— Просто так. У меня этого добра дома навалом, даже в избытке, а вам может пригодиться. У вас гости? — заметив в прихожей сапоги Элены, шёпотом спросил Крюгер.
— Да, так что тихо, — с каменным лицом сказал я хирургу, чтобы у того даже мысли не возникло расспрашивать меня об этих гостях.
— А зачем вы меня позвали, если не по поводу моих опытов?
— Знаешь, как с поломанными рёбрами нужно поступать? — в свою очередь спросил я, уже предчувствуя нездоровую реакцию Мифьена и его азарт. Мои предчувствия, как обычно, меня не обманули.
— Вы сломали рёбра? Покажите-покажите! — завертелся вокруг меня он. — То-то я смотрю у вас и с лицом не всё в порядке, и дышите вы тяжело. Ну же, покажите!
Сняв рубашку, я указал ему на синий бок и медленно расползающийся кровоподтёк.
— Как интересно. Встаньте вон туда, в центр комнаты, там свет лучше!
— Сюда?
— Нет, сюда.
— Это же уже не центр.
— Без разницы! Руку уберите, и да, повязку вам на неё наложили отвратно, сейчас с рёбрами разберусь и заново перебинтую, — деловито говорил Миф, ощупывая мой бок. — Так, внутренний перелом, внешних проявлений кроме гематом и кровоподтёков нет. Кровью кашляли? Обезболивающее себе уже вкололи? Как нет? Ладно, ждите здесь, у меня в машине фотик лежит, узнаем насколько сильное у вас повреждение.
Его "фотик" оказался гибкой медицинской панелью, с функцией рентгена и УЗИ мягких тканей. Внешне устройство больше напоминало солнцезащитную плёнку, которой люди летом обклеивают окна, то есть такое же блестящее, шуршащее, но на ощупь плотное и холодное.
Обмотав меня этой плёнкой, Мифьен сделал пять снимков и скинул их себе на планшет.
— Два ребра сломано, органы не повреждены. Иных осложнений нет. Всё как я и думал, — сам себе покивал он, в несколько раз увеличив изображение и задумчиво водя пальцем по экрану.
Схватив бинт и несколько пузырьков с лекарствами из аптечки, мужчина уже куда уверенней занялся моим лечением. Рот его при этом ни на секунду не закрывался, зля меня нескончаемым потоком слов и действуя на нервы. Сколько я не прикрикивал на хирурга, чтобы он заткнулся, а надолго его всё равно не хватало.
Оставаться же равнодушным и держать лицо непроницаемым, когда тебе на ухо зудят и зудят об убийстве какой-то малолетки из средней школы, было сложно. Ко всему прочему, под ногами крутился наглый дикий зверь, именуемый кое-кем Жемчужинкой, что только подливало масла в огонь.
— Герр Ричард, скажите, пожалуйста, а вы стимуляторов, случайно, никаких не принимаете? — встрепав себе волосы, ни с того ни с сего спросил Крюгер.
— Не принимаю.
— А то я у вас в крови нафетон нашёл, — излишне буднично продолжил Миф, и сразу стало понятно, что он едва сдерживается, чтобы не начать допрос. — Это такое стимулирующее вещество, которое не даёт наркотического наслаждения, но тоже вызывает привыкание. В некоторых странах им до сих пор пытаются лечить людей от героиновой зависимости. Только давно доказано, что бесполезное это занятие и опасное. Мало кому помогает, но в могилу уже многих свело.
— И это ты нашёл у меня в крови?
— Да. Я сначала сам не поверил, когда увидел данные на компьютере. Тем более, за эти две недели содержание нафетона у вас заметно уменьшилось. Сначала его было много, потом резко стало меньше, а вот во вчерашних пробирках с кровью вообще ничего не осталось! — с каждым словом голос мужчины становился всё громче.
— Не кричи, у меня гости.
— Извините, — понуро опустил голову он, закончив с перевязкой рёбер. — А теперь руку показывайте. Посмотрю, что с ней.
Мифьен достал новую пачку ваты и ножницы.
