Внутри коробка была разгорожена на множество отделений, в каждом из которых стоял флакон с какой-то жидкостью или порошком, или мазью. Ни на одной из них не было этикеток, к тому же на теплом воздухе они сначала запотели, а потом и покрылись изморозью, но Рена без колебаний вытащила несколько флаконов темного стекла и, чуть-чуть поколебавшись, еще одну плоскую жестяную коробку с аспидно-черной вязкой массой.

Сняв с полки высокий бокал для коктейлей она наполовину наполнила его водой из бутылки, а потом поочередно открутив крышки с флаконов начала добавлять из каждого из них в бокал их сомнительное содержимое. Некоторые она лила щедро — почти пол флакона за раз, другие — отмеряла капли столь тщательно, что непроизвольно задерживала дыхание. Черной мазью Рена натерла десны и щедро положила под язык. Мазь ложилась густо, ровно и мгновенно впитывалась, не оставляя на слизистой даже малейшего следа, а по вкусу напоминала горелую резину с вишневым сиропом. Ее начало опять мутить. Остатки воды она выплеснула в стакан поменьше и взяла в левую руку. Стакан со странной смесью она аккуратно покачивала, стремясь равномерно перемешать все ингредиенты, но опасаясь взболтать.

Наконец все было готово, и жидкость в бокале приобрела неповторимо ацетоно-травяной запах и потрясающий болотный цвет. Рена с удовольствием зажала бы нос, но руки у нее были заняты, так что ей пришлось залпом проглотить эту дрянь и выдохнуть мощный ацетоновый перегар. И тут же набрала полный рот воды из меньшей посудины. Задержав ее до тех пор пока не перестало жечь слизистую она сплюнула все обратно в стакан.

— Уф! — Отставив бокал она и посмотрела на результат. Теперь в стакане плавало несколько вязких, маслянистых пятен, а сама жидкость помутнела. Посмотрев на свет, Рена недоуменно пожала плечами — Что это еще за хрень?

Но "хрень" отвечать не собиралась, так что ей пришлось поставить стакан в холодильник до лучших времен и пока не морочить себе этим делом голову. Возможно потом она сдаст полученное вещество куда-нибудь на проверку и выяснит что это такое. Убрав коробку обратно в холодильник она вымыла руки и надолго присосалась к крану, изгоняя гадкий вкус с языка. Наконец оторвалась и перевела дыхание.

— Рена...

— Чего тебе? — не оборачиваясь буркнула она, продолжая возиться с заварочным чайником и доставая две чашки.

— Почему ты так долго?

— Потому что пыталась понять кто хотел меня отравить.

— А тебя хотели отравить?

— А ты думаешь, что меня развозит от двух бокалов столового легкого вина?

— Наверно.

— Я перепила на спор отряд самураев. По очереди. У меня иммунитет к алкоголю. Что не может меня не печалить...

— Значит твоя печень устала бороться за выживание и объявила бунт против хозяйки-алкоголицы. — Ухмыльнулся Гаара и без приглашения уселся за барную стойку, распространяя вокруг себя холодный аромат папоротника и вьетнамской лилии в перемешку с миндалем и хвоей. Рена одобрительно кивнула выбранному им запаху, принюхавшись к влажной коже в мягком переходе шеи в плечо.

— Нравится?

— Приемлемо, — приуменьшила она.

— Ты спиваешься, — вновь вернулся к теме Гаара. — Не даром же твоя печень дала тебе понять, что дальше вам не по пути.

— Не дождешься, — беззлобно огрызнулась Рена, — Я не доставлю тебе такой радости, как наблюдение меня в похмелье.

— Ты не думаешь, что ты становишься слабой? — Он смотрел на нее внимательно и насмешливо.

— Почему ты так решил? — Рена коснулась сенсора на стене и оживила музыкальный центр. По дому разлилось что-то синтетическое, от чего в ушах зудело и ныло. Прислушавшись, можно было уловить очертания старинной романтической баллады, которая до сих пор была популярна. Но чей-то злой гений взял совершенство музыки и смысла и извратил ее, изуродовав навсегда. Не музыка, одна пародия.

