Зверь лютый. Книга 37. Дедовщина

Стройка первой очереди закончена, можно жильцов пускать. А — некого.

Нужен общенациональный авторитетный образ. Евфросиния — подошла бы. Как образ. Как реальная личность — нет. Хорошо, что уехала. Мы бы с ней не только в одной берлоге — в одной стране не ужились бы.

Символ есть. Её сестра. Надо уговорить. Без применения силы. "Сама-сама".

— По здорову ли поживаешь, Грядислава?

— Матушку игуменью Евдокией звать!

— Да ты что?! А у тебя, черноглазка, имя есть?

— Крещена Ананьей, да тебе-то что?

* * *

Герберштейн, будучи в Москве, расспрашивал аборигенов об умершем лет двадцать прежде Иване III. Очевидцы сообщили, что покойный государь был весьма грозен видом. Так что бабы, повстречав его на московских улицах, падали без чувств.

* * *

Ванька-лысый до Ваньки Горбатого не дотягивает. Не падают. Но как смущаются! Чёрные глаза на белом, постепенно розовеющем личике... а бюст у неё... как бы не вровень с "принцесскиным". Лёгкий ветерок... подрясник тонкой шерсти... соски торчат... на голое тело?... обрисовывает... остальное домысливается...

Козёл (вонючий)? Кобель (старый)? Конь (жеребец)? Копулятор (непрерывный)? Кот (мартовский)? Что ещё на "К"? — Князь (Иван Юрьевич). Характерное свойство: внимателен к мелочам. Хотя, если так торчат, то... уже не "мелочи".

— Благодарствую, княже. Поживаю. Милостью божьей. Чего и тебе желаю. А вы идите, идете.

Группа монахинь, следовавшая за игуменьей подобно стайке ворон, пырскнула в стороны. Впрочем, из всех проёмов, из-за всех углов постоянно выглядывали лица, некоторые, изображая срочные дела, быстренько пересекали двор, с совершенно детским любопытством разглядывая Охрима и его молодцов. А заскочив за угол немедленно издавали поток звуков типа: шу-шу-шу, хи-хи-хи и фу-фу-фу.

Ребята краснели и чувствовали себя дураками. Я, на них глядючи, тоже.

— И вы погуляйте, с невестами христовыми потолкуйте. Тут обета молчания нет.

Цыба молча кивнула и отправилась к трапезной. А принцессу я придержал:

— Черноглазку, что мне выговаривала, запомнила? Показалось мне, что у неё груди накладные. Проверь.

— ?!

— Ну... пощупай, посмотри, понадкусывай. С конём — справилась. С крепостью — справилась. С боярином — справилась. Вот тебе новая задача: справься с сестрицей постриженной. Или у Цыбы совета спроси. Она глупых баб объезжает получше, чем воинские объездчики лошадей.

Принцесса в смятенных чувствах кинулась догонять секс-коучера, а я — матушку игуменью.

Евдокия, тяжко переваливаясь с ноги на ногу, вздыхая на каждом шаге, фыркая на высовывающихся из разных мест монашек, привела меня к большой беседке во дворе.

— Ф-фу. Тяжко. Жарко. Ножки не ходят. Господи, спаси и помилуй. Сколь же мне ещё этой мукой мучится? Ну, садись. Сказывай.

Большая, очень толстая, насквозь больная женщина. Перечень болезней... факеншит!, я что — медицинский справочник?! А вот причина... чисто предположительно: нарушение баланса инсулина и кортизола, сбой метаболизма, рост массы тела. Причина дисбаланса? — Хронический стресс.

— Чего глядишь? Стара да страшна? Я не девка-вертихвостка, чтобы об красе телесной грустить-волноваться. Господь хранит, мне довольно.

— Господь хранит всех. Но сроки и условия хранения разные.

Мономах сам прожил 74 года и потомков своих наградил долголетием. Не всех. И не всем это было в радость. Мучился непрерывными болями и зверел от этого сын его Юрий Долгорукий. Мучился, рубил головы, уходил в себя и в православие внук — Андрей Боголюбский. Раздражённо отвращает взор свой от юдоли сей, переполненной людской глупостью и греховностью, семидесятилетняя Евфросиния Полоцкая, его внучка.

