Зверь лютый Книга 38 Ляхолетье

— Предложи Одону подтверждение его прав на Великую Польшу, если он поможет взять Краков и признает Долговязого принцепсом.

— Не поверит.

— Обмен заложниками. Меня с дочерьми — в Познань, его сестёр — сюда.

— Э-э-э... А если он тебя...

— Не посмеет. Не из-за сестёр — из-за княжества.

Про то, что Одона после победы кинут по вдруг обнаружившимся основаниям — мачехи-мятежницы ни слова не говорят, только подмигивают друг другу.

Одон понимает, что посадить сына князем в Познани — коренной интерес Евдокии. Но... ему хочется верить, что он сможет перехитрить мачеху, что Долговязый его поддержит... И вообще, он обижен на принцессу: не дала, бл...! Ну теперь мы её накажем! Она ещё сильно пожалеет!

Силезские Пясты в восторге: они ничем не рискуют, заложники не из их.

Принцесса пытается договориться в Кракове, а силезские договариваются с познаньскими. И Одон уходит на юго-восток.

Снова — информированность. Точнее: задержка распространения инфы в условиях средневековой войны. Про движение Долговязого принцесса узнаёт, когда он уже в Кракове. Про Одона — ещё нет.

В Вислице Миссионер собрал советников.

— Чего делать-то? А, Салман?

Чёрный ужас раздражённо покрутил своей головкой домиком:

— Много их. Отступать. К Сандомиру. К Висле. Может — и за.

Собрать мгновенно двор княгини не удалось. Потом сто вёрст до Сандомира. Опоздали: город закрыл ворота, там уже эмиссары Долговязого. Простояв два дня под городом, видя разбегающуюся и растаскивающую всё, что под руку попало, свиту, принцесса впала в совершеннейшую тоску и меланхолию.

Вроде бы и характер сильный, и я кое-какие советы давал. Но... поле военной деятельности незнакомо. Это ж не уже построенную пехоту на штурм крепости гнать.

То она была в славе и торжестве. А то — гонимая и неудачливая. Всё рушится, расползается. Как сохранить, удержать, за что хвататься?! — не знает.

— Боже! Что я сделала не так?! За какой грех ты наказываешь меня?! Прости-и-и..

Грехов много — можно выбрать. И ещё будут. Самый тяжкий — грех уныния.

Как и положено христианке, принцесса, вместо того, чтобы думать и искать решение, возносит молитвы и приносит обеты, обязуясь отдать ближайшему храму какую-то фигурную фиговину из цвет.мета.

Утром Миссионер вкинул наплаканную, плохо соображающую после ночи искреннего покаяния принцессу в возок, кивнул Салману:

— Выступаем.

Поредевшая толпа княжеского двора двинулась на северо-восток к городку Завихосту-Троица.

Двадцать вёрст вдоль Вислы. При свете дня. Неторопливо, вдумчиво.

Салман и другие командиры увидели местность. Пощупали. Пятками. Больше, конечно, конскими.

В Завихосте беглецов приняли, но сразу предупредили:

— Осады — не надо.

Укрепления обветшали, припасов нет, население... конечно, за. Но умирать не будет, а откроет ворота.

Дезертирство среди только что восторженно искавшего службы шляхетства приняло повальный характер.

К Завихосту собирались четыре армии. Кого и сколько — узнавали не все и постепенно.

Армия княгини Елены — уже.

Армия... громко сказано. Чуть больше сотни акул. Две сотни русских гридней: сборная солянка, оставшиеся охотники из западных княжеств, свиты князей Феди и Миссионера.

Было ещё две сотни ляхов. Разнообразно и плохо вооружённых, необученных и ненадёжных. Искатели милости новой власти. Добровольцы. Авантюристы. Сброд.

Во главе отряда принцесса поставила единственного высокородного шляхтича, примкнувшего к ней.

Красивый парень, кровь с молоком, густая золотистая грива, падающая на плечи, орлиный нос, пухлые губы, продолговатое лицо, высокий лоб... Столетие назад его предки состояли в дружине Болеслава Смелого, реализовывали решения, вытекающие из необузданного нрава короля и назывались болеславцы.

