— Конечно, — смягчился он через несколько секунд, видя, что я окончательно сбит с толку, — конечно, в особо тяжелых случаях, когда болезнь врожденная, а не благоприобретенная, никакие меры не помогут, даже самые радикальные. Таких больных стихоплетством называют "поэтами", и общество даже создает им условия... Для того, чтобы они могли принимать участие в нормальной социальной жизни. Иногда даже творения такого индивидуума оплачивают. Чтобы он не умер с голоду. В том случае, когда болезнь зашла далеко, и у "поэта" нет возможности обеспечить себе кусок хлеба другим способом. Но это допустимо только при условии достаточно стабильной экономической системы, когда общественный продукт производится в избытке, и есть возможность некоторые излишки совокупного общественного продукта направить на обеспечение существующего в почти любом обществе балласта, к каковому относятся неизлечимо больные, пенсионеры, сумасшедшие, а также так называемые поэты, музыканты и художники...
— То есть ты считаешь, что искусство никому не нужно? — возмутился я.
— Смотря какое искусство! — важно произнес Ворон. — Информативное или развлекательное — безусловно необходимо. А вот эти все эмоционально перенасыщенные стихи, живописные полотна или музыкальные произведения (я имею в виду, разумеется, так называемую серьезную музыку, а не легкую), — это все исключительно вредно. Мешает жить.
— Ну, скажешь же!
— И скажу! — возмутился Ворон. — Скажу раз и навсегда! Чтобы я больше этого не видел! И изволь слушаться! А если тебе так уж невмоготу, если тебя сжигает творческая лихорадка, пиши мемуары!
— Я еще не настолько стар, — сказал я недовольно.
— И тебе нечего вспомнить? — иронично вопросил Ворон и посмотрел на меня круглым и желтым глазом. Одним.
— Мне есть что вспомнить. Но мемуары я писать не буду. Это занятие старцев.
— Тогда веди дневник, — нахально посоветовал мне Ворон. — Чтобы в старости у тебя был материал для мемуаров. А пока, — он взлетел и сделал круг под потолком, — пока что я тебя оставляю. Мне нужно отдохнуть после ванны. Будь добр, проштудируй сто страниц вот этой книги, напиши мне короткий реферат по изученному тексту, и можешь гулять в свое удовольствие. Адью!
С этими словами он подхватил клювом листочек с моим первым стихотворением и вылетел из кабинета. После я узнал, что он тогда же сжег мое творение на газовой плите, и даже не дал никому с ним ознакомиться.
А я — вздохнув, я уселся за работу. Только не за ту, которую поручил мне Ворон. Я оставил "Волшебника Земноморья" на потом. А взялся я за эти вот записки, которые сейчас вы читаете.
Правда, написав первые строки, я задумался и некоторое время размышлял о Вороне, и его нетерпимом отношении к серьезному искусству. Не может такого быть, чтобы он говорил искренне. Скорее, я бы понял его отрицание легкого, развлекательного жанра, поскольку Ворон у нас был серьезной и вдумчивой личностью...
Но потом я понял — зная нашего премудрейшего, я уже не сомневался, что когда-то, давно, Ворон сам пытался заняться "стихоплетством", у него ничего не вышло, может быть, его даже подняли на смех, и теперь он отрицает право на существование для поэзии, а заодно уж и для живописи и музыки. Я думаю, что если бы магия не была так важна для нашего образа жизни, он бы ее отрицал, по той простой причине, что для него практическая магия невозможна.
Г Л А В А Т Р И Д Ц А Т Ь Ч Е Т В Е Р Т А Я, в к о т о р о й
В о р о н п е р е х о д и т в с я к и е г р а н и ц ы
Какой конь не оступается и какой клинок
когда-нибудь не отскочит?
Шехерезада
Наутро Лада отправилась в свой институт. Зачем — не знаю (она ведь написала заявление задним числом, и по логике вещей могла уже вволю бездельничать дома). Но на мой вопрос Лада не ответила, молча почесала мне шейку и умчалась.