"Люди просят лёгкой жизни. А надо — лёгкой смерти".

Грядислава на несколько лет младше старшей сестры. Ни ума матери их Софьи, не мощной страстной души дедов — Мономаха и Чародея — ей не досталась. С детства попав под каток личности Евфросинии, всегда была "при". При сестре. Которая видела цель свою в отрицании мира. И навязывала это окружающим.

Младшая была нормальной девочкой, могла стать нормальной княгиней. Заботилась бы о муже и детях, о слугах и доме. Раз в неделю ходила бы в церковь, искренне, со слезами душевными, просила Господа о ниспослании милости на близких.

Всё это у неё отобрала старшая сестра. Оставив одно: вокруг тлен и мерзость. Стань батоном для Господа.

Грядислава соглашалась.

— Старшая — она же умная! Она учит. Грамоте, Писанию, вере. Она сильная, её все слушаются. Она — праведная! И слова её истинны, подобно словам Самого.

Сестра — святая! К ней ангелы божьи являются! Она чудеса сотворяет!

Но... образ жизни, следующий из этого, корёжил её душу. Хронический стресс. Длиной в жизнь. С дисбалансом инсулина и кортизола. С полным, к этому возрасту, набором сердечно-сосудистых и опорно-двигательных проблем.

Она не годилась в проповедницы, да и Евфросиния не потерпела бы рядом человека с даром внушения. Старшая свалила на младшую хозяйство. Той было в радость: подобие ведения дома. Но и здесь старшая постоянно "била по рукам". Обычное для женщины стремление к уюту, к "гнёздышку", которое прорывалось у Грядиславы в обустройстве обители, вызывало у Евфросинии раздражение.

К чему это всё?! Главное: мысль о человеческом ничтожестве, преходящем характере жизни, тщете всего мирского. "Вся видимая мира сего — красна суть и славна, но вскоре минует яко сон!".

— Будешь с монахинями моими развратничать — прокляну.

Круто игуменья беседу начинает. "Берёт быка за рога". А Ваньку за...?

— Прокляни, — я пожал плечами, — но сперва о деле. По воле Государя и сестры твоей Евфросинии, тебе, с сёстрами, надлежит отправиться на новое место, где и заняться воспитанием девиц из лучших семейств русских. Место выбрано, храмы и дома построены. Тебя поджидают. Собирайся.

— Не пойду.

Вроде бы, неглупая и не злая бабища. А ломается как целка нецелованная. Хотя... почему "как"?

— Монастырь — дело Евфросинии. Она решила. Сделай по слову сестры своей. Или отринешь её?

Недостаточно. Дисциплина — как Сизифов камень, перестал толкать — падает. Два года самостоятельного управления обителью несколько... уменьшили послушание. Собственное мнение прорезается. Попробуем отсюда.

— Не пора ли и тебе своим умом пожить? Своё дело сделать? И не то беда, что ты всю жизнь в тени великой сестры своей провела. Под такой-то сенью... на многое места хватит. Но... своё? Не хочешь?

Игуменья недоверчиво рассматривала меня, ища тайные умыслы. Увы, зачем мне тайные? И явных — выше темечка.

— Евфросиния ныне в Иерусалиме. У Гроба Господня фимиамины воскуривает. На Иордан собирается. В Царьграде была, в тамошней Софии молитвы возносила. По тем камням ходила, что и многие великие отцы церкви топтали. А ты? Кроме Витебска да Полоцка что видала?

— Да ты меня, никак, новизнями улещиваешь? Не тужься. Водица что в Двине, что в Волге — на вкус одно.

— Ты — рыбёшка речная? Чтобы окромя воды ни о чём не думать, ничего не видеть? Люди. Люди, Грядислава, разные.

— Не толкуй пустого, люди везде одинаковы.

— Ой ли? Глянь вокруг, — я обвёл рукой монастырский двор, — у тебя и в одном месте — разные. А уж в разных местах...

Она отрицательно качала головой.

