— Имеет смысл выслушать предложения мистера Сталина — и, исходя из них, принимать окончательное решение — твердо сказал Оппенгеймер.
— Согласен с мистером Оппенгеймером — добавлю лишь, что нам не следует первыми выходить на контакт с русскими — высказал свою точку зрения Энтони Ротшильд так, что было очевидно — это максимальная уступка, на которую он готов пойти.
— Я принимаю точку зрения сэра Энтони и мистера Оппенгеймера — выразил свое мнение Черчилль, вполне довольный тем, что удалось выдавить их согласие на предварительные переговоры.
— Присоединяюсь к Вашему мнению, джентльмены — кротко сообщил сэр Стюарт.
— Полностью согласен с Вашим мнением, господа — скромно, как и полагалось младшему по возрасту и положению, сказал барон Виктор.
Размышления генерала Тодзио.
11 мая 1944 года, Токио.
Генерал Тодзио, премьер-министр Империи, сидел в чайном домике, в своем саду — и в одиночестве пил чай.
Строго говоря, это не было обычным чаепитием самурая, отдыхом для души и тела — генерал продолжал работать, анализируя имеющуюся информацию, и, ища выходы из сложившейся ситуации.
Ситуация не радовала верного слугу Тэнно, одного из руководителей клана Тесю. Нет, формально все было очень неплохо — оборонительный периметр Империи был нерушим, промышленность наращивала выпуск вооружения, Армия была по-прежнему сильна, как, впрочем, и Флот.. Все это было так — но генерал понимал, что это не более чем форма, с сутью же все было намного хуже.
Хидэки-сама осторожно отпил глоток чая, покатал горячую жидкость во рту, наслаждаясь ее вкусом — и проглотил.
Генерал, помня уроки, данные ему Учителем, снова просчитывал обстановку — и не находил ошибок.
К середине 20-х имевшийся у Империи 'жирок' был истрачен целиком — а расклады и внутри, и вовне не становились лучше. Для того чтобы не стать подобием Сиама, стране нужно было развивать промышленность — а для этого нужно было дешевое сырье и рынки сбыта, на которых можно было бы продавать свою продукцию по монопольно высокой цене. Это же можно было сформулировать и проще — для того, чтобы выжить, стране Ниппон необходимо было стать новой Британской Империей, процветающей за счет эксплуатации колоний. Альтернативой была или медленная смерть, в том случае, если бы Ниппон сохранялась в тогдашнем состоянии, покупателя дорогого стратегического сырья и продавца дешевого текстиля — или смерть быстрая, в том случае, когда в стране, не имеющей жизненного пространства, но, с быстро растущим населением, вспыхнула бы революция, подобная русской. Между тем, Империя не имела колоний, куда можно было бы переселить миллионы человек избыточного населения — а главный канал эмиграции, США, был перекрыт — в 1921 году Конгресс принял закон, запрещавший свободную иммиграцию.
Единственным выходом из ситуации могло стать только создание экономически самодостаточной Империи, с источниками упомянутого выше дешевого сырья и рынками сбыта дорогостоящей готовой продукции. Но трагедия Империи состояла в том, что мир уже был поделен — и никто не собирался делиться со страной Ямато своим 'рисом'. И единственной возможностью выжить была экспансия в виде военной агрессии.
Именно в силу осознания безвыходности положения, в котором находилась Империя, и был принят 'Меморандум Танака' — высшее военное руководство Империи понимало, что у них нет иного выбора, чем выбор между смертельным риском и верной смертью, экспансией, обеспеченной военной силой и гарантированной национальной катастрофой. Оставалось идти по пути смертельного риска — и надеяться на милость Аматерасу.
Боги были милостивы к Империи Ниппон — легко прошел и захват Маньчжурии, и молчаливое признание этого захвата Западом, и развертывание там резервной промышленной базы Империи. И далее Боги не оставляли нацию Ямато — не было особых проблем в Китае, несмотря на то, что японские войска захватывали собственность англичан и американцев; а соглашение Арита-Крейги и вовсе означало признание Великобританией всех настоящих и будущих захватов в Китае.