— Я наблюдаю за тобой и вижу, что в твое хрупкое тело заложен потенциал и сила. Но ты так потрясающе бездарно расходуешь резервы своего тела на ересь. Твоя регенерация может сделать тебя непревзойденным бойцом, который позволит сойтись в бою с самыми серьезными соперниками, но ты режешь руки, отравляешь тело и каплю за каплей вытравливаешь из себя преимущество перед другими.

— Это моя сезонная оболочка, почему бы мне не использовать ее так, как я хочу?

— Потому что от сохранности этой оболочки зависит наше благополучие в этом мире. Разрушая ее ты приближаешь неизбежный конец.

— Меня это не пугает. — Она пожала плечами. — Возможно, это желанный исход. К тому же смерть не бывает благородной — в итоге мы всего лишь разлагающийся, пахнущей скотобойней и летним сортиром комок перегноя.

— Зачем? — Его взгляд был тяжелый и неприятный.

— Почему нет?

— О, это твой такой же универсальный ответ как и "Пошли все в задницу".

Она улыбнулась шире, показывая бледный десны. Оскал, не улыбка. Два инвалида за пародией на кухонный уют.

— Хаос — мне он нравится. Я могу быть такой, какой взбредет мне в голову — условно хорошей или безоговорочно плохой. Понимаешь? Видимая структурированность скрывает полное отсутствие как целей, так и мотивации. Это позволяет мне быть непостижимой.

— Ты не непостижима, отнюдь. Ты — лишь маленькая глупая девчонка, которая мнит о себе слишком много. Твоя шея может сломаться под тяжестью короны, которую ты примеряешь. Меня удивляет почему ты старательно пытаешься стать слабее, вместо того, чтобы напротив нарастить свою мощь, как это делают все.

— Может, потому что это делают все? — Ее спина начала болеть, от мучительных спазмов Сестер, которым становилось любопытно и они желали раздразнить опасного собеседника.

— Ты так будешь ужасно скучной и ужасно предсказуемой — только эпатаж и поступки продиктованные чувством противоречия?

Рена ждала пока закипит чайник и это позволит ей отвлечься от тяжести его внимания.

— Слабость. ты говоришь о ней довольно часто и многих упрекаешь, называя слабыми и ничтожными. Слабость такой уж тяжкий грех? Слабость и сила, они противоположности? Ты думаешь, что человек связан либо одним, либо другим? Как думаешь, что это, страх слабости заставляет людей искать силу или же любовь к силе заставляет людей бояться слабости?

— Слишком много вопросов сразу. — Он прикрыл измученные, красные сухие глаза.

— Отвечай на тот, который тебе интереснее. — Она пожала плечами, не чувствуя любопытства.

— Думаю... — Он побарабанил пальцами по черной мраморной крышке, затем улыбнулся, обдумывая. Через мгновение, он продолжил. — Думаю, мы рождаемся без какого-либо чувства. Возможно потому, что новорожденный ребенок не обладает ни опытом, ни знаниями. Да и мало чем отличается от куска хорошей вырезки. Разве что в отличие от вырезки у него больше вариантов в будущем. Да и будущее чуть длиннее. Новый человек представляет собой лишь чистый лист, голый сгусток животных инстинктов не контролируемых ни сознанием, ни разумом. Но с момента рождения каждый из нас непроизвольно начинает познавать мир, потому что тело перестает получать подпитку от матери и вынужденно заботиться о себе само. О, уверен, если бы мы могли, то не покидали бы чрево матерей никогда! Но никто из нач не умеет и не может о себе заботиться с самого рождения, как это могут большинство диких животных. Тогда от собственной беспомощности мы начинаем изучать боль, голод. Нужду. Нам не нравятся эти чувства — боли, холода, голода, огромного чужого пространства вокруг наших слишком немощных оболочек. И от этого, мы изучаем страх. Таким образом мы сигнализируем самим себе и нашему более приспособленному окружению: "Позаботься обо мне!", "Покорми меня!", "Согрей меня!".