Домовушка в своем ворчливом состоянии сварил нам пшено. И даже не сел с нами за стол завтракать, а занялся тестом, поставленным еще с вечера для нынешних пирогов. В его тихом бормотании себе под нос я различил некоторые выражения, которые позволили мне сделать вывод о причинах его дурного настроения. Домовушка опасался обнищания вследствие Ладиного хлебосольства, Ладиной же непредусмотрительности — потому как а как она семью будет кормить? — и опять-таки Ладиного намерения увеличить численность домочадцев на одну единицу. Правда, Лада обещала, что эта новая единица не будет прожорливой и не окажется хищником, но на самом деле кто может ручаться за последствия трансформации? Считаешь человека кроликом, а он оказывается львом. Думаешь, человек — орел, а он на проверку всего-то мокрая курица. И так далее.
Не могу сказать, что я совсем не разделял его опасений. Однако так мрачно на будущее я не смотрел. Я оптимист. В конце концов, как-нибудь все образуется. Живы будем — не умрем. Спереть кусок колбасы или котлету для себя и для других я всегда смогу. Если уж у нас не будет другого способа прокормиться. К тому же Ворон рассказывал мне, что у запасливого Домовушки многие километры полок в нашем безразмерном шкафу уставлены всяческими соленьями, вареньями, квашеньями и маринадами. И хоть соленым огурцом сыт не будешь, но (учитывая несколько мешков с мукой, крупами пшенной, гречневой и ячневой, а также кули с манкой и бочонки с сухарями) мы вполне безбедно могли просуществовать пару десятков лет, даже и не выходя из дому. Конечно, оставались еще внешние нужды. Как-то — оплата квартиры и коммунальных услуг, а также маленькие радости, ст*ящие, как правило, значительно дороже, чем необходимая для поддержания жизни пища. Однако же без маленьких радостей можно как-нибудь просуществовать, а на оплату квартиры и коммунальных услуг Лада сможет заработать хотя бы перепиской — она ведь неплохая, по ее словам, машинистка.
Глупую идею Лады поступить в университет я не рассматривал серьезно. Во-первых, потому, что у нее (Лады) все равно не хватит знаний, денег и связей. Во-вторых — и это немаловажно! — для учебы в высшем учебном заведении необходимы способности, терпение и прилежание на голову выше, чем те, которыми обладала Лада. Ну и опять же — у девиц ее возраста, кроме ветра в голове, еще и по семь пятниц на каждой неделе, а у нас на дворе был только март. До лета, когда пора будет думать о поступлении, Лада еще десять раз поменяет свое намерение.
Если уже не поменяла — иначе почему это она так упорно требовала форсировать наш поиск путей в далекое Там?
Как показало дальнейшее развитие событий я и в этот раз — как и почти всегда — оказался совершенно прав.
Лада вернулась с работы около полудня.
Она долго жала на кнопочку дверного звонка, потому что у Домовушки, не готовому к столь раннему ее возвращению, лапки были в тесте, а мы с Псом совершали свой полуденный моцион. Так что дверь пришлось открывать Жабу. Жаб же возился долго, подставляя себе скамеечку, с усилием проворачивая ключ в замке, поднимая щеколду и снимая цепочку. У Лады кончилось терпение, и тяжелый засов на двери она отодвинула сама, так что съездила Жабу по носу, к счастью, только слегка.
Жаб, конечно, обиделся.
Лада, конечно, извинилась.
Что удивительно — Лада Жаба поцеловала! В ушибленный нос! Поцеловала впервые за всю его бытность Жабом!
После чего Жаб немедленно простил Ладу и раздулся от гордости.
Это-то не странно, а странно то, что в результате своего раздувания Жаб взлетел и повис под потолком, как огромный воздушный шар буро-зеленого цвета.