Звали парня излюбленным в роду Ястшембцов именем Одолай.

— Куда спешить? — частенько повторял он. — Никто не нагоняет; здесь хорошо и тихо, как у Господа за печкой...

Кажется, именно за лень и миловидность род и отправил его к принцессе. Вреда особого не будет. А при удаче... может высоко взлететь. Угнездиться у Великой Княгини промеж ляжек — дорогого стоит.

* * *

Ястшембцы из самых высокородных. Основа их 11 гербов (в РИ) — золотая подкова выступом вниз на лазоревом щите.

Язычники (какие-то) в одном из набегов (ок. 999 г.) захватили Лысую гору (где-то). Крутые обледенелые склоны непреодолимы для конницы. Язычники, считая себя неуязвимыми, насмехались, приглашали на поединок.

Вызов принял рыцарь Ястшембчик, впечатленный верой и славой Божьей. Придумал подковы, подковал коня, преодолел неприступные склоны, сошёлся в поединке с силачом-язычником, захватил его в плен. Подал пример другим воинам, которые, подковав своих коней, поскакали на ледяную гору и выбили врага.

Военно-техническая инновация — до подковы додумался!, принесла победу и была вознаграждена: рыцарь получил от короля герб. На щите подкова с крестом, шлем, на шлеме — ястреб.

По мнению историков, род древний и процветал в Польше ещё во времена языческих монархов. Штурм ледяной горы в конном строю историков не смущает.

* * *

Ни род, ни конкретный Одолай ощущения надёжности не вызывали. Увы, у принцессы не было выбора. Командовать воинством правительницы должен высокородный. А этот, хоть ленив, глуповат и сразу глазки начал строить, но не вреден, не злобен, не сильно противен на вид и на запах. Золотая подкова на голубом поле с ястребом и шлемом в стране известна и уважаема. Хорошенький мужчинка под славненьким стяжиком.

Можновладцы принцессу игнорируют. Хотя она ещё ничего никому не сделала. Те кланы, у которых поместья в Мазовии — прямо враждебны.

Ястшембцы рискнули, кинули Одолая принцессе. Ежели что: любовь-морковь, никакой политики. Молодой парень, увидел-воспылал. Отдайте его взад, накажем по попке розгой. А вот ежели наоборот, то... фаворит регента... перспективы...

Парню сразу дали чин комеса (воеводы), наградили высочайшей улыбкой, добавили несколько человек из моих для практической работы с новобранцами, и принялись набирать добровольцев в Его Высочества Великого Князя Краковского личный полк.

С юга вдоль Вислы шла Силезская армия.

Долговязый повторил ошибку принцессы: потеря темпа.

Резво занял Краков, сданный местной знатью. Простонародье, побуждаемое краковским клиром, вышибло из города Вернера.

Ура! Победа!

И... завяз.

Подобно Изе Давайдовичу, выбившего десятилетием ранее Ростика из Киева с помощью своих должников, о чём я уже..., Долговязый был вынужден разговаривать, являть милость, отмечать достойных, награждать лучших... Сил хватило послать отряд в Сандомир. И всё.

Подходили подкрепления, шла консолидация, возносились молебны и приносились клятвы...

Всё — нужно, полезно. Но главное — добивание противника — не делалось. Хуже: вообще не считалось важным.

К принцессе отношение... презрительное. В Кракове помнили её по предыдущим годам замужества. Что-то... серенькое, неинтересное, не самостоятельное. Овца. Её прежняя униженность, забитость исключали уважение. И, соответственно, опасение. Слухи о её роли во взятии Минска отметались как небылицы, танцы в Сероцке с ней не связывались. Все уверены, что принцесса испугается и убежит на Русь. А русские... Они же рабы! Побегут следом.

В Кракове обсуждалось важное: как поделить имущество покойных крестоносцев, сколько новый король позволит оторвать от королевского домена. А с этой... Послать сотню слуг, они плетями разгонят русский сброд. Если он сам прежде не разбежится.