— Так что, из-за того, что это не приятно, что это нам не нравится, это чувство может, в конечном счете, перерасти в страх. А страх в панику. А паника в конечном итоге может привести и к смерти. — Она продолжила его мысль, закончив аналогию с ребенком.

— Вот поэтому сила держит страх в узде. Сила — это залог нашего благополучия и выживаемости. Сила — это показатель того, насколько мы можем позаботиться сами о себе. Гарант нашей свободы от других в этом мире.

— Биджуу сильнее практически любого человека. Но они заперты. Их сила не помогла им в трудную минуту.

— Значит, она не достаточно сильны.

— Если бы они были не настолько могущественны, возможно они остались бы свободными.

— Все равно их пожрал бы кто-то другой, более приспособленный.

— Но разве, когда есть сила, это не больший страх перед тем, что ее могут отнять? Что однажды придет кто-то сильнее тебя и победит и унизит? Этот более сильный втопчет в грязь твое чувство собственного достоинство, плюнет в лицо твоей гордости, опорочит в глазах всех, кто тебя окружает.

— Ты предпочитаешь быть слабой и знать, что многие могут победить тебя и жить в страхе перед множеством или быть сильной и знать, что лишь немногие могут победить тебя и присматривать за теми немногими?

— Я не хочу быть человеком, который постоянно должен бояться нападения, не важно по какой причине. К тому же ты сам признал меня способной постоять за себя. У меня есть какие-то запасы силы, которые позволяют решать все насущные проблемы и большего мне не нужно. И толика власти у меня тоже есть — власть над своим телом, власть над своей моралью. И я почему-то не уподобилась эгоцентричному ублюдку, который занимает мою кухню и читает морали на темы к которым не имеет отношения.

Чайник наконец-то закипел и позволил ей отвести от него скучные глаза и заняться чаем. Рена стала заваривать чай и на кухне поплыл сладковатый, очень приятный аромат.

Его лицо мгновенно стало непроницаемым.

— Иногда неприятности ищут тебя сами.

— Похоже, они меня уже нашли в твоем лице.

Он усмехнулся.

— Так что насчет силы? — прошептал он, внимательно глядя на нее из-под упавших на глаза красных прядей.

— Сила, по своей природе, развращает.

Он покачал головой.

— Сила — просто сила. Все дело в испорченности людей.

— Не каждый, кто наделен силой — испорчен.

— По большей части.

— Ты относишь себя к ним?

Его губы изогнулись в слабой, горькой улыбке.

— Конечно.

Через несколько минут чай был готов, и она смогла продолжить.

— То есть ты считаешь, что единственный путь узнать, что на самом деле из себя представляет человек, дать ему силу?

— Я считаю, что когда у человека появляется сила, она высвобождает то, что действительно есть в человеке.

— Учитывая все твои возможности убить меня, ты этого не сделал. Что это говорит о тебе?

Улыбка стала шире, превратившись в насмешку.

— Многое.

— Это говорит не о твоей силе, а наоборот о слабости.

Чашка разлетелась мелкими осколками в кулаке Гаары и керамические крошки застучали по плитке. На его ладони, как всегда не осталось ни одной царапины.Ю даже кипяток не смог ошпарить его кожу.

— Ты слишком много себе позволяешь! — Он вспыхнул мгновенно, как канистра с нефтью в которую не осторожно уронили спичку.

Рена пожала плечами и невозмутимо глотнула чаю.

— Почему бы и нет? И ты ошибаешься, считая, что все завязано только на силе или ее отсутствии. Зачем настолько упрощать причудливую игру света и тени, убивая ее рамками белого и черного?

— И что же еще есть, кроме силы? — насмешливо спросил Гаара, скрещивая руки на груди.

— Репутация.

— О, какую чушь я слышу!

— Почему же? Как ты думаешь, всегда ли обо мне говорили, то, что ты слышал? Это лицо я взяла себе относительно недавно и старательно отрисовала каждую черточку на этой личине.

— Я думаю нет. — Немного смутился Гаара.