Мы с Псом, вернувшись с прогулки (а вернулись мы с прогулки гораздо ранее намеченного срока, я — по причине дурной погоды и слякоти, Пес — учуявший возвращение Лады домой с самого дальнего конца двора), так вот, вернувшись с прогулки, мы застали такую сцену: Жаб висит в воздухе под потолком кухни и радостно булькает; Лада порхает над телефоном, болтая с кем-то, и взлетает над полом то на пять-семь, то на пятнадцать-двадцать сантиметров; Домовушка ожесточенно соскребает с лапок ошметки теста и ворчит себе под нос нечто нелицеприятное про непутевых девиц и про скудоумных жаб; Ворон же взирает на лежащие на столе разноцветные бумажки, и в желтых горящих глазах его полыхает самый настоящий ужас пополам с гневом.
А дверь, между прочим, нараспашку — заходи, кто хочешь, бери, что хочешь!...
Рыб, высунувшись из воды, обрисовал нам обстановку и застенчиво предположил, что у Лады, наверное, новый роман.
Ворон наконец обрел дар речи и сипло прокаркал:
— Лада! Что это такое? Что ты внесла в этот дом?
Лада Ворона не услышала.
Я прищурился нужным образом и обнаружил звуконепроницаемый магионный колокол, которым Лада отгородилась от остального пространства коридора.
Грешным делом я даже подумал, что Рыб, должно быть, прав в своем застенчивом предположении о новой влюбленности Лады — очень уж все шло по прежнему сценарию. Хотя джинсы и свитер, что были на Ладе надеты, не превратились еще в подвенечное платье, и розы в коридоре пока не цвели.
— Лада! — каркнул Ворон еще раз.
— Она тебя не слышит, — пояснил я, старательно устанавливая магионный щит вокруг нашей квартиры. Заодно я прикрыл магионным зонтиком свою голову — на всякий случай. К тому времени я уже многому научился в сфере обеспечения личной безопасности, а от Лады в ее взволнованном состоянии можно было ожидать чего угодно.
И тут произошло нечто неординарное.
Да что там неординарное!
Вопиющее!
Невозможное!
Выходящее за всякие рамки!
Ворон взлетел, пронесся гневной фурией (или эринией, я не очень силен в греческой и римской мифологии) под потолком коридора, проник сквозь звуконепроницаемый щит (который, конечно, был вполне проницаем для материальных тел, а не пропускал только волновые колебания), уселся Ладе на голову и клюнул ее в темечко.
Дальше произошло следующее (одновременно): Лада взвыла и приземлилась, а, точнее сказать, шмякнулась на пол, не устояла на ногах и припечаталась к полу своей пышной задницей, кровь из ее темечка хлынула ручьем, намочив ее прекрасные белокурые волосы, нынешним утром по причине стремительно надвигающейся весны распущенные, Ворон взлетел под потолок, Пес же, тоже взвыв, причем куда громче Лады, подпрыгнул и едва Ворона не проглотил, но не достал, и принялся прыгать снова и снова, отчего стены и пол в квартире задрожали, а в большой комнате прекрасная люстра богемского хрусталя, чудом уцелевшая во время нашествия змей (см. главу двадцать шестую), угрожающе звякнула всеми своими подвесками.
— Ты с ума сошел! — закричала Лада, бросая трубку на рычаг, хватаясь за голову, кривя губки и пуская слезу — все это тоже произошло одновременно. — Пес, прекрати! Ворон, ты мне за это заплатишь! Ты что, взбесился?
— Это ты взбесилась, вернее, сошла с ума! Что ты притащила в дом? Валютчица! Воровка! Фармазонщица!
Лада даже забыла плакать. Голубые глаза ее стали внезапно круглыми, как крыжовины. И, как крыжовины, зелеными.
Я прошел в кухню посмотреть, что же это такое принесла Лада в наш дом, и из-за чего весь этот сыр и бор разгорелся.
На столе лежали стопочкой карбованцы, несколько тысяч.
И веером разложены были иноземные зеленоватые купюры, количеством пять штук, все одинакового достоинства, и на каждом написано: "Ten dollars".
— Доллары, — сказал я. — Ничего особенного.