Сброд не разбегался.

— Доброе утро, панове.

Утренний совет в домике настоятеля церкви св.Троицы в Завихосте.

Такие собрания стали для принцессы необходимы. Без разговоров с приближёнными, потока новостей, обсуждений, принимаемых решений она чувствовала себя одинокой, брошенной, беззащитной. Общение создавало иллюзию активной деятельности, успокаивало.

Золотоволосый успокоитель души и тела помог принцессе усесться за столом, ласково улыбнулся, весело приземлился рядом на лавку и дурашливо поинтересовался:

— Что, паны рады, небо и нынче на землю не упало?

Миссионер вежливо улыбнулся в ответ:

— Небо? — Нет. Но в мире божьем есть и иные не туда падающие предметы.

И протянул принцессе пергаментный конвертик. Послание вскрыто, печать болтается на разрезанном шнуре. Судя по гербу на свинце — Одалай.

— Это... это ж моё. Откуда?

Протянул руку к грамотке, сидевший рядом Федя грустно сказал: э-эх, перехватил руку и левой несильно ткнул тыльной стороной кулаком в нос. Бедняга попытался свалиться с лавки, но его поддержали: два парня, недавно проявивших себя в Сероцке не лучшим образом в подобной ситуации, вошли в охрану принцессы и за прошедшее время существенно повысили уровень своего профессионализма.

— К палачу? — вежливо поинтересовался Миссионер.

И поощрительно кивнул растерянной принцессе на грамотку:

— Ты прочитай-прочитай. Там и про тебя.

Одолай, с заткнутым ртом кляпом, принялся захлёбываться: кровь, хоть и без молока, густо потекла с носа.

Князь Федя немедленно озаботился:

— Вы его наклоните, наклоните. У нас в деревне у одного...

— Мерзавец. Уберите. — принцесса бегло читала здешний польский и выцепив в тексте выразительный местный вульгаризм в свой адрес, мгновенно взбесилась. — Откуда?

Салман хмыкнул.

— Гонца переяли. Так-то мы своих бережём, в сторожу ляхов гоняем. А вчера я им строевую устроил. Они и выдохлись. Пришлось своих ставить. Ну и вот.

Принцесса сидела уставившись в грамотку, не поднимая глаз, багровая от стыда: текст, выписанный стандартным полуставом писарем, содержал выраженные простыми словами и словообразованиями её оценки, в литературном переводе: надоедливая глупая похотливая старуха-схизматичка.

Да, она любила этого юнца Одолая! Она старалась радовать его! И в постели, и вообще. Да, она старше на пять лет! Но это же неважно! Он же столько раз так искренне убеждал её в этом. Лжец! Обманщик!

А они — Миссионер, Федя, другие... они читали все эти... излияния. Что и как она ему делала... с какими словами и в какой позе... какая она дура...

Какая я дура!

Мерзавец!

— Это письмо дало ответ на возникшую загадку.

Какую загадку? Почему я приблизила этого...? Дала ему место спальника, воеводы, назначила жалование, обещала владения...? Потому что у него смазливая мордашка, крепкий уд и... и целуется, гадёныш, сладко.

— Пришло известие о том, что Мешко Плясоногий присоединился к Болеславу Долговязому в Кракове. Все силезцы собралась. Это странно: они оставили свои земли беззащитными перед воинством Одона. Теперь Одон нашёлся: брат твоего Одолая находится в его свите. Брат прислал гонца, Одолай ответил, гонец попался. Из расспроса гонца мы узнали, что познаньское воинство находится в трёх-четырёх дневных переходах.

Миссионер внимательно разглядывал багровеющую принцессу.

— Ты не дочитала до конца. Там предложение чего делать. Пока мы будет биться с силезцами, Одолай планировал вывезти тебя и казну вниз по Висле. С малой охраной из верных ему людей. Казну взять себе, а тобой, после приучения к добронравию и послушанию, расплатиться с князем за его благоволение. Там в конце упоминание о том, как они, пять братьев, в прошлом году гоняли плетями по лесу какую-то... селяночку. Что быстро избавило глупую девку от вздорности и своеволия.