Что-то подобное у меня уже было. В Янине. Когда я Боголюбского уговаривал, чтобы он мне голову не срубил. Тогда чувство неотвратимо приближающейся смерти под топором вызвало вспышку моего остроумия. В смысле: мозги острее заработали. Всплыло сказание с псом-выжлятником, женой-изменщицой, штабелем гробов, сложенном у воды...

Ни аргументы родственной крови, ни общенародные, вроде грядущего Батыя, на Андрея не действовали. Только — лично. Его жена, его судьба. А с этой? Мало знаю. Но хоть что-то вижу же!

— Что, ноги крутит? Спать не дают? Лекарства-то есть?

— Нет лучше лекарства, нежели пост да молитва. Господь наш милостив, страдания мои облегчит.

— Без сомнения. Есть у меня во Всеволжске лекарка одна. Не чудотворица. Но против остальных знахарей — как храм Софии против церквушек деревенских. Врать не буду — Богородица не велела, болезни твои, причину их излечить невозможно. Поздно. Раньше надо было, в детстве ещё. А вот облегчить — она сможет.

Игуменья продолжала напряжённо рассматривать меня. "Дьяволы не лгут", всё сказанное правда. Но... где же обман? Или — нет? И сестра писала, что этого лысого надо слушаться...

— Я не пророк, Грядислава, но, по суждению моему, земного века тебе осталось года три-пять. Ты хочешь пять лет каждую ночь криком кричать от боли, на каждом шаге охать до слёз? От пытки, которая всегда с тобой. Какой ты придёшь к Господу? Благостной и умиротворённой или больной, озлобленной и измученной? С ненавистью неизбывной к миру божьему или с радостью от творения его?

Уверен, она сотни раз представляла эти картинки. Вот она приходит к ключарю, к апостолу Петру. Тот спрашивает, а она отвечает. Вот ползёт к Престолу Его. Распростёршись ниц выслушивает перечисление добрых дел и грехов совершённых. Какой она будет в том суде? Понятно, что душой. Какой? Больной, измученной, злобной, некрасивой? Подобной телесной оболочке в момент смерти?

— Я... я не дойду. Далеко.

— Довезут. Хоть бы и в перине пуховой. Корабли в реке стоят.

Молчит. Боится. Неизвестного. Перемен.

Чёткого "да" нет.

"Я не сказала "да", милорд. — Вы не сказали "нет".

— Сборы — три дня. А пока вели позвать дочек Вячка. Как их... Киринея и Ольга.

— Нет таких! Им имена наречены Агафия и Евфимия!

— Да плевать. Хоть горшком назови...

— Надругаться над ними хочешь?!

Я осторожно прикоснулся к плотно сложенным на выпирающем животе, опухшим, с выступающими венами, с сохнущей от старости кожей, рукам игуменьи.

— Не поверишь, но нет. Могу. Над, под, от, за, на, из и в... ругаться. Их, тебя, всех. Разнообразно и злобно. Не хочу. Не буди во мне зверя, игуменья, не подводи сестёр под несчастия.

— Господь Всемогущий нам защитник!

— Эт конечно. Но понравится ли тебе его защита? Пути господни неисповедимы. И, временами, весьма... вычурны. Он посылает испытания. Порадует ли тебя зрелище сестёр твоих во Христе, проходящих "страсти по Зверю Лютому"? Я ведь могу сделать так, что они, да и ты тоже, забудете. О себе, о мире, о боге. И устремитесь, всеми силами душевными к... иным целям и ценностям. Так, что и похоронить в освящённой земле нельзя будет. Ты хочешь это видеть? Сама принять участие?

Она молчала. Резко отдёрнула руки и вскрикнула. Враждебность в глазах её вдруг сменилась слезами. Больно. Руки тоже... не в порядке. То-то она так их осторожно держит. Бережёт.

На её голос прибежали монашки. Кто-то притащил игуменье горячий лечебный отвар, кто-то кинулся втирать мазь в пальцы, а одна попыталась задрать подол и растереть колено. Тут они вспомнили о моём присутствии, суета усилилась.

— Вон пошли! Ну! Вот тебе. Невесты Христовы Агафия и Евфимия.