Единственной настоящей проблемой Империи в то время была Россия. Бои за сопку Заозерная убедительно продемонстрировали сомневающимся мощь советской артиллерии — но это было сущей мелочью по сравнению с номонханским инцидентом, когда стало ясно, что даже элитная дивизия типа 'А', вместе с частями усиления, не может противостоять советским танковым соединениям. Именно тогда стало очевидно — и в 'мелочах', и в главном — Советский Союз под руководством господина Сталина имеет очень мало общего с Российской Империей царя Николая II.
Хидэки Тодзио вспоминал это время, мрачнея все сильнее и сильнее. Да, Императорская Армия, с момента своего создания считала смыслом своего существования миссию на Севере — и ведь долго все было хорошо, даже срыв сибирской экспедиции среди армейских офицеров было принято объяснять внутренними проблемами Империи, а не силой врага.
Номонхан стал страшным уроком во всем — тогда командование Квантунской армии хотело реванша за хасанские сопки, и, сделало все от него зависящее, чтобы пограничье Маньчжоу-ди-го и Внешней Монголии стало новым Мукденом для возомнивших о себе русских. Тщательно было выбрано место конфликта — менее чем в 200 км от японской железнодорожной станции, и, более чем в 700 км — от русской станции Борзя в Забайкалье. К операции были привлечены лучшие силы Квантунской армии — и сухопутчики, и летчики.
И тут русский медведь показал свою силу, хотя и не сразу — на всех уровнях планирования и ведения войны. Русские сумели сделать все — от переброски и снабжения войск, от захвата господства в воздухе до окружения 6-й армии. Венцом всего стала проведенная ими дипломатическая операция по заключению Пакта Молотова-Риббентропа, фактически дезавуировавшая японо-германское соглашение о совместной обороне.
Тогда клан Тесю впервые заглянул в разверзающуюся на Севере бездну — была совершенно реальна перспектива войны с Россией — войны, которую предстояло начать, имея в Маньчжурии восемь дивизий, против тридцати русских на Дальнем Востоке. Войны, которую предстояло вести, когда значительная часть кадровых дивизий оперативно была связана в Китае — и вытащить их оттуда было невозможно. Войны, которую предстояло вести, не имея союзников в Европе. Войны, в которой предстояло драться против русских подвижных соединений — а у русских были и танковые бригады, численностью в немецкую танковую дивизию, и кавалерийские корпуса мирного времени, развертываемые в конные армии — имея шесть кавалерийских бригад и немногочисленные отдельные танковые полки и батальоны. Притом — и Номонхан это доказал на практике — противотанковая оборона Императорской Армии была ниже всякой критики.
Война в Китае шла успешно — но она не решала главной проблемы Империи, заключавшейся в зависимости от внешних источников стратегического сырья и продовольствия. Китай не мог дать чугуна и цветных металлов, нефти и риса в нужных Японии количествах — там их просто не было, даже в минимально необходимых количествах. А, там, где все это было, имелись хозяева, единые в своей решимости не дать Империи стать силой, независимой от воли гайдзинов.
Летом сорокового года, казалось, Боги повернулись к стране Ямато — богатейшие колонии, Голландская Ост-Индия и Французский Индокитай, фактически оказались бесхозными; Британия попросту не могла защитить свои колонии на Тихом океане, поскольку ее флот разрывался между Метрополией, северной Атлантикой, Средиземным морем и Индийским океаном, пытаясь прикрыть все коммуникации Империи.
Но так было только на первый взгляд — на Тихом океане была сильна Америка, в чьей власти было лишить Японию жизненно необходимых ей товаров: нефти и авиабензина, металлолома и современных станков. На материке дела обстояли не лучше — Маньчжоу-ди-го жила под угрозой удара с Севера, что автоматически лишало Империю половины чугуна и пятой части стали, примерно десятой части продовольствия. Отношения между северным Медведем и западным Орлом были плохими — единственное, в чем они были едины, так это в их отношении к Империи Ямато. Соответственно, удар Армии на Север означал тяжелые сражения с непредсказуемым итогом, жесточайшую нехватку риса в Метрополии, поскольку пришлось бы мобилизовать очень многих мужчин — а сельское хозяйство держалось на ручном труде, и прекращение поставок нефти; удар Флота на Юг означал тяжелые сражения с американским флотом, прекращение западного импорта — и, в завершение всего, дивизии и корпуса Красной Армии, рвущиеся к Харбину и Мукдену, Порт-Артуру и Бэньсиху, Сеулу и Пусану. Первый вариант означал медленную смерть Империи — второй же гарантировал быстрый крах.