Господи! Он был так страстен, так убедительно шептал слова любви... Надиктовал это... сочинение. И приступил к... ласкал-целовал... А сам представлял, как с братьями... меня плетью... Какая я дура! Он прав: я старая, тупая, слепая, похотливая... дура!

В глазах пекло и щипало. Вот только разрыдаться сейчас...

— Какие есть предложения?

Она старательно задирала нос. Чтобы наполнившие глаза слёзы обиды и стыда не полились на лицо.

— Разоружить и разогнать этих... э-э... Полк Великого Князя. Нэ верю.

Салман изначально был враждебен ко всем формированиям, кроме его акул. Сборную солянку терпел: неучи, слабаки, но стараются. А вот польский полк вызывал у него постоянное раздражение. Измена Одолая, по мнению Салмана вовсе неуместного в командирах, лишь укрепила неприязнь.

— Гонец назвал кое-кого из изменников. Сейчас этот... кровь с молоком... ещё расскажет. Разоружить. Провести сыск. Проверить пригодность. И верность. Отделить избоину.

— Время, Святополк. Времени нет. А человеку в душу лезть... не быстро.

— Федя, ну что ты прописное повторяешь! Времени — нет. Но делать — надо. А командиром поставить... Генриха Кетлича.

Оп-па. Принцесса изумилась:

— Кетлича? Но ведь он же враг Одону!

Возникшая пауза идентифицировала осознание изменения реальности по данному направлению.

Одон до этого момента — верный вассал и союзник. Он же присягнул! Однако перехваченное послание и манёвр от границ Силезии, показали, что он враг. А враг моего врага мой друг.

Генрих Кетлич — ещё один яркий персонаж здесь и сейчас.

Креатура Мешко Старого. Сейчас — молодой парень, 21 год. Безроден, умен, энергичен.

Кетлич в битву в протоке не попал, оставался в Гданьске с обозом. Когда Сигурд вернулся и устроил обозникам-погромщикам кузькину мать, сбежал в Познань. И был выгнан со службы: окружение Мешко следовало своему господину. Т.е. гнобило Одона в пользу детей второй жены князя.

Власть переменилась. Прежде униженные и оскорблённые принялись унижать и оскорблять своих обидчиков. Кетлич из Познани сбежал и спрятался в формирующийся полк.

Один из немногих персонажей здесь и сейчас, о личных талантах которого я имею хоть какое-то представление. Почему и упомянул как-то в беседе с Миссионером.

* * *

У нынешней Польши три скрепы:

— династия, Пясты. Которая всё более превращается в свору непрерывно грызущихся шавок. Темп смены задниц на главном столе близок святорусскому. Про Рюрика Стололаза, который семь раз...? — В Польше похоже.

— роды. Кланы польского рыцарства охватывают паутиной владений все земли королевства.

— церковь. В XIII в. появятся выдающиеся лидеры. Среди них архиепископ Генрих Кетлич.

Сперва он был человеком Мешко Старого. Став принцепсом, Мешко предпочитал сидеть в Познани, а Кетлич был его наместником в Кракове. Т.е. большинство ругательств, как и похвал, в адрес Мешко в хрониках, относятся к деятельности Кетлича.

Типа:

Поставленный судьёй и правителем в Кракове и вздумавший сверх новых, доселе небывалых податей, утверждённых в виде пожертвований, извлечь корысть и из самого делопроизводства.

Позже он стал архиепископом гнезненским.

Типа:

в 1206 г. Владислав Одонич при поддержке архиепископа гнезненского Генриха Кетлича поднял восстание....

Или:

архиепископ гнезненский опять отправился в Рим и добился отмены папской буллы....

Делатель королей. Амбиции архиепископа пугали князей: им пришлось в 1217 г. образовать триумвират Пястов. В 1219 г., после смерти Кетлича, смогли поставить в архиепископы своего человека.