— Правильно думаешь. А как ты думаешь, я всегда выигрываю в поединках?

— Возможно не всегда. — Уже скорее задумчиво, чем издевательски ответил он.

— Именно. Репутацию человека, не умеющего прощать оскорбления, я себе сама заработала. В благородных поединках и в примитивных мордобоях, побеждая и проигрывая, но ни разу не отступив и не оставив ни одного оскорбления без ответа. И разве неизбежные издержки поединков, ранения и побои, не были болезненны? Но я же их пережила, и они лишь закалили мой дух. Да и репутация больной на голову бежит далеко впереди меня, так что со мной предпочитают не связываться даже из гонора или любопытства.

— А при чем тут тогда сила?

— А при том, что если я ее когда-нибудь утрачу, то моя репутация будет еще долго хранить меня не хуже этой самой силы. Подумай над этим.

А потом взяла другую чашку, разрисованную веселенькими черепушками и с подписью "Осторожно!!! Яд!!!" и налила источающий пар напиток. Он взял чашку, которую она протянула ему и с любопытством принюхался к содержимому, как будто и не было этой вспышки минуту назад и как будто не он пил этот же чай буквально только что. Она пристально на него смотрела, чем привлекла его внимание.

— Что?

— Ты не знаешь, что я могла положить в него. — Она взяла свою чашку. — Я, возможно, могла бы убить тебя. Это было бы забавно. Намешала туда изысканный яд, который сначала дарит эйфорию и оргазм, потом боль, потом параноидальные галлюцинации, потом еще один оргазм и, наконец, как вишенка на горе сливок — смерть.

— Не могла.

— Почему нет? Откуда ты знаешь, что я не решу, что ты должен умереть, за все, что сделал, за все, что сказал? За все, на что ты способен? Да и у меня есть привычка убивать или калечить тех, кто ведет себя по отношению ко мне как ты.

Он выпрямился, тихонько фыркнув, и вызывающе поднес чашку к губам перед тем, как вновь поставить чашку рядом с ее, оказавшись рядом.

— Потому что для тебя это кое-что значит.

— Например?

— Интерес.

— Да.

— Поиск острых ощущений.

— Правда.

— Попытка что-то себе доказать.

— Нет.

— Значит мне?

— Возможно.

— Это бессмысленно.

Рена пожала плечами, подхватила чашку и допила чай, поставив чашку рядом с его.

— Раз уж ты мне сегодня помогаешь, то убери пожалуйста то свинство, которое развел и поднимайся наверх. А я пошла в постель.

Уходя с кухни она прямо таки спиной чувствовала его яростный взгляд, но предпочитала понять как далеко она может зайти оскорбляя его. К тому же ей нравилось говорить гадости тому, кто сильнее ее.

* * *

Вернувшись в спальню, Рена извлекла целомудренную ночную рубашку почти до колен и с длинными рукавами из тонкого синего шифона, быстро скинула халат и натянула ее через голову. Потом с тихим стоном легла на футон и накрылась по самые уши покрывалом. Она четко представляла, что от нее потребуют через несколько минут и не менее четко понимала как это сделать. Поэтому оставшееся время она употребила на подготовку. Повинуясь ее воле тело активизировало одни каналы чакры и наглухо закрыло другие, сознание ослабило контроль так сильно, насколько это было позволительно, чтобы не выпустить на волю темную древнюю силу животных инстинктов подсознания, и лишь зрение оставалось ее единственным маяком в мире реальном. Сестры заползали по ее коже предвкушая забаву и новое знакомство, ведь Шуукаку с какого-то бока мог считаться их дальней родней, неким духовным потомком. Единственное, что отвлекало ее от готовящегося события — это пробуждающийся намного раньше срока голод Сестер. Извечный, мучительный и отвратительный по форме, но ни с чем не сравнимый по восторгу и по содержанию. Гаара, его близость, его запах и вкус его силы будил непомерный аппетит Сестер. Рядом с ним Рена не чувствовала себя в силах сохранять полный контроль над желаниями Матерей-Змей.