— Как это ничего особенного? — вскричал Ворон, вернувшийся на свой насест. — Это же валюта! Где может советская девушка взять валюту? Украсть! Или... заработать!... — Ворон не закончил фразу, но мы все поняли, что он имел в виду. Домовушка, бедненький, даже позеленел.
И тоже сел на пол.
И из-под него раздался полузадушенный квак.
Домовушка подскочил, как ужаленный.
Оказалось, что он сел на Жаба, шмякнувшегося из-под потолка, когда Ворон клюнул Ладу в темечко, и у Лады больше не было ни желания, ни сил поддерживать в воздухе раздувшегося от гордости и счастья Жаба.
В результате состояние Жаба было плачевным и жалким, и мы даже испугались за его жизнь — несчастный не мог вымолвить ни слова, только судорожно разевал рот и изредка квакал.
Я понесся в ванную спасать беднягу. И почему это Жабу всегда достается больше чем другим? Наверное, природа мстит ему за его злопыхательство. И за склонность к злорадству.
В ванной Лада запустила на полную мощность аппарат живомертвой воды и делала себе примочки смоченным в живомертвой воде полотенцем. Она рыдала и ругалась сквозь слезы.
— Я его дисквалифицирую! В дворники! — шипела она то ли от злости, то ли от боли. — Он у меня запомнит! Преминистр потомственный! Я ему создам прецедент! До десятого колена! Безмозглая куча перьев!
Пес помещался тут же, жалобно смотрел на Ладу и поскуливал. По его белой морде катились крупные слезы, промочившие уже шерсть не только на морде, но и на широкой груди.
Я перескочил через голову Пса. В другой раз я бы этого не сделал, но тут речь шла о жизни и смерти. Жаба.
Пес взвыл от негодования. Я понимаю, нервы его были на пределе, он переживал из-за Лады, а тут некто кошачьей породы чрезвычайно фамильярно ведет себя — было, от чего завыть и возмутиться.
Но я невозмутимо сказал:
— Заткнись, Пес! Жаб подыхает.
И он, то есть Пес, заткнулся.
Испугался даже.
Я сунул Жаба под хлещущую из-под крана струю.
Теперь уже взвыла Лада:
— Ты что делаешь?!
И перекрыла воду.
— Да Жаб же подохнет же! — крикнул я. Я, честно говоря, здорово перепугался.
— Специалисты! — прошипела Лада сквозь зубы и стала крутить рукоятки аппарата. — Ушибся он, да?
— Ушибся, когда упал, я потом Домовушка на него сел, ну и придавил чуток... То есть сильно придавил, раздавил почти...
Жаб в моих лапах издал слабый квак.
— Отходит! — заорал я. — Воду включай скорее!
— Да сейчас, секунду... — пробормотала Лада, включила, наконец, воду, отобрала у меня Жаба и сунула его под струю. Жабу сразу же полегчало — он вздохнул облегченно и зашевелил лапами. Лада заткнула слив ванны пробкой и положила Жаба на дно.
— Поплавай пока, — велела она ему и повернулась ко мне.
— Слушай, Кот, — сказала она устало. — Я понимаю, ты был взволнован, беспокоился за жизнь товарища и так далее. Но надо же думать! При различных повреждениях используется вода с различной концентрацией магионов. Причем когда нужно остановить кровь, концентрация отрицательных магионов в десять раз должна превышать концентрацию положительных, — она говорила скучным голосом, как будто читала мне лекцию. — Следовательно, вода была какая?...
Она сделала паузу. Я подумал немножко. И до меня дошло.
— Мертвая, — пробормотал я.
— Вот именно! — Лада подняла указательный пальчик вверх. — Если бы Жаб был изранен и из него хлестала бы кровь, совать его под мертвую воду имело бы смысл. Но поскольку он был всего только придушен...
— Ничего "всего только"! — возмутился я. — Да он сначала расшибся до полусмерти, а потом его просто раздавили! У него там, внутри, наверное, все внутренности расплющились! И кости переломались!