Три года назад, когда родители привели девочек, святая сказала: — Я хочу обручить вас Жениху бессмертному, — а те, усладившись ее богодухновенною беседою, умилились душою и, припав к ногам ее, отвечали: — Да будет воля Господня! Пусть твоя святая молитва устроит о нас, как тебе будет угодно, — им было 9 и 12 лет.

"Чужие дети быстро растут" — общенародное наблюдение. Подросли.

— Петь умеете?

— ?!

— Давайте, что вспомнится. По очереди.

"Внезапная проверка", но не войск, а ассоциаций, даёт... основания для предположений о личностях.

Старшая уже созрела. А у младшей голосок ещё детский.

Я отпустил детей и нарвался на напряжённый вопрос игуменьи:

— Что ты задумал сделать с ними?

— Всё, Грядислава, всё что сочту нужным.

Нет, просто обламывать — нехорошо.

— Забота моя — Русь Святая да народ православный. Желаешь ли ты зла Руси? Нет? Видишь, мы с тобой заодно. Процветание Руси невозможно без мира. Я, будучи князем земным, стремлюсь к миру с соседями. Разве стремление моё противно воле Господа? И в этом мы едины. Для установления добрых отношений — брачные союзы с правителями. Тут важно происхождение невесты. Они рюриковны. Выше рода на Руси нет.

— Ты хочешь выдать их замуж? Глупость. Они — монахини. Они приняли постриг. Ни один правитель не возьмёт в жёны расстрижёнку. Сиё есть грех. Что навлечёт несчастия на него самого и на страну его. Обречённые богу не могут быть обручены мужу.

— Ты говоришь о правителях христианских. Есть и другие.

— Отдать поганым?!! Загубить души христианские?!

— Вспомни. "Преподобная взирала на них и, силой своего чудесного дара, узнала, что есть в них дух добродетели и они могут быть сосудами избранными для Господа. Она знала наперед, что те две юные отроковицы, дочери брата ее, добродетельною жизнью своею угодят Христу".

Грядислава в том эпизоде была свидетельницей и участницей: девочек сразу отвели к ней.

— Нам не дано предугадать, какова будет их добродетельная жизнь. Мало ли ты знаешь христианок, которые, став женами язычников, обратили в истинную веру целые народы? Да хоть наша святая и равноапостольная княгиня Ольга. "Заря перед рассветом". Муж, сын, внук — поганые. Пока внук не стал сам святым, Крестителем. Полагаешь ли ты, что жизнь святой Ольги — не добродетельна?

— Они ж... дети ещё!

"Видала я в Вероне моложе матерей".

Не реализованный в жизни "материнский инстинкт". Перешедший с годами в "инстинкт бабушки".

— Должное должно быть исполнено. Я могу лишь попытаться защитить их от опасностей мира тварного. Научить вещам... вещным. Ты же, игуменья Евдокия, укрепи души их. Дабы никаких страхов, кроме страха божьего, в них не осталась.

Переезд иноческой общины был... изнурителен и скандален. Они хотели взять с собой всё, вплоть до курей и дверей. Хозяйство, ни разу не сдвигавшееся, не разорявшееся сорок лет с момента основания, обросло огромным количеством вещей, назначение которых иногда и понятно не было.

Другая же беда состояла в "проблеме поколений". Монастырь поднялся на войнах конца 1120-х годов. Тогда многие "свежие" вдовы и сироты бежали под монастырскую защиту. Прошло сорок лет. И они состарились.

Последующие конфликты, слава Евфросинии, давали приток новых инокинь (и их вкладов). Но уже не столь "залповым" образом. Кажется, и постриг племянниц был попыткой преподобной "дать последнего пинка" развитию монастыря перед отъездом.

Это означало, что треть из сотни насельниц слишком стары для активной деятельности, а ещё треть... сомнительны по своим психофизическим качествам.

Община разделилась: половина, с игуменьей во главе, отправилась во Всеволжск. Старицы же остались на месте под присмотром Дионисия. Раздел имущества при этом был... нервным.

Грядислава добралась до места, первое время пыталась донимать меня всякими неудовольствиями. Постепенно всё устаканилось, к зиме в Новом Спасо-Евфросиниевском монастыре была уже сотня воспитанниц. Число их год от года росло. Сюда привозили девочек 10-12 лет на 4 года обучения.