— Так ты в папках притащил исследования моей крови, или свои опыты с крысами?
— Вашей крови.
— Оставишь мне, я их потом почитаю.
— Конечно! А я-то думал, вам не интересно совсем.
Он дурак? Как мне может быть неинтересна бегущая по моим венам дрянь, которая в теории опасна для жизни?
Спровадив Крюгера и его живность под утро, к шести часам, я заглянул на кухню, сделал себе чаю и, как и обещал, погрузился в чтение принесённых им отчётов. Понятной оказалась лишь треть слов, остальные две трети составляли неизвестные медицинские термины.
Просидев над бумагами не разгибая спины около двух часов, я встал из-за стола, чтобы снова сделать себе чаю, и тут заметил Элену, прислонившуюся к косяку двери и наблюдавшую за мной не до конца проснувшимися, совиными глазами. Спутанные после сна волосы торчали во все стороны, лицо девушки было неестественно бледным и уставшим. Похмелье? Не выспалась?
— Рич, а где у тебя расчёска лежит? Я что-то везде искала, а нигде нету.
— Не знаю, сам второй день найти не могу, — ответил, налив в кружку кипяток и бросив туда заварку.
— О, чаёк. И мне кружечку сделай, пожалуйста, — попросила Эля, потерев пальцами виски и усевшись на стул возле окна, небо за которым только-только начинало светлеть.
— А сама не можешь? — нахмурился я, но кружку ещё одну достал.
— Ты даже представить себе не можешь, как у меня сейчас болит голова, — зажмурившись, сказала она устало. — Неужели это из-за каких-то трёх... ну, ладно, четырёх бокалов вина? Как думаешь?
— У меня можешь даже не спрашивать, я никогда не напивался и от похмелья не страдал.
— Правда? — приподняла брови Романова. — У вас, наверное, в Доме с этим строго было? А, стоп. Запретная тема, извини, я забыла.
— На чай.
— Спасибо, — Элена осторожно приняла из моих рук горячую кружку. — Давай тогда поговорим о чём-нибудь другом?
— О чём?
— О тебе, например, — щёки девушки внезапно порозовели.
Ну, снова здорова...
— Я прожил в Доме двадцать пять лет, вся моя жизнь, так или иначе, связана с ним. Подумай, что будет, если мы начнём говорить обо мне?
А ты начни. Пускай девчонке неповадно будет.
— Хорошо, я тебе кое-что расскажу, слушай, — собравшись с мыслями, сказал. — Однажды мне дали задание, подстроить несчастный случай министру энергетики и его жене, я не справился и значительно подпортил этим репутацию Дома. Мой глава тогда очень сильно разозлился и отправил меня на нижние этажи, помогать палачам. Пытки я, как и многие другие, не любил и работу свою делал невнимательно, спустя рукава. Как-то раз я не уследил за одним осуждённым, да-да, у нас тоже бывают предатели, и он поднялся наверх, где перерезал много тренирующегося молодняка и сбежал. Его, конечно, потом нашли и вернули, но меня в тот же день отправили в тюрьму, под землю. Пока волокли — чуть не убили. Сам-то я идти не мог.
— П-почему?
— Мне перед этим голень частично раздробили, — флегматично ответил, вспомнив, как ныне покойный наставник Карла, Жан, лично этим занимался. — В камере, в которую меня посадили, уже находился другой неприкасаемый. Его "колесовали". Привязали к большому колесу и переломали все крупные кости, в том числе и позвоночник. Он лежал, бредил, кричал, четыре раза просил меня о смерти...
— Всё, хватит. З-з-замолчи! — крикнула внезапно Элена, зажав мне рот руками. — Я тебя не о ком-то там просила рассказывать, а о себе!
— Я о себе и рассказываю. Дослушай. И пойми, наконец, что всё, что касается меня — не для твоих ушей! — схватив её за плечо, медленно произнёс, глядя в глаза. — Я просидел с колесованным в одной камере три дня, я умом повредился, находясь рядом с ним! И до сих пор слышу в своей голове его голос, который призывает меня то застрелиться, то вены себе вскрыть, то таблеток наглотаться... вот так.
— Ты к психиатру не пробовал обращаться? — помолчав несколько секунд, нерешительно спросила Романова.
— От такого не лечатся, от такого только в психушку дорога.
Или на тот свет.
Захлопнись.
Элена.
— Деточки, вам может булочек принести перекусить? Обед же скоро, а вы до сих пор ещё ничего не ели, — сложив руки на груди, предложила Екатерина. Она уже полчаса расхаживала рядом с нами, выспрашивая то об одном, то о другом, а, в конце концов, заведя разговор о третьем.
— Нет, спасибо, — в четыре голоса одновременно ответили мы ей, и экономка, покачав головой, вышла из столовой.
— Что ты делаешь, вот что ты делаешь?! — возмутилась Малька, хлопнув ладонью по столешнице и сунув брату под нос фигурку шахматного коня.
— Лошадью хожу, — просто ответил тот, кинув смеющийся взгляд на меня и Мишку.
— Кони так не ходят, — замотала головой подруга, ещё больше распаляясь. — Я час потратила, чтобы тебе правила игры объяснить, а ты их даже немножко понять и запомнить не удосужился. Осёл!
— Но-но, сестричка, не борзей! А то я тоже начну, — тут же осадил Зубакину Пётр, привстав и отвесив ей звонкий щелбан.
Мальвина под столом пнула парня по ноге, тот в долгу также не остался, в итоге завязалась потасовка. На то, чтобы растащить славных родственничков подальше друг от друга у нас с Мишкой ушло две минуты. Но какие это были минуты! Меня покусали за руку, а парню вообще кулаком в ухо зарядили. Ох, и как у таких добрых людей, Артёма и Маргариты, могли получиться такие агрессивные дети?
— Вам нельзя за одно дело вместе браться, обязательно махаться потом начнёте, — усадив упирающегося Петьку за другой конец стола, сказал Миша, потирая красное ухо и криво, совсем невесело ухмыляясь. Я в это время старательно успокаивала злую Мальку.
— Вы каждый раз из-за всякой фигни соритесь, не надоело? — вставила свои пять копеек я, не отрываясь, смотря на Петра.
В этот раз зачинщиком был именно он, хотя подруга тоже хороша — на всякие мелочи так остро реагировать.
— Ребята, живите дружно, — посоветовал им Мишка, подмигнув мне и добавив:
— А то фиг я на ваши звонки седьмого января отвечать буду.
— А что такого должно случиться седьмого января? — вопрос этот, как можно догадаться, принадлежал мне.
— Двадцатник ему исполнится, пьянка будет большая. Что, Самохин, счастлив, небось? Теперь официально сможешь с собой ствол носить...
Я и раньше слышала фамилию Миши, знала, что мы ровесники, но даже не подозревала, что день рождение у него седьмого января. Иначе бы давно уже вспомнила другого мальчика Миху Самохина, с которым в детстве ходила в садик в одну и ту же группу и с которым почти никогда не разговаривала, не смотря на то, что он мне очень нравился.
Неужели это он сидит сейчас со мной в одной комнате? Или это глупое совпадение?
— Самохин... Самохин! — прекратив шептаться с Петром о каких-то прикладах и барабанах, желтоволосый парень обратил внимания на меня. — А ты где жил, когда тебе шесть лет было?
— В Подмосковье, но после семи лет переехал с родителями сюда, а что?
— Да просто вспоминаю, как в садике Аня Морковина тебе котлеты в тарелку подкладывала, ты этого не замечал и говорил, что воспитатели тебя больше других любят, — улыбаясь, легкомысленно ответила я, с удовольствием наблюдая, как вытягивается от удивления лицо Миши.
— Ты о чём?
— А ты не догадываешься?
— Догадываюсь, но скажи хоть свою фамилию, чтобы я тебя вспомнил.
— Ха, а так, значит, уже забыл? — не мудрено, я тоже его не сразу приметила.
— Забыл. Но ты, походу, сама меня только сейчас узнала.
— Романова. Помнишь-нет?
— Помню...
— Эй, друже мои, вы о чём вообще? — влезла в разговор Мальвина, вертя в руках фигурки короля и королевы белых.
— По-моему, они вспоминают, как ходили в одну школу, — выдвинул предположения Пётр. — Или в садик. Да, скорее всего, в садик.
— Фига се, правда?
В столовой на мгновение установилась гробовая тишина, а потом Мальвина, со скрипом отодвинув стул, встала, подняла с пола упавшую в ходе разборок шахматную доску и снова начала учить своего брата игре.
Мы с Мишей уселись рядом с ними и, как и до этого, стали комментировать каждый ход. Иногда встречаясь с парнем глазами, я против воли улыбалась и сама себе мысленно говорила:
Надо же, в детстве не общались, а тут встретились спустя столько лет.
Заинтересовавшись тем, что Пётр каким-то немыслимым образом всё-таки убил ладью Мальвины и поставил шах её королю, я не заметила, с какой грустной улыбкой на меня в этот момент посмотрел Самохин. А если бы и заметила, то наверняка не смогла бы верно её расшифровать.
На следующий день подруга, ворвавшись в мою комнату ни свет, ни заря, бодро, с преступной жизнерадостностью спихнула меня с кровати и отправила умываться. Понимая, что в голову девушке пришла очередная блажь, я даже сопротивляться особо не пыталась, здраво рассудив, что легче сделать то, что она просит, чем с утра с ней препираться.
— Скажи хоть, куда мы едем? — сев на заднее сидение машины, обратилась я к Мальвине.
— Я тебе уже говорила — сначала в банк, а потом Мише за подарком в торговый центр.
— В какой именно?
— Да открылся недавно на Калининской улице один. Я планировала там ещё к Новому году прибарахлиться, а меня Анька в другой поволокла.
— Ясно. Но зачем в такую рань вставать-то было?
— Ой, Элька, какая рань? Без пятнадцати девять уже, в банке давно очереди выстроились громадные!
— А ты там, кстати, что забыла?
— Деньги со счёта, который мне мама открыла, нужно снять. Папа ведь у меня все кредитки ещё перед праздниками забрал и до сих пор не вернул! — пробурчала Маля тихо, косясь на водителя и сидящего впереди телохранителя.
Услышат — доложат, — поняла я её мысли.
В банке и вправду уже выстроилась солидная очередь, и Зубакина не преминула во всеуслышание этим возмутиться.
— Девушка, ведите себя потише или выйдете на улицу, — сделал замечание подруге высокий мужчина с шикарными черными усами и бакенбардами.
— Сами лучше валите в эту морозилку и уступите девушке место!
Словами не передать, как мне временами становится стыдно за свою подругу. До такой степени стыдно, что самой охота ей пару подзатыльников отвесить!
Пристроившись в соседнюю очередь, которая, по заверениям Мали, была на два человека короче, я достала телефон, чтобы позвонить Ричу. Два дня прошло с того неприятного разговора, когда неприкасаемый частично сознался в своей... неадекватности, и беспокойство до сих пор меня не отпускало. Было страшно, что он сорвётся, не выдержит и послушает преследующий его голос, спрыгнув с крыши или застрелившись.
С другой стороны, держался же как-то Рич до того, как сознался во всём мне?
— Да? Я только что лёг спать, что тебе нужно?
— У тебя всё хорошо? Раны не мучают, новых шишек не набил? — чуточку заикаясь, нервно спросила я. Сердце сжалось от волнения, грудь сдавило невидимое кольцо и сразу стало тяжело дышать. Сама не ожидала, что буду так за него волноваться.
— Нет, не набил... Эль, серьёзно, я спать хочу. Перезвони попозже, — мягко попросил Рич, отчего у меня по коже поползли мурашки.
— Л-ладно, — мявкнула в трубку, после чего черноволосый сбросил вызов.
Ну, и пофиг, пускай спит. У него, как я успела понять, вообще график странный. Днём дрыхнет, а ночью бодрствует. Сова — вот он кто!
— А я тебе говорю, пасть заткни! — почти по слогам прорычала кому-то Мальвина.
